стр. 90
А. Зуев.
СМУТА.
Бытовые очерки.
(Окончание.)
XIII.
За неделю до Варсонофьева дня Власий вернулся из города. Вернулся бодрый, с хорошими новостями. Когда там узнали содержание протокола об учреждении поповского братства, все сразу решили, что необходимо принять срочные меры к тому, чтобы не дать ему развиваться.
А меры требовались такие, чтобы в корне подорвать поповскую затею. И план Власия пришелся всем по душе. Было условлено, чтобы из города в Варсонофьев день прибыл к концу обедни в Тиманево комиссар Зарукин с доктором и пятью красноармейцами и привез бы соответствующие мандаты от уездисполкома. В свою очередь и Власий должен был об'единить на празднике вокруг себя молодежь со всех окрестных волостей для поддержания порядка.
Обдумывая теперь все это, Власий прохаживался от окна к окну по канцелярии и довольно потирал руки.
В канун Варсонофьева дня, рано поутру, Тороповский клуб, разбившись на несколько групп, подвигался к Тиманеву, обгоняя говорливые стайки босоногих богомолок.
День выдался жаркий. В полях несло душными запахами уже отцветающей ржи. По дороге за проехавшей телегой долго тускнела в воздухе тонкая пыль. А от горячившейся лошаденки роями набрасывались на пешеходов овода и слепни. Богомолки отмахивались от них длинными зелеными ветками и быстро семенили вперед по тропке, пытаясь бегством спастись от ошалелых от жары и крови насекомых.
И вели между собой богомолки, перелесками проходя, разные разговоры. Вспоминали жизнь старопрежнюю, когда в потребиловке товару всякого невпроворот было. И тебе ситцу, и тебе миткалю, и сахару, и пряников - карамели - всего, чего душа спрашивает. А ныне что?.. и думать забыли! Судили-рядили о том, как дальше жизнь-то пойдет и уж не конец ли свету приходит.
стр. 91
Говорили про сенокосы, про яровые, и про то, когда опять в Красную армию набор будет и кому теперь черед приходит воевать итти.
А потом вдруг от стайки к стайке стал неизвестно откуда перекидываться слух о том, что комиссары станут сегодня мощи откапывать, чтобы доподлинно удостовериться, нет ли тут какого обмана.
Слух этот разрастался все шире и передавался уже с некоторыми добавлениями. Говорили, что жид-доктор будет резать мощи по кусочкам для раздачи латышам-красноармейцам - этому кусок, другому кусок, третьему кусок, - чтобы православным было некому больше молиться. Что старца Серафима Саровского давно уже так хотели уничтожить, только, будто бы, там у комиссара отнялись обе руки - перстом двинуть не может. Почернел будто весь. "Служите, говорит, не задену" и тут же грянулся о земь.
Заволновались богомолки, услышав такое. Пришли к Варсонофью, а и там то же говорят.
- Ангели, ангели! - слышалось в густых рядах собравшихся в ограде тиманевской церкви богомолок, - докуда Господь-милостивец терпеть такое станет?!
Кое-кто, правда, уверял и в обратном. Дескать, завтра, наоборот, - состоится торжество веры, а не посрамление. И в доказательство приводили к церковной двери, где была вывешена бумажка:
"Завтра, после божественной литургии, в церковной ограде, в сослужении о. благочинного, будет отслужено всенародное торжественное молебствие преподобному Варсонофию по случаю открытия и на начало трудов Варсонофьевского братства ревнителей православной веры. После молебна будет открыта запись членов-ревнителей в названное братство".
Толки раздвоились и опять пошли разными путями.
- О чем, слышь, тут народ шумит? - осведомлялись у сановитого бородача-мужика вновь подошедшие богомолки.
- А кто их знает! - отвечал тот. - Разное народ толкует. Коли не врут, так правда может...
Он неопределенно ухмыльнулся и пошел вон из ограды.
XIV.
И откуда она взялась на богомольи Степанидка Медвежьи Об'едки? Слухи ходили - померла давно. Ан, нет, жива старбень!
Еще девкой ходила за морошкой, сказывают, когда медведь ее в бору поймал. Есть не ел, а помял только. Думал, видно, что померла она, моху надрал, в мох зарыл и все сидел, слушал. Чуть шевельнется, - он лапой раз-раз и опять слушает. Долго караулил, пока не затаилась Степанида, будто мертвая. И ушел медведь в бор.
Первое время, сказывают, в памяти была, потом путаться стала. Такой и до старости дожила Степанидка Медвежьи Об'едки.
стр. 92
Вещая она старуха - эта Степанидка. По всему уезду ее знают. И боятся старуху: ходит по дорогам, батожком суковатым землю потыкивает, сама с собой шопотки ведет, умеет людям беды просказывать - лихо ворожит.
