стр. 224
Н. С. Понятский.
ОТПОВЕДЬ СТАРОГО ДАРВИНИСТА.
Передо мной N 3 - 5 журнала "Естествознание в школе", под редакцией проф. Б. Райкова. Журнал украшен эпиграфом из Писарева:
"Естественные науки сообщают такую трезвость и неподкупность мышления, такую требовательность по отношению к своим и чужим идеям, такую силу критики, которая сопровождает человека за пределы избранных им наук и кладет свою печать на все его рассуждения и поступки".
Перелистывая журнал, приходишь к заключению, что либо Писарев глубоко неправ и что на деле естествознание влияет так далеко не на всякого, либо редактор, подвизаясь доселе в составлении своих бесчисленных школьно-методических руководств, не успел еще углубиться в научное естествознание, да кстати совсем не интересовался и науками общественными: таким кошмаром веет со страниц журнала, особенно от статеек самого редактора, который ухитрился уцелеть и по сию пору в стадии общественно-политического младенца.
Ну что ж? - скажут бывалые люди. Ведь журналы бывают разные, как бывают разные и профессора. Иного профессора зоологи считают за ботаника, а ботаники наоборот - за зоолога. Да и редактор, по условиям быта, не всегда-то в состоянии внимательно пересмотреть весь печатный материал. Шутка сказать: ведь номер тройной, целых 64 страницы! Ну, а эпиграф - это ведь только недосягаемый идеал, часто лишь прикрывающий собою действительное направление редакции, не больше. Кто ж этого не знает? Разве лишь очень наивный читатель!
Все это, конечно, так. Не стоило бы и поднимать завесу у этого современного бытового явления, если бы в чахлом журнале на фоне общего обскурантизма и на-ряду с бесконечной литературной дребеденью не было вкраплено двух совершенно недопустимых поползновений: во-первых - деградировать мирового ученого и великого гражданина, дав диагноз dementiae senilis (старческое слабоумие) его позднейшей научной и общественной деятельности, и - во-вторых - тенденциозной рецензией помешать широкому распространению седьмого издания его великолепной книги, надобность в которой в наше время прямо ненасытима.
стр. 225
Более важно парализовать вторую попытку, так как появление нового издания Тимирязевского "Дарвина" имеет громадное общественное значение, особенно теперь, когда реакционная мысль снова ударилась в поиски сущностей и всяких метафизических и даже фетишистических исканий, вплоть до искания Бога в природе, и, как следствие, вновь поднимают голову погрузившиеся во мрак тени неоламаркизма, вейсманизма, мендельянства (не менделизма) и проч. Выходка же новоявленного ученого мужа, задавшегося целью выставить автора этой книги выжившим из ума ramolli, "старческая дряхлость коего сказалась и на его писаниях", так что "тяжело читать такие строки, начертанные рукою 76-летнего старца", который кстати "давно уже отошел от науки" и "об одном мы жалеем, что не нашлось около старца человека, который заботливой и дружеской рукой вычеркнул бы из его поздних писаний то, что не прибавит лавров к его сединам" - выходка эта, конечно, не стоит того, чтобы на нее отвечать.
На это дала ответ европейская наука, которая в лице своих университетов и ученых коллегий наперерыв награждала "старца" докторскими шапками и дипломами почетного члена. Достаточно сказать, что уже на исходе своей жизни "дряхлый старец" становится доктором Кэмбриджского, Глазговского и Женевского университетов и членом Лондонского Королевского Общества, Эдинбургского ботанического, Манчестерского ботанического и проч., а несколько ранее получает приглашение прочитать в Лондоне знаменитую "Крунианскую" лекцию, слушателями которой среди других ученых были Френсис Дарвин, Листер, Гукер, Крукс, Рамзей, Гольтон, Кельвин (Томсон).
Смешно было бы защищать "старца" Тимирязева от выпада неведомого ученому миру научного прозелита, выходка которого просто останется памятником его темперамента и его литературных приемов. Последние ему, очевидно, нравятся и особенно его возрастная классификация, подчиняясь которой, пока он сам еще не сделался "старцем", я и называю его "ученым мужем", хотя и не знаю, какие собственные научные исследования мог бы он противопоставить хотя бы только последним "писаниям" Тимирязева, и кстати - кто уполномочил его быть в роли арбитра между наукой и одним из ее славных творцов? Может быть, профессор Райков поможет раз'яснить все это на страницах редактируемого им журнала. А пока он этого не сделает - мы остаемся при убеждении, что эта выходка, следуя его же выражению, "не увенчает первыми лаврами его цветущую шевелюру".
