Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
АВТОБИОГРАФИЯ
Aвтобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь
биография всегда выглядит, как подведение каких-то итогов. И всегда
представляешь себе этакого умудренного опытом, седовласого старца, который
хочет на своем примере учить других.
Говорю заранее: то, что я пишу — ни в коем случае не подведение итогов.
И я не умудрен жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый
день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой
удивительности нельзя привыкнуть.
И потом биография любого человека всегда связана с биографией страны.
Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то
сугубо личное, свое, неповторимое.
Автобиографию писать трудно еще и потому, что вся она (или почти вся)
в стихах. Плохо ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит в стихах о себе,
о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе.
Итак, автобиографию писать трудно, Так что, возможно, у меня ничего
и не выйдет. Но ... рискну.
Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири,
довольно близко от Барнаула. Мать у меня — врач, отец — военный. Мы
переехали в Омск — большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны
мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое
— война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил
в пионерском лагере под Омском.
Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены,
что "это" скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так
мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи,
в которых, — помню, — последними словами ругал фашистов и давал самую
торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны
в областной газете (их туда отвез наш воспитатель). Свой первый гонорар
(что-то около тринадцати рублей) я торжественно принес первого сентября
в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный
исход войны). Клятву насчет вырасти было выполнить довольно сложно.
Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось. Война затягивалась. Да
и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках
по радио, в ожидании писем с фронта, в лепешках из жмыха, в цветочных
клумбах на площади, раскопанных под картошку.
А потом — уже в конце — она была еще и в детских домах, где тысячи
таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои — вернулись. Точнее —
взяли меня к себе.
Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города,
менялись люди вокруг. менялись школы, в которых я учился. Стихи писал
все это время. Никуда не посылал. Боялся. Но тем не менее, читал их
на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что
в Москве существует Литературный институт, мечтал о нем, выучил наизусть
правила приема. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал
все это в Москву.
Отказали. Причина: "творческая несостоятельность".(Между
прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах
Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)
Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города
Петрозаводска. Почти с головой ушел в спорт. "Достукался"
по первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования,
полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось.
И казалось, что все идет прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не
удалось.
Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился
в нем. Говорят, что студенческая пора — самая счастливая пора в жизни
человека. Во всяком случае, время, проведенное в институте, никогда
не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки.
Снова — очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать
на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.
С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения — первоклассные
ребята! В основном — молодые, умные, очень веселые. Работа зимовщиков
трудна и опасна, а эти — после работы вваливались в палатки и оттуда
еще долго шел такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые
подходили к лагерю, — безусловно шарахались в сторону.
Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу
— четыре с одной стороны, пять — с другой. Я помню общее собрание полярников,
— очень бурное и длинное: на нем самой северной улице в мире давалось
имя. Можете представить, что это было за собрание! хохотали до слез,
до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в
самых сдержанных и суровых "полярных волках".
Какой-то остряк-летчик привез из Москвы номера, которые вешаются на
домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых
приборов точно определял, какая сторона улицы является четной, а какая
— нечетной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из
них мы написали название улицы: "Дрейфующий проспект". Так
я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955
года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм "Реквием" — особенно
дорога мне.
Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография.
На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней.
Это — шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них
было 18 лет, самому старшему - 29. Все они в том же самом сорок первом
ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти
ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы
они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только
стать солдатами. И погибнуть.
Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве.
Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей.
Взвесить и определить, — чье тяжелее.
Я писал свой "Реквием" и для этих шестерых, которые до сих
пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед
ними. И еще что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы только
в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит,
должны жить. Должны. За себя и за них.
Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему
много езжу. И по нашей стране, и за рубежом.
Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как
говорится, "ежедневно отправляться в путешествие внутри себя"?
Что ж, такие "внутренние поездки" должны происходить и происходят
постоянно. Но все ж-таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во
времени и пространстве.
Относительно годов, которые "к суровой прозе клонят". Пока
не клонят. Что будет дальше — бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку
его нет.
Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт.
По профессии она — критик. (Так что вы можете представить, как мне достается!
Вдвойне!)
Что еще? А еще очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о
которых думаю все время. Я постараюсь их написать. Если не смогу, —
будет очень обидно.
1980-е
