Слава Гозиас
Несколько слов о Глебе Горбовском
Русские разъезды. Литературно-художественный журнал. № 1. СПб, 1993.
(сокращенный вариант; полный - в антологии "У Голубой Лагуны")
- Глеб - это эпоха! - говорит голос Константина К. Кузьминского из телефонной трубки. - Вот вчера опять всю ночь говорили о Глебе. Глеб - это мерило...
Первой моей реакцией был протест: это не так! Не может один человек олицетворять эпоху чего бы то ни было. Протест был бессловесный - по американскому телефону не поспоришь, ежели абоненты не имеют постоянного и приличного (по величине) дохода. А второй реакции не было - был укол памяти, пронзительная боль о бывшем и удивительно ясная видимость вспять - зрячесть, узрение, очищенное длиною времени и расстояния.
Поэт Глеб Яковлевич Горбовский родился 4 октября 1931 года на севере от Ленинграда в Коми - так было записано в паспорте, который Глеб таскал в кармане пиджака, не расставаясь. Родители Глеба Горбовского были преподавателями русского языка и литературы. По словам Глеба, его отца репрессировали по нелепому доносу (кажется, за покушение на жизнь Кагановича), на допросе Якову Горбовскому выбили глаз ударом тяжелого тома "Капитала" - в кожаных корках с латунными наугольниками. Яков Горбовский отбыл 10 лет в трудовых лагерях, а потом получил поражение в правах на жительство в крупных городах и поселился на Волге, вроде бы в Кинешме. После ареста отца мать поэта вскоре вышла замуж за прокурора, который обвинял Якова Горбовского (нынче в этом известии чувствуется не ужас сталинской опричнины, а водевильный сюжет трагикомических любовей), и с новой семьей переселилась куда-то на юг, а Глебу осталась большая полутемная комната (29 кв. м.) на 9-й линии Васильевского острова.
Со слов Глеба мне известно, что в 1941 году его отправили на летние каникулы в деревню к дяде, в этой деревне его захлестнула война. Немецкие солдаты из озорства спаивали подростка шнапсом, Глеб привык к выпивке и нес эту привычку добрых тридцать лет.
Среднюю школу Глеб Горбовский не закончил по причине пьянства, он закончил "ремесло" по профессии плотника. До призыва на воинскую службу Глеб успел побывать в колонии для малолетних правонарушителей, а после колонии два годы отбыл в стройбате (филиал исправительно-трудовых лагерей). За два годы службы Горбовский получил 196 суток ареста за пьянство, а в конце второго года службы был уволен из армии по болезни.
Наша дружба началась стихийно в 1954 году, а запомнил я Глеба еще по школе в 1946 году: на большой перемене, разбрасывая помехи, клубок тел скатился по лесенке к гардеробу - клубок рычал, хрипел, орал - и распался, - над всклокоченным и рычащим парнем в боксерской стойке замер Дон. Дон не ударил поверженного - он протянул руку, помог противнику подняться на ноги, и оба в обнимку вышли из школы.
Вихрастый рычун был Глеб Горбовский. Дон - Юрий Игнатьев - с той школьной поры был приятелем Глеба долгие годы, только растущая известность поэта - новый образ жизни прекратил приятельство. Юрий Игнатьев - мастер спорта по боксу, коренной василеостровец, однажды, кажется, был чемпионом города, - уже в зрелые годы шатался со шпанюками - отмазывал кое-кого.
Не знаю, писал ли Глеб стихи в подростковый период жизни, но точно знаю, что он пил, а пьяный - зверел.
Двумя годами позже, в 1948 году, я не успел на спектакль снятия с крыши пьяного ремесленника - снимали пожарники с помощью складной лестницы. Ремесленник орал и брыкался, на радость сотоварищей по "ремеслу" и на веселье гарнизону местной шпаны. Потом у подворотен толпочки пацанов пересказывали детали спектакля так часто, что я почти уверился, что был свидетелем... И вот однажды, в пору нашей ранней дружбы, мы спешили с Глебом на малый проспект в непопулярный гастроном, где постоянно продавались настойки - тоже непопулярные в те годы. Пробегая мимо "ремесла", мы заметили на крыше двух парней, которые нетвердо шли вдоль карниза.