Но если излишне защищать от кого бы то ни было Тимирязева, как мирового ученого, блестяще разрешившего основной вопрос энергетики живых существ, завещанный обоими творцами закона сохранения энергии (Робертом Майерем и Гельмгольцем), то, наоборот, нельзя отнестись без негодования к попытке проф. Райкова запятнать личность Тимирязева, как человека и гражданина. И автор этих строк, ученик Тимирязева, не может быть спокойным, пока над памятью учителя тяготеет клевета, доступная чтению молодого школьного поколения, незнакомого со светлой личностью
стр. 226
и высокими гражданскими качествами моего старого учителя-друга, или вернее общего учителя всего взрослого поколения современной русской интеллигенции.
В своем разборе проф. Райков пишет: "К сожалению, эти добавки не только не украшают работу Тимирязева, но вносят в нее ненужный, чуждый элемент. Они заключают в себе чрезвычайно резкие, но мало обоснованные выходки и чисто личного характера против тех или иных научных противников автора. Так умершего уже академика Коржинского, европейски известного ученого, Тимирязев упрекает, будто последний получил 25.000 руб. якобы за перемену своих научных взглядов и отречение от дарвинизма. Далее Тимирязев пишет какой-то фантастический рассказ про своего же коллегу по Московскому университету проф. А. Ф. Котса, создавшего прекрасный эволюционный музей, уверяя, будто последний окрестил его именем Дарвина только из страха перед правительством и т.д. Тяжело читать такие строки 76-летнего старца, в особенности по отношению к лицам, которые этого не могут опровергнуть".
Здесь все или передержка, или старозаветный цеховой сентиментализм, или подлинная клевета, рассчитанная на тех, кто не будет справляться с текстом, или мало знаком с наукой и совсем незнаком с ее горькими судьбами, особенно в царской России. Разберем все поподробнее.
В своих статьях Тимирязев отводит много места описанию того негодования и озлобления, с которыми был встречен дарвинизм в сферах клерикальных, правительственных, особенно в России спекулятивно-философских, а равно и у отдельных натуралистов с метафизическим складом мышления. Тимирязев описывает все это со ссылками и цитатами, с хронологией, а равно и с ярким критическим разбором всех возражений антидарвинистов, что позволяет составить верное представление об истории распространения дарвинизма в Европе.
Но может быть этого вовсе не нужно было бы делать, по мнению проф. Райкова? Нет, повидимому, нужно, потому что этот ученый муж делает то же и сам в своей рецензии. Но только как он это делает? Читаешь и не веришь своим глазам! Великий русский школьный методист, имеющий тенденцию классифицировать ученых по возрасту, здесь вводит еще более забавную классификацию, уже по национальности: "В отличие от других стран, идеи Дарвина были с самого начала приняты у нас восторженно. Англичане и немцы отнеслись к ним осторожно, французы - отрицательно и только русские, переживавшие тогда медовый месяц своей общественности, встретили их с распростертыми объятиями".
Так! Понятно и питомцу "единой трудовой I ступени". Вот что значит методика! Ну, а евреи как встретили? Или, наприм., американцы (из коих Аза Грей сочувственно, а Агассис - отрицательно)? Жаль, что не указано ученым мужем! Правда, зато в этой огульно-бессмысленной фразе нет никаких "выходок личного характера", ибо в ней вовсе и нет никаких личностей,
стр. 227
а только одни великие державы. Это, как говорят немцы, aber das ist kolossal! Как уместно было бы эту благонамеренную фразу поставить вместо писаревского эпиграфа на обложке литературного выкидыша проф. Райкова. Но может быть проф. Райков позволит все же напомнить, что, наприм., хотя бы Эрнст Геккель был немец, А. Декандоль - француз по происхождению, Аза Грей - американец, а Гексли, Ляйель, Гукер, Уоллес и Уотсон - англичане, и все они, вопреки мнению ученого мужа, отнеслись к дарвинизму как раз без всякой осторожности. Последний из них, напр., еще в 1859 г., т.-е. в самый год опубликования великой теории, писал о Дарвине: "Вы величайший революционер в естествознании нашего века или, вернее, всех веков". Как жаль, что проф. Райков не прочитал этого на стр. 183 той самой книги Тимирязева, которую он так легкомысленно и беззаботно критикует!
