Мне уже неоднократно приходилось публично высказываться¹ о необходимости пересмотра кодекса наших орфоэпических норм, который совершенно устарел и не отвечает живой действительности, и я очень рад представившейся возможности, благодаря инициативе журнала «Русский язык в школе», осветить основные принципы этого важного вопроса перед нашим учительством. А вопрос, действительно, очень важный: миллионы людей изучают русский литературный язык, миллионы людей, русских и нерусских, хотят говорить образцовым русским произношением, десятки тысяч учителей, специалистов и неспециалистов, учат их этому произношению, но никто по-настоящему не знает, как и чему надо учить и учиться.

Так называемое «московское произношение», на которое до революции опиралась наша орфоэпия и, в частности, практика театров, было действительно живым произношением коренных московских дворянских и купеческих семейств, которому не учились, а которое всасывали, так сказать, с молоком матери. Москвичи, подобно мольеровскому мещанину во дворянстве, и не думали, что они говорят на образцовом русском языке: этот язык вместе с произношением усваивался каждым новым поколением от предшествующего совершенно бессознательно. И произношение это, которое вообще обыкновенно сильно отстает от всех прочих изменений в языке, было относительно устойчивым. Незначительный в прошлом приток населения в Москву полностью поглощался средой, новые люди целиком усваивали себе московскую норму.

Пролетарская революция в корне изменила состав московского населения. Новые миллионы, которые вобрала в себя пролетарская столица со всех концов Союза, принесли с собой свое, местное произношение. Это привело к тому, что старое московское произношение исчезло, и исчезло безвозвратно, так как дети даже «коренных» москвичей, учась в общей школе, уже не говорят так, как, может быть, говорят еще их родители; но я уверен, что и эти последние, будучи втянуты в общий жизненный поток, в той или другой мере забили старые нормы. Старое московское произношение сохраняется лишь на страницах орфоэпических учебников и отчасти на сцене, где за отсутствием новой четкой нормы еще довольно крепко держатся старой традиции.

Новая, социалистическая Москва, а вместе с нею и весь Советский Союз строят новую жизнь, а вместе с нею и новый русский литературный язык, и выковывают новое образцовое русское произношение. Это новое произношение формируют прежде всего представители разнообразнейших русских говоров, окающих и акающих, ёкающих и икающих, вологодских и смоленских, псковских и донских, сибирских и поволжских и «старого московского говора» в том числе. Участие в этом языковом строительстве принимают и многие представители братских пародов и народностей, входящих в наш великий Союз и в той или иной степени приобщающихся к русскому языку. Многие из них приезжают в Москву, многие в ней остаются, на смену уезжающим приезжают другие. Многие из них говорят и по-русски и тем неминуемо принимают то или другое участие в создании норм русского литературного языка и произношения.

Это творчество черпает материал, конечно, не из ничего: для языка в целом мы имеем неисчерпаемые сокровища: прежде всего произведения наших вождей, памятники классической литературы и лучшие образцы современной литературы. С произношением дело обстоит хуже: оно текуче и пока фиксируется лишь в совершенно ничтожном количестве на пластинках патефона. Единственными источниками для строительства в области произношения являются, во-первых, произношения культурных центров Союза и, конечно, прежде всего новой, социалистической Москвы; во-вторых, хотя лишь отчасти, те принципы, которые лежат в основе нашей письменности; в-третьих, некоторые произносительные литературные традиции, как например отсутствие неударяемого о, смычное произношение г и кое-что другое.

Надо признать, что произношение культурных центров далеко еще не выкристаллизовалось в своих деталях, однако и теперь видны все же некоторые его основные черты.

Прежде всего совершенно очевидно, что в произношении будущего будет отметено все чересчур местное, московское или ленинградское, орловское или новгородское, не говоря уже о разных отличительных чертах других языков, вроде кавказского или среднеазиатского «гортанного» х, украинского г, татарского ы и т.д., и т. п.

Второе, что является несомненным, — это стремление опереться на что-либо твердое и для всех очевидное. Ясно, что таким твердым и очевидным является письмо, а потому не менее ясно и то, что будущее русское образцовое произношение пойдет по пути сближения с письмом. Из этого, между прочим, вытекают некоторые обязательства и для письма; если мы не хотим, чтобы люди произносили Доде и Гете с мягкими д и т, и с ё в соответствии с немецким ö, то мы и должны писать Додэ и Гетэ, а не Доде и Гете2.

Есть и третье положение, хотя и менее очевидное, чем первые два: это упрощение чересчур сложных правил. Предударное а, например, будет, конечно, произноситься более или менее, как а, независимо от предшествующего согласного: при шалость—шалун, а не шылун (как произносили раньше в Москве). Само собой разумеется, что при сознательном регулировании всех этих вопросов надо будет следить за тем, чтобы, идя по пути упрощения, выкинуть только то, что с выразительной точки зрения абсолютно безразлично, и что, таким образом, должно было бы рано или поздно отмереть само собой. Различия же, например, простого и двойного н, как употребляемого с различительной целью (ср. стеной и стенной), не может быть уничтожено, хотя оно зачастую и представляет большие затруднения даже для русских.

Конечно, этими тремя принципами дело не исчерпывается, но все остальное очень сложно и требует специального обсуждения.

Несомненно, однако, что мы не можем ждать, чтобы жизнь сама решила все вопросы: мы и здесь должны действовать сознательно и планово. И это тем более несомненно, что дело разворачивается вовсе не так уже стихийно: людей все же сознательно чему-то учат, частью в согласии со старой традицией, частью в соответствии с разными кустарными домыслами.

Поэтому необходимо прежде всего заняться регистрацией и изучением реального произношения культурных центров. Этим сознательно должны заниматься лингвисты и, более или менее интуитивно, актеры, задачей которых является ведь отображение жизни. Особенно важна роль этих последних, так как по существу вещей они могут и должны не просто отображать жизнь в ее бесконечном разнообразии, а ее типизировать, что особенно важно в деле орфоэпии.

Далее, необходимо оговориться об основных линиях развития русского произношения, причем самым больным вопросом явится вопрос об екании и икании. Принципиальное принятие икающей ориентации грозило бы максимальными расхождениями с письмом и привело бы к большому разброду в орфографии, что едва ли целесообразно. Однако подробное обсуждение этого вопроса далеко выходит за рамки настоящей статьи, а потому пока я закончу ее лишь указанием на то, что самое главное сейчас — это осознание общественной важности и актуальности вопроса и тесной связи его с вопросами орфографии.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Назову хотя бы мое прошлогоднее устное выступление и педагогическом институте в Москве перед широкой аудиторией учителей, артистов и ученых-лингвистов (напечатано в № 3 журнала «Говорит СССР» за 1936 г.)
Назад

² См. об этом мою статью «Транскрипция иностранных слов и собственных имен и фамилий» в «Трудах комиссии по русскому языку Академии наук СССР», 1931.
Назад

Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1957. С. 110–112.