- Резнутся, - сказал Глеб.
- Нет, - возразил я, - пожарники снимут.
- Это меня снимали... - без восторга признался Горбовский.
... Последня моя встреча с Глебом Горбовскм произошла случайно - в ОВИРе, в Ленинграде, в августе 1979 года...
Более чем за тридцать лет знакомства на долю дружбы выпало только семь-восемь лет - с 1954-го по 1961 год - самое интересное и самое интенсивное время творчества Глеба Горбовского. По словам Глеба, к 1962 году им были сделаны шесть поэм и около 1000 стихотворений и песен. В недавний сборник "Избранное" вошло 450 стихотворений, из которых только 70 помечены датами тех лет. Где остальные стихи поэта?! Неведомо. Впечатление такое, что Глеба Горбовского обокрали. Но кто - кто мог это совершить? Пожалуй что сам поэт. Весь длинный ряд поэтических публикаций доказывает это. Авторская правка для прохода некогда казалась временной уступкой цензуре, к сожалению, на деле не уступки, а служба литературным администраторам стала правилом поэта Горбовского. Вот примеры
|
Было
|
Стало
|
| ...квинтэссенция в хлебе, в парт- и профнахобучках. |
...квинтэссенция в хлебе, в бытовых нахлобучках. |
| ... я буду стрелять, если в выстреле сущность, с улыбкой умру за родимую Русь... |
... я буду стрелять, если в выстреле сущность, с улыбкой умру за Советскую русь... |
В каждом варианте правки заменено по одному слову, зато полностью изменен смысл стихотворений - оба стихотворения из "непечатных" превратились в служебные.
А в 1954 году в записной книжке Глеба Горбовского было не более 20 стихотворений - предстихотворений, из них в памяти остались строчки:
Витька, друг,
жили помнишь как?
А теперь по
барабану легких - палочки Коха.
Последняя строчка несет груз стопроцентной реальности - наш друг той поры Виктор Бузинов (ныне известный беспринципностью, пьянством и авторством подекло о Ленине радиожурналист) заболел туберкулезом и потерял одно легкое. Тяга к конкретным деталям наметилась у Глеба Горбовского еще в достиховом периоде творчества, эту "тягу" он осознает и сделает "мясом" своих стихов, а через десять лет наш общий друг, пьяница и нечистый дух, пророчествовал:
- Отец, пойми, главное - детали, детали, детали!..
Началом оригинальной поэзии Глеба Горбовского - бесспорно - явилось краткое, как выдох, стихотворение "Ослик", которое зафиксировало неразрывность фактов биографии с географией стихов в творчестве поэта. Ленинградцы должны были бы помнить, что в 195401955 годах по городу из района в район перевозилась на ослике касса цирка.
|
Ослик Рыжий ослик родом из цирка |
При всех шероховатостях стихотворения, обоаяние так велико (и поэта, и ослика), точность попадания в читательское сердце такая снайперская, что "Ослику" ничего другого не оставалось, как выполнить свою миссию и ввезти в святой городо поэзии новое имя.
Глеб Горбовский не только написал удачное стихотворение, он еще уловил возможность эксплуатации определенного приема писательства, то есть поймал возможность стиля, и сразу же опробовал действие своей находки в последующих стихах. Следом за "Осликом" залпом (или запоем?) выпплеснулись стихотворения "Муха", "Зеркало", "Воздух", "В автобусе" и др. Основные стихи этого потока были опубликованы в альманахе "Молодой Ленинград" в 1956 году - тогда, когда имя поэта Глеба Горбовского было уже на устах у студентов - самого массового и самого активного класса любителей поэзии.