Но это еще только цветочки в первых лаврах ученого мужа, вся рецензия коего пропитана острым привкусом филистерской добродетели и буржуазных добрых нравов на общем фоне развязного фельетона. Ему, наприм., не нравится, что Тимирязев поднял свое перо против академика Коржинского, "европейски известного ученого". Но почему бы Тимирязеву бояться делать это с европейскими знаменитостями, когда неведомый ученому миру проф. Райков не боится сам делать того же с мировым ученым? Когда проф. Райков будет сочинять свою новую рецензию на 2 том "Дарвина" моего учителя, он найдет там на ст. 254, что, при появлении дарвинской гипотезы пангенезиса, Тимирязев "высказался о ней, что она не научна в основе и бесплодна в последствиях". Гораздо позднее "сам Дарвин отнесся к ней безжалостно строго, назвав ее вздорной спекуляцией. Но это не помешало ей приобрести горячих сторонников в Вейсмане, Де Фризе и др.", а почти через полвека отвергнутая гипотеза подхвачена Бэтсоном, который "развивает до конца то, что Дарвин признал за вздорную спекуляцию". Как видно Тимирязев не боялся поднять свое перо против европейских знаменитостей, и не только канонизированных проф. Райковым, вроде академика Коржинского, а даже против Дарвина.
Кстати, каким непониманием отзываются слова проф. Райкова: "оставаясь на почве ортодоксального дарвинизма, Тимирязев, как истинный апостол этого учения, никому не захотел уступить ни одной пяди позиции. Отсюда его полемические стрелы против ламаркистов, против Коржинского и Де Фриза, против мендельянцев и т.д.". Может быть теперь проф. Райков наконец сообразит, что все это очень не вяжется с его дальнейшей характеристикой Тимирязева, которому "известная идейная нетерпимость всегда была свойственна, но в последние годы она приняла какую-то болезненную форму". Преклоняющийся перед европейскими знаменитостями проф. Райков увидит, что еще более острую форму эта его "нетерпимость" имела и у Дарвина, и притом по отношению к собственной гипотезе, только Тимирязев проявил ее раньше, чем сам автор пангенезиса и, значит, далеко не "в последние свои годы". Только никто, кроме проф. Райкова, не называет
стр. 228
это нетерпимостью, а лишь строгостью логического мышления, при чем людям вроде Дарвина и Тимирязева совершенно безразлично - кто именно грешит против строгой логики. Когда ваши, проф. Райков, питомцы в простоте души считали кита за рыбу или паука за насекомое, ведь вы всякий раз, конечно, их останавливали и, я думаю, переубеждали. Что же это - проявление "присущей вам нетерпимости"? По вашему - именно так.
Не нравится проф. Райкову также и отсутствие чувства товарищества у Тимирязева, который способен выносить сор из избы; как, наприм., можно понять мелодраматический пафос проф. Райкова: "Тимирязев пишет про своего же коллегу по Московскому университету, проф. А. Ф. Котса". Про "своих", значит, писать нехорошо? Как я должен быть счастлив, что не профессорствую в том же учреждении, где подвизается проф. Райков, а то и мне неудобно было бы позабавить читателя цитатой про его англичан, немцев и французов! Впрочем, можно успокоить на этот раз возмущение проф. Райкова: Тимирязев ушел из рядов профессуры раньше, чем туда вошел А. Ф. Котс. Хотя, зная своего учителя, я уверенно могу сказать, что и получение кафедры до ухода из университета Тимирязева все же не спасло бы проф. Котса от разоблачения. Ведь коллегами Тимирязева фактически могли бы быть и Статкевичи, и Венгловские и другие люди того же направления. И неужели же проф. Райков может думать, что это обстоятельство механически заставило бы Тимирязева рассматривать эту компанию, как своих дорогих товарищей? Нет, проф. Тимирязев не был заражен такими филистерскими добродетелями эпохи Фамусова, где про "своих" все шито-крыто.
