Древние колодцы
Один из самых древних символов в европейских традициях — колодец — непосредственно связан с трактовкой феминности, и демонстрирует амбивалентность в ее восприятии, характерную для создаваемой мужчинами культурной системы. Колодец, в соответствии со своей формой и функцией, символизирует собой женское начало, материнскую утробу, дающую жизнь. В народной обрядовой и лирической песне, в декоративном искусстве, в орнаментах колодец всегда соотносится с женскими персонажами: с незамужними девушками, с женскими сходками, с обрядами гадания о суженом и пр. Но эта соотнесенность подразумевает и включает в себя хтонические коннотации: колодец открывает доступ в подземный мир. Его связь с подземными водами обусловливают его магические, таинственные свойства. Колодец наделяется способностью выполнять загаданные желания, излечивать болезни, недуги и страдания. С его помощью можно пересечь границу между мирами — этим и потусторонним, что само по себе подразумевает его опасность для человека. В этой противоречивой сущности колодца — как дающего жизнь и опасного для жизни — обнаруживается мужской страх перед женским началом. Неслучайно копание колодца всегда представляло собой исключительно важное событие в жизни традиционного общества, сопровождаемое определенным обрядовым действом, призванным исключить случайное проникновение враждебных сил в здешний мир через колодец. Обряд этот должен был обеспечить «правильность» и «благость» будущего колодца. В славянской культуре после принятия христианства копка колодца непременно происходила в присутствии священника, читающего особые молитвы.
Выкопанное в земле круглое или прямоугольное углубление соответствующим образом оформлялось. Традиционная культура воспринимает колодец не как исключительно прагматическое и функциональное сооружение, но как семиотически маркированное место: оно может оформляться как дом, и тогда колодезные кольца фактически повторяют кольца сруба у жилого дома. В крестьянской культуре колодезные кольца всегда деревянные, как и у дома, в то время как в городской, более обеспеченной и благополучной среде, они могут становиться каменными — как и дома городских жителей. Выстраивание крыши над колодцем, сооружение двери (иногда даже закрывающейся на ключ) еще больше делает его похожим на здание.
Но помимо соотнесенности с жилищем колодец потенциально может соотноситься с живым существом. Известен второй тип колодцев, распространенный в славянских деревнях — колодец-журавль. В футуристической поэме Велимира Хлебникова «Журавль» скрыта игра с двусмысленностью этого слова в русском языке: журавль одновременно и организм (птица), и механизм (колодец). В текущем назад времени хлебниковской поэмы безумное сооружение, собирающееся из артефактов, созданных человеческой цивилизацией, уничтожает род людской:
Журавль пляшет звончее и гольче еще,
Он людские крылом разметает полчища,
Он клюв одел остатками людского мяса,
Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.
Так пляшет дикарь над телом побежденного врага.
О, эта в небо закинутая в веселии нога!
Но однажды он поднялся и улетел вдаль.
Больше его не видали.
Соответственно, при мысленном разворачивании вспять этой нарративной линии журавль окажется прародителем, родоначальником, давшим жизнь человечеству. Эта неизбежная амбивалентность и неоднозначность колодца в развитых культурных системах активно нивелируется и скрывается: колодец становится символом священной книги в еврейской традиции, олицетворяет спасение в христианской письменной культуре. В современной цивилизации, обретая бетонные кольца и надежные насосы, колодцы как будто утрачивают свои символические смыслы. Но и в поэзии ХХ века колодец связан с мистикой и женским началом:
Гортани и губам хвала
За то, что трудно мне поется,
Что голос мой и глух и груб,
Когда из глубины колодца
Наружу белый голубь рвется
И разбивает грудь о сруб!
Не белый голубь - только имя,
Живому слуху чуждый лад,
Звучащий крыльями твоими,
Как сорок лет тому назад
(Арсений Тарковский).