В 1954 году о поэте Глебе Горбовском никто еще не знал. В записной книжке были песенки, куплеты и даже частушки, сотворенные во время солдатской службы, а может быть, еще раньше.
| У сержанта новый ремешок. Ты, сержант, хороший корешок. Убери ремень с дороги, чтоб глаза он не мозолил, дважды два ему приделать ноги. |
|
| Или: | |
| Ты любитель беленькой "Московской", я ее поклонник с давних лет. Вам клянется сам солдат горбовский: в целом мире лучше водки нет. |
|
| Или: | |
| Маленькая пьяная деваха, из какого бара ты ушла? На тебе вся порвата рубаха, ты почти раздета догола... |
|
| Или: | |
| Когда качаются фонарики ночные и темной улицей опасно вам ходить, я из пивной иду, я никого не жду, я никого уже не в силах полюбить... |
|
| Или песенка, обличающая "запад": | |
| Сидела пара на скамье, и мисс в объятиях дрожала, а Время как всегда: тик-тик, а Время как всегда: тик-тк, - бежало. Он нежно мисс поцеловал, нажал, и часики сбежали... |
|
Я не привожу текстов песенок и куплетов - нет нужды. Песенка о "западе" была сотворена специально для исполнения в самодеятельности войсковой части, где служил Глеб, сотворена по заказу комбата, - за такие песенки Горбовского освобождали от гауптвахты. Разумеется, это были шалости, они бы и остались шалостями, не превратись солдат стройбата в поэта Горбовского. Для поэта литературные шалости такого рода смертельны. Почти через тридцать лет со времени армейской службы мы видим, что подобными специальными "шалостями" начинено "Избранное" поэта Горбовского - эти "шалости" практически уничтожили бурную, гордую, свободолюбивую душу поэта. Расчет на вкус начальства превратился в поэтическое мастерство, как это ни печально осознавать.
В середине пятидесятых годов разглядеть такой вид мастерства было невозможно. Во-первых, стихов у Горбовского было чрезвычайно много, и в сравнении со стихами официальных поэтов (Дудин, Чепуров, Браун, Азаров, Хаустов вЛенинграде и такая же серость в Москве) - стихи Горбовского казались праздничными блестками. А во-вторых, в те годы еще не было представления о поэзии будущего десятилетия: большинство молодых авторов гляделось монолитом новой, чуть ли не революционной формации, было новым - свободным дыханием поэзии.
Плевало
Время на меня,
плюю
на Время!
Уточню еще раз, буйный и зачастую пьяный Горбовский имел трезвый, расчетливый ум. По складу характера ему был ненавистен любой вид насилия над его личностью, и в солдатчине, когда капитан заставил солдата Глеба Горбовского заготовлять дрова для капитанского дома, солдат и плотник одним махом топора отсек себе две фаланги правого указательного пальца, за что подлежал бы осуждению трибуналом... Однако Горбовского комиссовали по-чистой, то есть по болезни без пееросвидетельствования, - Глеб это вычислил заранее и выполнил расчет: по инерции сталинских законов, трибуналу подлежал и капитан, который за использование солдатского труда в личных целях мог схватить срок больший, чем членовредитель.
Кстати и не кстати, о "Фонариках".
В то время - середина пятидесятых - не было сомнений, что песня принадлежит Глебу Горбовскому, - он ее пел, от него мы ее услышали, они - Глеб и песня - были похожи по эмоциям... Как вдруг в 1961 году вышел на экраны фильм "Гибель империи", где в одном из эпизодов лихой уголовник в каталажке (актер Николай Рыбников) поет "Фонарики". У Глеба Горбовского в ту пору еще не было широкой официальной известности и не было хватких друзей, которые могли бы протащить его песню в сценарий фильма сквозь барьер цензуры, тем более что песня была "непечатная" - блатная, что ли. Насколько помню, авторского гонорара за использование песни в фильме Глеб тоже не получил... В августе 1961 года я был в Свердловске транзитом - ждал поезда по ближайшим к вокзалу кинотеатрам. Когда Рыбников запел "Фонарики", как елей потек на голову: наше поют! А потом мелькнула тень подозрения: поют? разрешили? когда? Потом подозрение исчахло - не до подозрений было в ту пору. Нынче ж плагиат Горбовского очевиден - Глеб присвоил песню давних времен для утешения непомерного тщеславия. По словам Горбовского, "Фонарики" написаны 1951 году - в то время, когда он еще не владел техникой стиха. Далее, публикация полного текста песни в Антологии К.Кузминского с новым, неведомым мне, куплетом уже есть доказательство - криминальная лика, ибо куплет этот не только старомоден, но и начинен реалиями дореволюционного города, которых Горбовский знать не мог. С уголовным миром юный Горбовский был знаком коротко, и в лабиринтах этого мира мог найти "свою" песню.