Такого же характера и укоризны проф. Райкова Тимирязеву за его нападки "личного характера", "в особенности по отношению к лицам, которые этого не могут опровергнуть". Во-первых, одно из двух упоминаемых лиц здравствует и поныне (проф. Котс) и, вероятно, если бы только пожелало, могло бы с большим успехом само реабилитировать себя, чем это делает проф. Райков. Академик Коржинский, правда, умер и, конечно, ветхозаветная мораль нашего ученого мужа стремится навязать опошлевшее правило приличия - de mortuis aut bene, aut nihil, вместо единственно справедливого и действительно человечного: de omnibus - veritas (обо всех, даже и о мертвых, одну лишь правду).
Я хотел бы спросить проф. Райкова: что же академик Коржинский - ученый или канонизированый святой? Если первое - то вся его деятельность есть достояние истории и, следовательно, подлежит критической оценке со всех сторон, а не благоговейному культу слепого почитания, как хотелось бы проф. Райкову. Если же личность Коржинского свята в глазах проф. Райкова, то я напомню ему, что даже про святого Петра и то рассказывают детям, как он трижды отрекся, и не от Дарвина, а от Христа, и тоже из соображений непохвального сорта.
Но умерший "не может опровергнуть нападки". Но ведь и Тимирязев умер слишком за год до появления "первых лавров" проф. Райкова. Почему
стр. 229
же проф. Райков, сочиняя свой пасквиль, не подумал об этом? На смех что ли он выбрал эпиграф, где говорится про "трезвость и неподкупность мышления" и про требовательность по отношению не только "к чужим", но и к "своим идеям"? Может быть проф. Райков и это сможет раз'яснить недоумевающим читателям его журнала?
Кроме того любопытно спросить ученого мужа: точно ли умерший так беззащитен от нападок? Какой умерший? Иван Грозный, папа Иоанн XII, Азеф, Распутин, Николай II? Они беззащитны потому, что никто не станет их защищать. Но ученый - беззащитен ли он? Ученый - это творец идей, которые становятся достоянием человечества, и благодарные представители последнего, конечно, позаботятся восстановить искаженные мысли и факты в их подлинном виде. Недалеко ходить за примером: мы оба с проф. Райковым как раз этим и занялись!
Не всегда это возможно: мысли неверные, ложные, никак не защитишь, равно как никоим образом не устранишь фактических данных, как бы они ни были неприятны единомышленникам и почитателям. Последнее и случилось с проф. Райковым при попытке реабилитировать академ. Коржинского и проф. Котса: в их защиту он мог только заверить своих читателей, что первый был "европейски известным ученым", а второй "создал прекрасный музей". Больше ничего не нашелся сказать проф. Райков и потому занялся передержками. Вот одна из них: Тимирязев "уверял, будто проф. Котс окрестил свой музей именем Дарвина только из страха перед правительством (?) и т.д.". Редко встретишь такую развязную клевету в печати. Посмотрим же, что пишет в действительности Тимирязев в указанных проф. Райковым страницах своей книги. Буквально противоположное!
Тимирязев повествует, как проф. Котс выражал свое неодобрение тому, что знаменитый Кенсингтонский музей в Лондоне свою главную залу посвятил дарвинизму и даже украсил статуей Дарвина, считая ошибкой, что в этой "Дарвиновой зале" отведено место искусственному отбору, защитной окраске и миметизму, а не тому, в чем некоторые видят опровержение дарвинизма (мутации, менделизм и пр.). В своем введении проф. Котс намекает, что главное значение музея - показать Бога в природе. "Но вот царский режим сменился советским и наш ученый (А. Ф. Котс) спешит весь свой музей окрестить Дарвиновским. Это поспешное и вполне свободное перекрашивание антидарвиниста в дарвиниста, представляющее антитезу обратного перекрашивания Коржинского (при царях), тем более знаменательно, что советское правительство не прибегало ни к Николаевскому меценатству, не имело в своем распоряжении и попечителей, насаждающих науку, согласную с "идейными требованиями времени".
Не правда ли, ловко передергивает наш премудрый школьный методист и умеет обморочить головы своим юным читателям самой беззастенчивой клеветой! Вот для того, чтобы открыть глаза юному поколению на истинный моральный облик их учителя и предохранить их от чтения "на веру"
стр. 230
писаний нашего ученого мужа, который, кстати, сам так любит морализировать, и приходится писать эти строки. Старшее же поколение не удастся обмануть проф. Райкову, несмотря на все его неслыханные ухищрения: русское общество слишком хорошо знает - кем всегда был и остался Тимирязев. Пусть оно, согласно писаревскому эпиграфу, узнает также и моральный облик другого "ученого мужа".
