стр. 356

     М. Рубинштейн.

     АЛЬБЕРТ ВИЛЛЬЯМС. ПО РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. Нью-Йорк, 1921 (Through the Russion Revolution by Albert Rhys Williams. New-York, 1921).

     Яркая, захватывающая книжка! Так красочно выделяющаяся на тусклом фоне бесчисленной литературы о путешествиях в Советскую Россию, составляющих модные новинки книжного рынка Запада. Одна англо-американская литература этого рода может заполнить целые библиотеки. Тут и клеветнические сказки наших врагов от буржуазных корреспондентов, описывающих Россию из отелей Гельсингфорса, Ревеля и Риги, до американских анархистов и индустриалистов, так же рьяно не жалеющих черных красок для изничтожения страны, где "господствуют политики". Тут и сухой, тщетно пытающийся выдержать тон непоколебимой об'ективности и беспристрастия официальный отчет британской рабочей делегации, пошлые обывательские рассуждения г-жи Сноуден; впечатления Роберта Вилльямса и многих других бесцветных представителей рабочей партии и английских трэд-юнионов. Наконец, не мало впечатлений и сочувствующих нам путешественников, частью ставших даже теперь коммунистами. Тут небольшая книжка полковника Малона, впечатления Артура Рэжона, Филиппа Прайса, Тома Мэнна и др. Но все они, кроме ярких "10 дней, которые потрясли мир" Джона Рида, довольно тусклы и однообразны. Большею частью они написаны по одному шаблону: несколько прочувствованных строк о советской границе: впечатления Петрограда и Москвы, иногда беглый налет на какую-нибудь деревню,

стр. 357

путешествие по Волге или что-нибудь в этом роде, а затем бесконечные интервью с отдельными народными комиссарами и ответственными работниками, часто завершающиеся главным гвоздем книжки - интервью с Ильичем. Одни, как Ф. Прайс, бьют в сторону более глубокого исследования советских форм государственного устройства, другие в сторону внешних впечатлений, но все они страдают общим недостатком, - в них нет живой жизни масс, динамики великой революции, всколыхнувшей Россию от края до края.
     Все они, в свое время в целом принесли огромную пользу, прорывая блокаду лжи и измышлений, приоткрывая для широких масс Запада правдивую картину "страны чудес".
     В этом отношении книга А. Вилльямса выгодно отличается от всех вышеназванных. Она не претендует на глубокое исследование русской действительности, в ней не найдете длинных интервью, описаний комиссариатов, цифр и выкладок. Но зато живая жизнь, быт революции брызжет с каждой ее страницы, в отдельных местах достигая огромной напряженности и художественной силы. Американский корреспондент, по обыкновению, из'ездивший всю землю, побывавший на войне, где-то набравшийся довольно туманных социалистических идей, к июню 1917 г. попадает в Петроград. Зачем? Этот вопрос задает ему Чхеидзе во время 1-го с'езда советов. Вилльямс отвечает: "потому, что зов революции непреодолим. Она притягивала меня, как магнит. Я здесь потому, что не могу быть теперь в дали от нее". Он бросается к представителям временного правительства. Они "красноречивы, любезны, изысканы". Но Вилльямс чувствует, что это "калифы на час", а не действительные представители масс. Инстинктивно он бросается к "творцам будущего", "людям из Советов", избранным в окопах, фабриках и селах. На 1-м с'езде советов он видит делегатов со всех концов страны. Но его поражает господство интеллигенции - адвокатов, врачей, инженеров, журналистов. И лишь на крайней левой он видит сплоченную и агрессивную кучку простых рабочих и крестьян - 107 большевиков. "Это большевики, - говорит его буржуазный проводник, - т.-е. глупцы, фанатики и германские агенты". Это все, что он мог узнать о большевиках в салонах и дипломатических кругах. Но наш корреспондент направился в рабочие кварталы. И он услыхал, что слово большевик там произносилось совсем иначе - с благоговением и верой. Десятки собеседников-рабочих и солдат раз'яснили ему неизбежные цели "только начинающейся революции". Он был подавлен смелостью ближайшей программы большевиков, казавшейся неосуществимой для небольшой партии в полтораста тысяч членов. "Но большевики были плоть от плоти рабочих масс. Они понимали народ. Они были народом. Они знали, чего он хочет".
     В ярком калейдоскопе проходят перед нами картины революционного Петрограда 1917 года. Демонстрации, митинги, вдохновенные речи Троцкого, Кронштадтские моряки, июльские дни. Разгром и травля большевистских организаций, мрачная тень реакции. Но большевики не теряют головы. Они настойчиво продолжают работать среди масс и неизбежный сдвиг нарастает, приближается с каждым днем.
     После 3-х месячного грохота нарастающей революции в рабочих кварталах Петрограда, Вилльямс попадает в вековую тишину глухой деревни на Волге - родины покойного т. Янышева. Большевистская речь Янышева в заброшенной, точно средневековой, деревне бросает в души жадно внимающих крестьян новое семя. Они еще не могут его переварить. А через 8 месяцев Янышев говорит в этой деревне уже по приглашению большевистской ячейки. И так зреют семена революции повсюду: Вилльямс в конце лета 1917 года странствует по России. Перед нами мелькают глухие уголки Иваново-Вознесенского района, Нижний, Киев, Волга, Днепр. Всюду то же. И всюду следы проклятой войны - калеки, вдовы, сироты; стихийная демобилизация; солдаты на буферах и крышах вагонов.