... После успеха первых стихотворений в стиле "Горбовский" Глеб пишет, как штурмует слабую крепость, - редкий день не рождал стизов, обычно ж! - за ночь успевал написать два-три, а то и пять-шесть стихотворений. Неудачная поэма "Дебри" или "Добрые дебри" - приблизительно 300 строк - была выполнена за две ночи (на коммунальной кухне в квартире, где я прожил большую часть жизни), осколки поэмы в виде отдельных стихотворений поместились в "Избранное" - это "В кабине", "Рубины малины в кустах при дороге".
В каждой работе о творчестве поэтов - будь то краткая статья или обширное исследование - обязательны жесткие факты биографии, их, эти факты, подкрашивают доброжелательством или злобностью, так сказать, освещают поучительностью заурядные поступки поэтов. Моя работа о Глебе Горбовском есть, скорее всего, некролог, а эта литературная форма требует сдержанности и обобщенности, тем не менее и мне хочется посплетничать о поэте в быту, чтобы фольклор о Горбовском имел черты истинности и ежедневности.
Внешность Горбовского
Он близорук, глаза сидят очень близко к переносице, брови и ресницы густые и неяркие. Если Глеб смотрит вдаль, он щурится, морщит нос, рот открывает треугольником, как кот. Если смотри себе под нос, глаза делаются круглыми, зрачок судорожным, словно зверек смотрит. На голове у Глеба тьма волос - двоим бы хватила и ни плешинки б, - волос рыжеватый, тусклый и жесткий.
Глеб довольно высок, то есть в пятидесятые годы рост 178-180 сантиметров считался высоким, - следующие поколения, рожденные в мирные и относительно сытые времена, стали крупнее (длиннее), и Глеб Горбовский сделался человеком среднего роста.
Горбовский в труде
Он не был силен и не был здоров физически - от постоянных пьянок он испытывал изжогу и боль в брюхе. Физический труд он ненавидел и трудиться на производстве не стремился, в чем, безусловно, был прав, так как труд поэта - поэзия, а не пиление, тесание, таскание, взрывание...
Трудовая биография в стихах Горбовского делается наглядной при небольшом внимании к поэтической информации: до вступления в члены Союза писателей социальное положение поэта именовалось "тунеядец", он мог быть преследуем милицией и тяготился возможностью такого преследования. Друзья-поэты-геологи несколько раз устраивали Глеба в геологические партии на различные подсобные должности (рабочий, коллектор и т.д.). Первый серьезный труд коснулся Горбовского на острове Сахалин, куда он уехал со своей первой женою Лидией Гладкой, дипломированным геологом, распределенным на работу по окончании Горного института.
Вот, пожалуй, вся трудовая биография Горбовского.
Член Союза советских писателей Глеб Яковлевич Горбовский сразу прекратил дальние заезды - катается в дома творчества, а иногда к родственникам последний жены в Белоруссию, этот факт тоже отражен в стихах.
Удивительно, что критика как бы не заметила стихотворения "На лесоповале", хотя оно опубликовано не менее десяти раз за двадцать лет, - стихи говорят:
Тела, смолистые от пота,
а бревна, мокрые от тел.
Так вот какая ты, работа...
Тебя я так давно хотел!..
В 1958 году - дата написания стихотворения - Глебу Горбовскому было 27 лет от роду, он еще не отведал труда - постоянный производственный и физический труд был поэту новинкой. Хотение труда - выдумка поэта, выдумка, угодная редакторам издательств и иным инстанциям, управляющим людским сознанием.