Разберем теперь историю с Коржинским, которого проф. Райков считает "европейским известным ученым" и кстати посмотрим, что про это думают не школьные методисты, а настоящие европейские ученые. Вот что, например, пишет один из них, проф. Плате, о котором даже "проф. Котс вынужден отозваться с уважением" в своей брошюре: "Коржинский полагает, что изменчивость организмов есть "их основное и независимое от внешних условий свойство". Для того, чтобы об'яснить образование высших форм из низших, необходимо допустить в организмах существование особой тенденции к усовершенствованию" (стремление к усовершенствованию Нэгели). "Я считаю все подобные воззрения ненаучными, так как они основываются на мистическом принципе, который нельзя себе представить, оставаясь на почве законов естествознания и потому не подлежащими дальнейшему обсуждению". (Л. Плате "Принцип отбора и задачи происхождения видов". Руководство по дарвинизму, стр. 502; L. Plate, Selektionsprincip und Probleme der Artbildung Ein Handbuch des Darvinismus. Berlin 1913).
Так вот, проф. Райков, вы считаете Коржинского "европейски известным ученым", а понимающие науку европейские биологи считают воззрения Коржинского "совершенно ненаучными, мистическими, несовместимыми с законами мышления, так что о них не стоит поэтому дальше и распространяться". Вы, самозванный арбитр между наукой и ее славным творцом, может быть, захотите и это противоречие раз'яснить читателям вашего журнала? Это вам было бы много сподручнее!
Всю эту оценку вашей "европейской" знаменитости со стороны европейских ученых вы могли бы прочитать в русском переводе (сокращенном) на указанной вами странице 174 книги Тимирязева. Вы предпочли ваше преклонение выдать за мнение ученой Европы, и это вам опять не удалось.
Не согласитесь ли вы сделать отсюда соответствующий вывод, что покойные ученые вовсе не беззащитны от клеветников и литературных "фокусников" и что поэтому покойный профессор Тимирязев лучше сможет защитить себя от клеветы, чем здравствующий проф. Райков сможет ускользнуть от разоблачения своего подлинного морального, научного и общественного облика.
Что касается инкриминируемой Тимирязеву его выдумки, "будто Коржинский получил 25.000 руб." (от Николая II) "якобы за перемену своих научных взглядов и отречение от дарвинизма", то тут никакой выдумки и нет, ибо Коржинский не "будто бы", а на самом деле получил именно эту сумму от его величества, так же как и вы, проф. Райков, получаете свое вознаграждение
стр. 231
от советского правительства - наличными и без всякого "будто бы". Про это вознаграждение Тимирязев говорит в двух разных местах; оба они указаны проф. Райковым и, по его обыкновению, конечно, с передержками. Поэтому восстановим их полностью в настоящем виде.
На стр. XXI Тимирязев пишет, что "отношение царского правительства к антидарвинисту - раскаявшемуся дарвинисту - читатели найдут на стр. 174, где рассказано, как после своего превращения в антидарвиниста, академик Коржинский получил приличное денежное вознаграждение из собственной Его Величества канцелярии для продолжения своих полезных научных трудов". Все! Как видят читатели, тут никакой обиды Коржинскому пока и нет, так как здесь выясняется единственно лишь отношение Николая II к антидарвинисту.
Переменить свои убеждения может всякий. Коржинский, сделавшись академиком, их и переменил. "Просвещенному" царю Николаю II, который, очевидно, был тайным сторонником придуманных Коржинским теорий "гетерогенезиса" и "тенденции прогресса в организмах", эта перемена показалась приятной и полезной для блага науки, в ознаменование чего его величество и соизволил расщедриться.
Перейдем теперь к стр. 174. Там Тимирязев пишет: "Заключает свою академическую статью Коржинский обычным приемом всех антидарвинистов, которые, сознавая слабость своих научных доводов, взывают к чувствам читателей. Коржинский высказывает благородное негодование по поводу бесчеловечности приложения учения о борьбе за существование к человеческой деятельности, - приложения, в котором, как всякому известно, ни Дарвин, ни последовательные дарвинисты не повинны. В негодующей тираде Коржинского можно согласиться только со словами: "люди, хорошо умеющие приспособляться к окружающим условиям и потому благоденствующие, далеко не всегда представляют нам более совершенных в идейном отношении личностей". "Только эти слова как-то странно звучат в устах убежденного дарвиниста, с перемещением в академическое кресло, так быстро превратившегося в воинствующего антидарвиниста, так легко обратившегося из Павла в Савла и за это получившего 25.000 руб. от императора Николая II для продолжения своих научных трудов".