стр. 358

     В сентябре он направился с Джоном Ридом на Рижский фронт. И опять оживают перед нами очерченные меткой рукой картины Корниловского выступления, армейские комитеты, латышские стрелки; балтийские моряки - эти вездесущие вестники революции. Всюду непреодолимое нарастание ненависти к Керенскому и временному правительству, всюду нарастание борьбы - первые зарницы октябрьской революции.
     Среди всей, уже довольно многочисленной литературы истпарта вряд ли найти такие яркие описания октябрьских дней в Петрограде, как у нашего американского корреспондента. Меткими штрихами он рисует широкие массы, втянутые в революционную борьбу, энтузиазм при осуществлении лозунга: "вся власть Советам", светящийся фасад Смольного, привлекающий делегатов на 2-й с'езд Советов со всех концов страны.
     Метко бичует он интеллигенцию, с.-р. и меньшевиков, уходящих со с'езда под крики "предатели" и безумно покидающих массы и революцию. "Они изолировали не Советы, а самих себя. На подмогу Советам собирались новые мощные батальоны". И Вилльямс благословляет судьбу, сделавшую его и еще 5 американцев свидетелями и участниками этих незабвенных дней.
     Петропавловская крепость, взятие Зимнего дворца и арест временного правительства, красная гвардия; борьба на подступах к Петрограду, захват юнкерами телефонной станции. В это время, пользуясь своим званием американского корреспондента, Вилльямс попадает на несколько дней в стан белых. И он рисует несколько ярких эпизодов, когда юнкера с подделанными пропусками военно-революционного комитета, на автомобилях Красного Креста, под видом помощи раненым красногвардейцам, провозят белым ручные гранаты и винтовки. С такой же яркостью проходят перед нами предательство юнкеров их офицерами, животный страх перед возмездием красных, мольбы о жизни. Вилльямс описывает, как Антонов, давший слово большевика о сохранении жизни сдавшимся юнкерам, защищает их от озлобленной толпы, во имя революции требует снисхождения; и как толпа на глазах дисциплинируется, "превращается в Совет". И такой жалкой была подошедшая в это время делегация Думы с просьбой ликвидировать гражданскую войну и кровопролитие. "Революция игнорировала этих господ. Она сама устраивала свои дела, избегая крови там; где она не была нужна". И Вилльямс описывает глубокую человечность рабочих масс в обращении с побежденными врагами. Но в ответ на эту гуманность, освобожденные юнкера 2-й раз нарушили свое слово и устремились на Юго-Восток к мобилизующимся силам контр-революции. И Вилльямс, на основании своих впечатлений, присоединяется к словам Троцкого, что, пожалуй, основной ошибкой революции в первые дни была чрезмерная снисходительность.
     Он описывает мобилизацию сил буржуазии, когда та убедилась, что проходит одно обещанное "завтра" за другим, а советская власть все укрепляется, саботаж служащих и интеллигенции, дружный поход против советов "алкоголя, прессы и церкви", единый фронт анархистов, кулаков и германских армий.
     Почти незаметно проходит жалкий закат Учредилки и оплакивателей этой последней надежды - буржуазии. Между тем повсюду идет лихорадочное новое строительство - создание аппарата власти, школы, детских домов (особенно останавливается Вилльямс на Детском селе), начало организации Красной армии, в котором Вилльямс участвовал в качестве одного из организаторов 1-го Интернационального отряда Кр. армии. С четкой ясностью встает перед нами невероятная энергия масс, освобожденных революцией, мощные созидательные силы, выступившие на арену под лозунгом "труд, порядок и дисциплина".
     Но не было ли это только в крупных центрах страны? Как жили за это время бесконечные, молчаливые русские равнины? Весной 1918 г. Вилльямс распрощался с голодным и холодным, но навсегда дорогим Петроградом, где каждая улица была сценой какого-либо акта грандиозной революционной драмы и отправился

