стр. 286

     А. А.

     Ив. Шмелев. "Неупиваемая чаша". Изд. "Задруга", Москва 1922 г., стр. 87.

     Дачники, да, они любят посмотреть старый дом, церковь за парком. И сторож все показывает с толкованием. Рассуждают дачники про стиль (больше не о чем):
     - А может и рококо.
     - А мне что... Может и она, - толкует сторож.
     Но вот, "не показывает сторож могилы у северной стороны церкви. В сочной траве лежит обросший бархатной плесенью валун-камень, на котором едва разберешь высеченные знаки. Здесь лежит прах бывшего крепостного человека Ильи Шаронова. Имя его чуть проступает в уголку портрета. А может быть и не знает сторож: мало кто знает о нем в округе". А в нем то, в Шаронове, все и дело. Знал про него все дьячок Каплюга, потому-что хранил все записанное самим Шароновым в "итальянской тетради бумаги". Знал также Каплюга, что на картине, что на южной стене собора у Змея, которого поражает светлый рыцарь, голова как у человека, и говорят, что она "Жеребцова", т.-е. старого барина. Илья - единственный сын крепостного дворового человека, маляра Терешки, искусного в деле, и тягловой Луши Тихой. После смерти "Жеребца", старого барина, изломанного развратом, приехал молодой его наследник Сергей Дмитриевич. "Добрый был молодой барин, не любил сечь"... - Вот под властью такого барина, который "приказал гнать науку на всех дворовых", и проснулся необыкновенный художественный талант Ильи. Сначала он расписывает монастырскую церковь, вместе с живописными мастерами-вязниковцами из села Холуя. Полюбил там его главный в артели, старик Арефий, который первый собственно и пробуждает в Илье сознание того, что он талантлив. Арефий зажигает, возбуждает к творчеству. Потом барин везет его в Италию и определяет его в Рим к живописному мастеру Терминелли. Работал у него Илья три года. Потом он возвращается на родину к барину. И здесь происходит у него молчаливый, но полный глубоких переживаний роман с женою барина. Она-то и родила в его душе образ богоматери без младенца с золотой чашей в руках. Неупиваемой чашей. "Умер Илья теплою весенней ночью", оставив "неупиваемую чашу монастырю".
     Повесть эта, как говорит пометка в конце его, относится к 1918 году. Может быть, потому она не вполне выдержана в чисто Шмелевских тонах. Несколько пестрая. И, может быть, именно от этой пестроты кажется растянутой больше, чем требовала бы того сама фабула. Читаешь эту повесть и не чувствуешь опорной точки, на основе которой она должна вращаться. Едва-едва охватит читающего та задушевность, которая присуща перу Шмелева, как автор заканчивает главу и переходит к следующей главе, чуть ли не к новой теме, куда-то в сторону. Хорошо, разумеется, что "Задруга" издала эту повесть, а то бы суждено было ей вращаться в эмигрантских кругах - сначала она была издана в Париже, т.-е. в кругах тех "жеребцов" и "бар", которые то "гнали науку на всех дворовых", то развращали их своей неестественной от пресыщения похотью - пока, наконец, в 1917 году эти бывшие "дворовые" не выгнали их с русского двора.