Как видят читатели, здесь повторено то, о чем я уже говорил, нет решительно чего-либо нового и нет никакой выдумки: что Коржинский был убежденным дарвинистом - факт, что, получивши кресло академика, он перелицевался, - тоже факт, хотя и неприятный проф. Райкову, и, наконец, что его величество отличил эту перемену своей непривычной и для величайших ученых милостью - опять-таки факт. Благоволение монарха к перелицевавшемуся дарвинисту выразилось соизволением на сумму денег, указанную совершенно точно, и потому для негодования проф. Райкова нет никакого повода. Скорее проф. Райкову следовало бы негодовать на Коржинского, который пишет, что "люди, хорошо умеющие приспособляться к окружающим
стр. 232
условиям и потому благоденствующие, далеко не всегда представляют нам более совершенных личностей", потому что эти слова Коржинского, с которым на этот раз не спорит и Тимирязев, направлены как раз против проф. Райкова!
Почему? Это мы легко узнаем из того же N журнала "Естествознание в школе", стоит только раскрыть книгу страницей раньше той, где помещена кошмарная рецензия (стр. 41). Здесь приведена, в виде рецензии, выписка из предисловия к учебнику самого проф. Райкова "Человек и животные". Из этой выписки изумленные читатели узнают факт совершенно невероятный не только для такого щепетильного к другим моралиста, но и вообще для всякой уважающей себя личности.
Там говорится, что "в третьем издании учебник подвергся существенной переработке, в предыдущих изданиях материал был изложен в нисходящем порядке, хотя проф. Райков не сторонник этого порядка и хотя первоначально учебник был написан в иной последовательности, а именно в смешанном порядке. Проф. Райков считает его наилучшим разрешением вопроса о том, как совместить дидактическое требование с эволюционной последовательностью изложения. В первых двух изданиях, вследствие обязательных указаний Ученого Комитета Министерства Народн. Просвещ., пришлось волей-неволей отступить от этого плана. В настоящем издании автор восстановил свою работу в ее первоначальном виде".
Пусть читатели сами судят, - может ли вообще дальше заходить человеческая "приспособляемость", чем у проф. Райкова, что так осуждает защищаемый им "европейски известный" Коржинский, к которому на этот раз присоединяется и Тимирязев, да, конечно, присоединится и всякий человек с нормальной моралью?
Ведь из приведенной цитаты видно, что 1) проф. Райков первоначально написал свой учебник в смешанном порядке, который по его убеждениям является наилучшим; 2) что, несмотря на свои убеждения, проф. Райков напечатал свою книгу не в наилучшем, а в совершенно ином, сознательно для него худшем порядке и притом настолько худшем, что теперь пришлось все существенно переработать; 3) этой ухудшенной учебой он морил русских детей так долго, что для этой цели пришлось выпустить целых два издания; 4) делал же он такое отвратительное дело вовсе не потому, что он хотел загубить юную надежду России, а просто идя навстречу "указаниям" Министерства Просвещения; 5) указания эти были им с покорностью приемлемы, как бесспорные или обязательные ("волей-неволей"); 6) так длилась его славная педагогическая и авторская деятельность, пока у власти не оказались советы; 7) после этого исторического события он опять стал действовать согласно со своими убеждениями и потому с помощью Государств. Издательства (советского!) восстановил свою книгу в первоначальном виде, т.-е. как он ее написал, а не как напечатал (при Николае II), и конечно вместе с тем перестал забивать головы детей негодной системой преподавания.
стр. 233
Хотя Коржинский подобное "слишком обязательное" отношение к "обязательным указаниям свыше" и высмеивает, тем не менее все же хочется воскликнуть: да здравствует отныне многострадальный проф. Райков! Как он обязан Советской власти, благодаря коей ему, без каких бы то ни было "обязательных указаний" Наркомпроса, блеснула впервые возможность жить согласно с его убеждениями, так как вместе со всеми министерствами сгинул во мраке истории и царский Ученый Комитет, из-за которого нашему методисту приходилось так долго калечить детей!