стр. 359

домой, в Америку, по великому сибирскому пути. И вот проходят дни за днями среди безграничных сибирских просторов, от которых веет вековым спокойствием. Не прежняя ли это "святая Русь"? Быть может революция кончается с промышленными центрами и ж.-д. путями?
     Но нет. Ему скоро приходится убедиться, что революция вездесуща. Среди глухой тайги их экспресс вдруг останавливают многотысячные толпы вооруженных крестьян и шахтеров. Оказывается, из Омска была дана по линии провокационная телеграмма об освобождении царя группой офицеров и возможности его бегства с экспрессом. Тотчас же все до единого поднялись крестьяне и шахтеры, чтобы живым или мертвым задержать Николая Кровавого. "В руках этой толпы было достаточно оружия, чтобы бросить в вечность тысячи царей, а в глазах и сердцах достаточно ненависти, чтобы уничтожить десять тысяч". Легенда о любви русского мужика к своему "обожаемому батюшке" рассыпалась в прах, когда Вилльямс увидал двух седобородых крестьян, с упорной настойчивостью разыскивающих Николая, во всех закоулках поезда, поминая его бранью. И такие остановки поезда волнующимися толпами, разыскивающими царя, повторялись несколько раз. Во всех уголках Сибири шла организация Красной армии. Повсюду шло лихорадочное строительство, везде искры новой, грядущей цивилизации.
     Самой яркой и красивой главой книжки Вилльямса является описание празднования 1-го мая на Черемховских рудниках*1. 15.000 уголовных каторжан, убийц, грабителей и насильников - подлинный "Мертвый дом" Достоевского, вышли встречать поезд. Их тела и души были под вечным гнетом кнута и нагайки. Загнанные под землю, они в темноте копали уголь под свист казацких нагаек. И вот из шахт они вышли на свет. С винтовками в руках, с красными знаменами революции они с суровой мощью подходили к экспрессу - этому виденью другого мира с его роскошными гостиными, рестораном, электрическим светом и теплом, и на этих угрюмых, страшных лицах виднелся блеск экзальтации, совершенно преображавший их глаза. Но это не был блеск мести. Два шахтера, заявившие, что они комиссары Черемхова, подошли к поезду со знаменами. На них было написано: "Пролетарии, подымайтесь! Вам нечего терять, кроме цепей!". На другом знамени: "Мы протягиваем руку шахтерам всех стран. Привет нашим товарищам во всем мире". Толпа начала петь Интернационал. "Я слыхал, - пишет Вилльямс, - пение Интернационала на улицах почти всех городов земли, в устах грандиозных колонн демонстрантов. Я слыхал, как его пели революционные студенты в аудиториях высшей школы, рабочие на заводах, 2.000 делегатов с'езда Советов с 4-мя духовыми оркестрами в залах Таврического дворца. Но никогда его не пели действительно "заклейменные проклятьем", не их представители или сочувствующие, а самые проклятые из всех обитателей земли. Они пели разбитыми голосами, не в тон, но в их голосах была боль и протест угнетенных всех веков, вздохи пленников, крики галерных рабов за веслом, стон раба, вертящего колесо, вопли с креста, тоска миллионов заключенных из темных пропастей прошлого. Они были отверженные общества, сжатые его тяжелой рукой и брошенные в темные ямы. А теперь из этих подземелий вставал победный гимн.
     Их песня была не жалобой, а гимном победы. Они уже не отверженные, а граждане; больше того: они строители нового общества. В их глазах было преображавшее их лица видение трудящихся всех стран, об'единенных в едином братстве Интернационала. Из толпы вышел гигант-шахтер - подлинный Жан Вальжан. "В старые дни, - сказал он в своей речи, - все было иначе. Каждый день поезда пролетали мимо нас, но мы не смели к ним приближаться. Большинство пассажиров и не знали, что здесь близко рудники. В своих теплых постелях они и не подозревали, что глубоко
_______________
     *1 Напечатанное раньше в журнале "Liberator" за 1921 г.