Фолькор о Горбовском
3 мая 1955 года Глеб Горбовский вышел в окно с лестничной площадки - с третьего этажа. Он был бос - в одних носках (ботинки остались в комнате на четвертом этаже). Глеб не разбился и даже не поцарапался - он шагнул на поленницу дров, покрытых ржавым кровельным железом, - грохот был жуткий, как взрывы, стены двора-колодца отражали звук, многажды усиливая его.
Глеб решил сбежать от компании, исчезнуть, потеряться. Для необутого - это было неправильно. Возвращать Глеба вызывался человек сравнительно трезвый, богатырской силы и здоровья.
- Идем назад, Глеб.
- Давай я тебе сперва в морду резну, потом пойдем, - отвечал Глеб.
Ему разрешили, Глеб ударил наотмашь - без видимого результата, здоровяк даже не качнулся.
- Не, - сказал Глеб, - надо не так. Давай снова.
Во второй раз Глеб угодил здоровяку кулаком в горло - богатырь заперхал, прослезился, отплевался, а потом погрузил Глеба себе на плечо и принес в комнату веселья, - долгий путь через двор и все четыре этажа подъема по лестнице Глеб перенес молча и без сопротивления: выполнял данное слово.
Глеб ходил в баню не чаще раза в год - не было смены белья, однако не это было главным в игнорировании моечного процесса. В отрочестве или в ранней юности лихие друзья изрисовали тело Глеба аляповатыми татуировками: на груди - яркая лира с ангелочками, не менее суповой тарелки величиной, на ногах фигурки обнаженных человечков, и прочая дребедень в различных местах. "С дурацким якорем на лапе к тебе привяжется субъект..." - говорилось в одном из стихотворений к сыну. Глеб стеснялся татуировок, стеснялся до такой степени, что не снимал рубахи даже в глуши, когда вокруг не было населения в радиусе километра. Стеснительность - сильное и яркое качество Глеба Горбовского, когда он одолевал стеснительность, то становился наглым:
- Вы без меня задохнитесь, задохнитесь, задохнитесь!
Так орал пьяный Глеб, обиженный чем-то.
Глеб Горбовский остро чувствовал юмор, в котором светились частички грязи,
а в быту оперировал нескольким характерными штампами (Глеб рассказывал,
что нашел эти словеса в деревне в дяди во время войны и оккупации):
- Берцы! - с сатанинской улыбкой кричал Глеб.
- Все говно, кроме мочи.
- Лататы по кустам!
Не дай вам Бог спросить, что такое лататы.
- Лататы - такая же пизда, как ты, - с мрачным восторгом отвечал Горбовский.
И все же, обладая ораторской способностью объясняться матерно, Глеб использовал умение крайне редко - уверен, что реже любого (среднего?) ленинградца, отягченного высшим или специальным образованием. У озлобленного Глеба Горбовского чувство юмора переходило в патологический сарказм. Две его эпиграммы могут служить примером:
1. На трибуну вышел Рацер -
надо ж где-то обосраться.
2. У Мочалова моча
по стихам бежит, журча,
И Мочалова мочу
я читаю и молчу.
Горбовский и женщины
У Глеба не было и не могло быть только функционального - инстинктивного отношения к женщине. Поэтический дар явно не помощник в любовных делах, так как избывает чувства такой силы, каковые не умещаются в сознании даже таких оригинальных женщин, как первая жена Горбовского - Лидия Гладкая. Дамье любит поэзию как наряды, то есть до и после постели. А Глеб обладает цельным чувством, неделимым на время суток, неделимым на удобные слова... что не может служить подарком женщине. Огромность его чувства пугала женщин - они отбывали, убывали, исчезали, девались замуж, а Глеб пьянел от любви, как от водки, и обрушивал поток стихов на следующую женщину - на каждую следующую...
Нас женщины любили -
спасибо им от нас.
Для них мы щеки брили
порою лишний раз,
для них цветы по кличкам
старались называть,
для них сообща и лично
ходили воевать, -
они нам грели спины,
кормили нас борщом,
они, мужей покинув,
таких живых еще,
шли даже к нам, к бродягам
немытым и худым...
за эту их отвагу
да будет счастье им!
Да снимут с них проклятья
бессонные мужья!
Как знамя, край их платья
теперь целую я.