Правда, для человека более далекого от тайников министерских сфер, здесь не все понятно. Я, наприм., боюсь, не перепутал ли проф. Райков Ученый Комитет с Цензурным Комитетом? Последний в доброе старое время действительно баловался своими "обязательными указаниями" и автору предлагалось на выбор либо, подобно проф. Райкову, переменить свои убеждения, либо не увидеть своего произведения в печати. Это бывало.
Но ведь Ученый Комитет ровно ничего не запрещал печатать; он только рассматривал учебник и либо его одобрял, либо нет. В первом случае книжка рекомендовалась как пособие для института благородных девиц, женских гимназий, учительских семинарий, реальных училищ и проч., и, конечно, такая рекомендация реализовалась большой прибылью как издателю, так и счастливому автору, сумевшему проникнуться "указаниями" Ученого Комитета, вовсе не "обязательными" для напечатания, а лишь сильно отражавшимися на тираже такой печатной макулатуры.
Авторы же менее покладистые и не желающие менять своих убеждений соответственно веяниям и указаниям из Ученого Комитета, все же могли свободно печатать свои учебники, но их, конечно, не рекомендовали для школ, и они могли рассчитывать лишь на покупку требовательными и серьезными читателями, для которых именно и ценна твердость убеждений автора. Конечно, в этом случае барыши автора были много поменьше, что и заставляло тех, кто был подогадливей, считать "указания" министерства "для себя" обязательными.
Вообще в журнале проф. Райкова такая масса непонятного, что просто приходишь в изумление. Наприм., на стр. 49 говорится: "В наше время, когда так часто наука ободрана, в лоскутах обшита, особенно полезно вспомнить о мировом культурном значении чистого научного знания, стоящего превыше партийных программ и классовых оценок". Как мог напечатать такие слова редактор, сам на своей персоне испытавший при старом режиме всю бездну нравственного унижения, доходящего до тех пределов, что ему "пришлось волей-неволей отступиться" от своих убеждений, чтобы вернуться к ним лишь благодаря новому строю, давшему ему полную возможность печатать то, что он думает (как бы нелепо это ни было!), излагать науку так, как он ее понимает, а не так, как ему раньше предписывали "программы и оценки господствовавших тогда классов"!
Как ни ломай голову, а все-таки выходит, что "ободранной"-то наука была именно в любезное (не одному только проф. Райкову) доброе старое
стр. 234
время, а в "наше время", наоборот, наука освободилась от своего унижения. Но как и в случае с Коржинским, которого проф. Райков берет под защиту вместо того, чтобы негодовать за осуждение приспособляемости, так и здесь он, вероятно по недоразумению, стремится лобызать лозу, которая его высекла!
Весь журнал, кроме того, переполнен сетованиями как разных авторов, так в особенности самого редактора, на забитое состояние науки в России. Чего только тут не говорится! Так, рецензируя книгу Чугунова, проф. Райков выразился: "Перейду теперь к тем главам, в которых автор, платя дань веку, говорит о животном происхождении человека". Может быть читатель подумает, что рассматривается священная история ветхого завета, в коей вместо сотворения Адама либеральный богослов пустил ересь? Ничуть! Книжка озаглавлена: "Человек, его происхождение, строение его тела, его будущее". Никому, кроме проф. Райкова, не понять, почему это говорить о животном происхождении человека можно лишь "платя дань веку". Разве в прошлом веке об этом еще не говорилось? Смотря - где и смотря - кем! В школах Райковыми - ни под каким видом. Теперь же, в эпоху всяких утеснений науки "партийными программами" Райковы могут "не платя никому никакой дани" и не унижая науки и самих себя отказом от своих убеждений, свободно проповедывать эту истину, где им будет угодно.
Особенно много желчи изливает наш моралист на Государств. Издательство. Восторгаясь прекрасной внешностью книги проф. Боча в издании Гржебина, он прибавляет: "Ничего общего с теми безобразными грязно-желтыми пухлыми книжками, со слепой и какой-то рыжей печатью, которыми чаще всего дарит нас наша российская действительность". И далее задает глубокомысленный вопрос: "Как пойдет дальше это предприятие при наличии Госуд. Издательства и при трудности наших сношений с западом - сказать мудрено".
