Леонид Губанов
***
Задыхаюсь рыдающим небом,
бью поклоны на облаке лобном.
Пахнет черным с кислинкою хлебом.
Пахнет белым с искринкою гробом.
По садам ли гуляют по вишенным
палачи мои с острым топориком?
По сердцам ли шныряют по выжженным
две невесты мои, как две горлинки?
Молодятся молитвы на паперти
согрешившей души и отверженной.
Ах, с ума вы сегодня не спятите.
Спите, будете крепко утешены.
Я не верю ни черту, ни дьяволу,
и в крапиве за древней избушкой,
как невеста, зацветшая яблоня
кое-что мне шепнула на ушко.
Я поднялся к ней пьяно-оборванный,
как ромашка, от ветра покачиваясь.
И как будто держали за горло,
я прослушал все то, что назначено.
И сказала она удивительно,
кротко, просто, а значит искусно:
то, что стал я писать ослепительно,
то, что стал я так пить, это грустно.
То, что стал я хулой темных всадников,
то, что стал я хвалой падших ангелов,
что пьют водку и в светле, и затемно,
и шабят "Беломор" в мокрых валенках.
И на плечи дала мне огромного
ослепительно-вещего ворона.
Он в глаза посмотрел мне холодные,
а потом повернулся в ту сторону,
где стояла босая и белая,
майским градом еще не убитая
и весна, и любовь моя первая
со своими немыми молитвами.
Вся в слезах и как будто в наручниках
кисти рук у нее перевязаны,
со своими подругами лучшими,
со своими лучистыми сказками.
Нет, они от меня не шарахались,
а стояли в молчании скорбном,
как невесты царя, что с шалавами,
с шалопаями встретятся скоро.
На плечах моих ворон не каркнет,
на устах моих слово не вздрогнет,
и летит голова моя камнем
к их стопам, где слезами намокнет.
Сохрани и помилуй мя, Боже!
Сокруши сатану в моем сердце.
Неужели удел мне положен
там, у печки, с антихристом греться?
Сохрани и помилуй мя, Дева
и Пречистая Богоматерь!
Пока губится бренное тело,
пусть души моей смерть не захватит.
Сохрани и помилуй в восторгах
меня, грешного нынче и грязного,
под холодной звездою Востока
и с глазами еще не завязанными.
Мы повержены, но не повешены.
Мы придушены, но не потушены.
И словами мы светимся теми же,
что на белых хоругвях разбужены.
Помяни нас в Свое Воскресение,
где разбитой звездой восклицания,
где и пьяный-то замер Есенин,
все свиданья со мной отрицая.
Пусть хоть был он и мотом, и вором,
все равно мы покрепче той свары.
Все равно мы повыше той своры.
Все равно мы позвонче той славы.
Соловьев на знаменах не надо
вышивать. Выживать нам придется,
как обрубленным яблоням сада,
как загубленным ядом колодцам.
И пока не погасло светило
наших дней, обагренных скандалом,
ничего нас с тобой не смутило,
ничего нас с тобой не судило,
да и слово сиять не устало.
Разлучить нас с тобою нелепо,
муза, муза! В малиновом платье
ты - Мария Стюарт, и на этом
все же вышьем мы царскою гладью,
что концы наши в наших истоках
и что нет отреченья и страха.
Каждый стих наш - преступной листовкой,
за которой костер или плаха!
Пусть бывает нам больно и плохо,
не впервой нам такие браслеты.
И зимой собираем по крохам
нашей юности знойное лето.
Что же скажет угрюмый мой ворон?!
Ничего. Просто гость и не больше.
Ничего. Просто дикая фора
слова, жившего дальше и дольше.
Вот и все, да и тайн больше нету.
Музы, музы, покатим на дачу.
Задыхаясь рыдающим небом,
о себе я уже не заплачу!
| Предыдущее стихотворение |
Следующее
стихотворение |