стр. 360

под ними, тысячи рабов добывают уголь, который движет их паровоз и дает им тепло. Они не знали, что тысячи из нас погибали от голода, избивались до смерти или гибли от падающих камней. А если они и знали, им было все равно. Мы были для них отбросы человечества, ничто. А теперь мы все. Мы слиты с армиями трудящихся всех стран. Мы их авангард. Мы, бывшие рабами, самые свободные из них всех". После этой яркой речи заиграл "международный" оркестр из 4-х военнопленных: чеха, венгерца, немца и австрийца. Они были за тысячи миль от дома. И еще дальше от этих русских каторжников по последовательности и развитию. Но война и революция слили их с этой толпой. Шахтеры, музыканты и посетители, славяне, тевтоны и американцы стали одним. Через 2 года Вилльямс видел одного американца, вернувшегося в Чикаго из Черемхова, где он работал. По его рассказам, кражи и убийства там свелись к нулю. Животные стали людьми. Только выйдя из кандалов они добровольно наложили на себя железную дисциплину советских армий. "В доме мертвых революция была воскресением".
     И вот Вилльямс во Владивостоке - на грани революции. Он видел революцию до самых ее глубин, до каторжан Черемхова. С магическим словом Советы он проезжал Урал, многоводные сибирские реки, тайгу и степи. Железнодорожники и шахтеры, крестьяне и рыбаки говорили о Советах. Амурская область была покрыта их сетью. Во Владивостоке Совет был тем же, что и в Красном Питере, за 7.000 миль. За 6 месяцев Советы пустили корни глубоко в русскую почву от Ледовитого океана до Черного моря, от Нарвы до Тихого океана. Они отражали все натиски врагов, ликвидировали всех соперников. Но во Владивостоке иностранные суда. Город переполнен эмигрантами. Помещики, офицеры, купцы, спекулянты, у которых все в прошлом, встречались с потоками американских торговцев, стремившихся в Сибирское эльдорадо и наткнувшихся на... Советы. 7 недель провел Вилльямс во Владивостоке и яркий контраст рабоче-крестьянских масс с разлагавшейся средой буржуазных беглецов сделал его окончательно нашим союзником. Яркими штрихами он описывает Владивостокский Совет, его председателя - впоследствии убитого белогвардейцами, Костю Суханова, отдельных его работников, в подавляющем большинстве рабочих от станка, с железной энергией и поразительным уменьем разрешавших на этом международном клочке земли сложнейшие проблемы. Он описывает: как они создавали профсоюзы; как управляли производством, доведя его до довоенных размеров; как организовали международную армию, куда входили представители всех наций от чехов до корейцев, боролись с Семеновым, становились дипломатами, вели грандиозную пропагандистскую работу, проникавшую в глубину Дальнего Востока и т. д. и т. д. Но вдруг эта работа оборвалась. Выступление чехо-словаков, интервенция японцев, союзный десант - Совет пал. Начались расправы рассвирепевших спекулянтов, выползших из нор белогвардейцев и отчаянная борьба подоспевших с окраин рабочих. Союзники торжествуют. В кафе грохочет музыка, танцы, блестят разукрашенные формы союзников. В церквах звонят. Но в рабочих кварталах гробовая тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями женщин. Рабочие готовят гробы для своих павших товарищей. На следующий день на главной улице Владивостока - Светланской - слышны звуки похоронного гимна. Хоронят грузчиков, павших при защите красного штаба. Знамена за власть Советов, красные гробы на плечах и десятки тысяч народу с угрозой в глазах, которая страшнее пушек союзного флота. Вместо апатии небывалое, странное единство. Одна душа у 17.000, поющих и мыслящих в унисон, с единым сознанием и волей. Короткие бесхитростные речи с высокой платформы для починки трамвайных проводов и 17.000 рабочих рыдают вместе с своим молодым вождем К. Сухановым на площади Владивостока, в 50 шагах от английского консульства и Золотого Рога.
     Арестованному белогвардейцами Вилльямсу

стр. 361

владивостокские рабочие помогают выбраться и собирают ему на дорогу 2.000 рублей. Последний день на русской почве он проводит в горах с загнанным в подполье, но не убитым владивостокским Советом. И подводя итоги всему пережитому в России, обзирая борьбу революции за жизнь в железном кольце империалистов, Вилльямс констатирует триумф революции и ее идей, искры которых заброшены во все уголки земли. В приложении к книге Вилльямс дает несколько интересных документов: один из них рассказывает о смерти красного полка имени Карла Либкнехта, попавшего в плен на Северном фронте и расстрелянного белыми, так как весь полк вышел на приказ выдать коммунистов. Они сами вырыли себе могилы и смело глядели смерти в глаза. 2-ое приложение говорит об одном из "поездов смерти" - эшелоне с 2.000 большевистских пленников, вышедшем из Самары на восток осенью 1918 года. Больше половины пленных были расстреляны в пути или погибли от холода и голода.
     Книжка Вилльямса издана поразительно красиво, так, как умеют издавать только в Америке и Англии. Она снабжена свыше 50 прекрасно исполненными фотографиями разнообразнейших моментов русской революции, революционных газет, листовок, плакатов и т. п. Отдельные наши плакаты прямо не узнаешь в мастерской передаче на хорошей меловой бумаге. Они кажутся совершенно преображенными.
     Книжка Вилльямса представляет значительный интерес не только для западного читателя, но и внутри России. Она, разумеется, не может дать русскому читателю, особенно активно пережившему основные события революции, новых фактов. Но за то иностранец, со стороны, подмечает ряд бытовых мелочей, которые для нас, внутри страны, среди бури и натиска событий, проходят совершенно незамеченными.
     А из этих мелочей в конечном счете и получается грандиозная картина победного шествия первой в мире пролетарской революции.