Всего любопытней во 1) то, что в этой же самой статейке, между двумя приведенными цитатами, проф. Райков описывает ту головокружительную быстроту, с коей рукопись книги проф. Боча вернулась из Стокгольма: всего лишь через два месяца! И прибавляет тут же, что "десятки рукописей русских писателей, ученых, педагогов, врачей перекочевали через границу и вернулись в виде целого транспорта отпечатанных книг. В числе их был и учебник Боча, отпечатанный с небольшим в два месяца". Оказывается - трудности сношений никакой нет, совсем наоборот, и даже "наличие Государств. Издат." ровно ничему не мешает! Наприм., на стр. 51 читаем, что Госуд. Издательством в Москве напечатана книга проф. Вульфа, при чем "издана книга хорошо, рисунки изящны". Никому не понять - на что же брюзжит проф. Райков? Но зато всякому очевидно, что он просто не понимает того, о чем сам же пишет. Как хотелось бы, чтобы он поскорее раз'яснил все это на страницах своего апокалипсического журнала!
Таких апокалипсических бессмыслиц в журнале проф. Райкова такое изобилие, что я бы предложил назвать его журнал "Апокалипсис в школе".
стр. 235
Вот хотя бы еще пример (стр. 42): "Как литературный первенец книга Тимирязева ("Дарвин") несомненно имела влияние и на дальнейшую судьбу своего автора. Молоденький студент впоследствии сделался наиболее видным, талантливым, горячим и непримиримым защитником дарвинизма в России". Во-первых, "Дарвин" вовсе не был литературным первенцем Тимирязева. Во-вторых, все кроме проф. Райкова думают, что не качества книги влияют на автора а совершенно обратно. В-третьих, восемью строками раньше проф. Райков упоминает о Писареве, который напечатал в том же самом году, что и Тимирязев, столь же блестящее изложение дарвинизма, а однако это не повлияло, как все знают, на судьбу Писарева, подобно тому, как на Тимирязева. Вот книжки дарвиниста Коржинского, как мы знаем, повлияли на автора совершенно обратно, так что он сделался анти-дарвинистом и еще раз доказал проф. Райкову, что автор влияет на свою книгу, а не книга на своего автора. Очевидно, проф. Райков привык всех мерять на свой аршин: его собственная книга, верхним чутьем улавливающая всяческие "указания разных высокопревосходительств", действительно повлияла на все дальнейшее творчество автора, и таким образом отразилась "на его дальнейшей судьбе".
В журнале есть и такие, например, утверждения (стр. 13): "Мы должны признаться, что точных примеров, не менделирующих, т.-е. не расщепляющихся, помесей мы до сих пор не знаем". А не мешало бы знать! Хотя бы данные у Дарвина, проф. Томсона, Тревора Кларка, Уоллеса и др. А еще лучше вспомнить про человека, который при скрещивании белой расы с черной не дает расщеплений, а производит мулатов, квартеронов и проч.
Каким общественно-политическим младенцем остался проф. Райков, не взирая на свою чуткость ко всяким "указаниям" из царских высоких сфер, видно хотя бы из той же его рецензии на книгу Чугунова, про которого проф. Райков пишет (стр. 46): "В конце концов автор (Чугунов) доходит до "междуклассовой борьбы", в которую по его мнению вылилась борьба за существование в людском обществе в настоящее время".
Успокойтесь, проф. Райков! Все это только шутка, которую выдумали коммунисты, чтобы пугать политических младенцев. На самом же деле никакой классовой борьбы на земле никогда не было и не будет! Во всем мире останется вечный Burgfrieden, при чем рабочие будут нежно любить своих фабрикантов, батраки будут всегда обожать своих помещиков, проститутки - молиться за своих нанимателей и вся трудовая голытьба будет с удовольствием ютиться в вонючих трущобах, отнюдь не косясь завистливым взглядом на хоромы вельмож и банкиров; колониальные цветные племена вечно будут умиляться на эксплоататоров из метрополии, а больше всего ученики будут благоговеть перед педагогами, кои ради дорогих детей всегда будут готовы отказаться даже от своих педагогических взглядов. Не верьте злым шуткам марксистов и будьте на этот раз тверды в своих невинных убеждениях!
Да кстати, перечтите еще раз эпиграф из Писарева на обложке вашего апокалипсического журнала, или лучше замените его другим, более подходящим к теперешнему составу редакции.