Пришла на богомолье, - сидит с утра у ограды, все милостыню, собранную из корзины в котомку перекладывает. Глазами сердито вскидывает, - кто мимо идет.
Три бабы отдыхаючи, привалились около.
- Где была, Степанидушка? Что тебя не видать было?
Молчит Степанидка. Из кусков выбрала один побелее, у дьякона подали, разломила на пять, перекладывает из руки в руку.
- Что молчишь, Степанидушка? Скажи, ну-ко нам, - где была?
- Где была! В городу была! - точно сердится на расспросы Степанидка.
- А что в городу видела, Степанидушка?
- Что видела! Всего не сказать, что видела.
- Худо нынь там, говорят? Народ, говорят, бунты делат?
И оживилась сразу Степанидка, точно вспомнила. Забормотала:
- Народу смерть пришла. Бог-от, вишь, раз сказал, - Бога-то не слушают. Смерть-то и завалит народ, завалит!.. Смехота!..
Усмехалась Степанидка чему-то тайному.
Переглянулись бабы:
- Просказыват!
И останавливали проходящих богомолок:
- Слышьте ужо! Степанидушка просказыват.
Останавливались богомолки и долго любопытно смотрели, как перекладывает Степанидка куски, боясь проронить слово.
Злобно щурилась на них Степанидка. Грозила кривым пальцем.
- Ужо не возрадуитесь. Погодите сколь, не возрадуитесь. Иродка-то, может, на земи уж! Ой, поганец в земи ищет, в земи найдет. Красна та бардия евона лесами таится, все леса обходит. Говрит, на Пянды-реки кровь быть лита. Говрит, зайду в клети - подклети. Говрит, стану середь дороги, розмахну больши ворота, никому нимо не протти, не проехать... А, смехота одна!
Долго усмехалась себе Степанидка, показывая красные беззубые десны. Потом сразу поскучнела и стала есть разложенные на земле куски, - дьяконов пирог.
- Беду просказыват, - тяжело вздыхали бабы.
- Господи, до чего страшно просказыват!
Развязывали котомки и клали по пирогу к ногам Степанидки.
- На-ко, Степанидушка, прими Христа ради.
И расходились, томимые предчувствиями недоброго, какой-то беды.
- Надо ужо поговеть на празднике. Может и свету конец скоро сбудется. Ишь ведь, каку беду просказыват: на Пянды-реки кровь лита будет. В семи верст от нас.
стр. 93
- Матушка-богородица! Нету нынче в людях спокою. И не видать, глаз проткни, - не видать!..
- О-хо-хонечки, - не видать!..
XV.
Богомольцев в этом году собралось столько, сколько в последние годы не бывало. Располагались, где придется: по сеням, по кладовым, по поветям, а то и просто вокруг церкви в ограде, благо время стоит теплое.
В тени за церковью уже спали, подобрав ноги, богомолки, пришедшие за ночь с дальних мест.
Открылась и ярмарка: два воза с горшками и один с граблями, да топорищами. Да под горой на реке привели верховцы два карбаса с точильным брусом. Еще приехал хромой солдат с полной коробухой всяких военных поделок. Были тут мундштуки из патронов, подцепки из пуль и алюминевые колечки, в виде ремешка с пряжечкой, - пленный австрияк научил делать.
Вокруг этих товаров, еще задолго до обедни толпился народ. Бабы постукивали по горшкам, - нет ли трещины. Взмахивали граблями по воздуху. Но особое внимание выпало на долю солдата. Его окружали густой стеной девки и ребята. Примеривали, переспрашивали, торговались. Солдат успевал бойко отвечать на все стороны.
- Не можем-с, барышня, не можем-с! Самим дороже стоит-с! Три рубля-с! Шесть рублей-с! Завернуть? Сию минуту-с!..
Гудела ярмарка разговорами. Айкали бабы, что ярмарка в этом году больно плоха. Толкались, слушали, переходили с места на место и снова вслушивались, - везде шли разговоры о том же.
Мужики, в ожидании благовеста, сидели в тени под двумя березами подле огорода и чинно беседовали о том, что солдаты большую волю стали забирать везде.
- Ведь молодяшки, - только и образованье-то видели, что на войну сходили. А поди ж ты! У нас вот Еремка, - такой сопливой парень был, - просто смотреть неохота, а теперь без гранаты и не ходит. Я, говорит, большевик, с самим Лениным за руку на митинге здоровался, а на буржуев мне наплевать... Сам и не знает, поди, какие буржуи-то есть. И смех и грех, право! Что вот с ими говорить станешь, коли они и слова слышать не хотят и все вооружоны ходят...
Беседовали так мужички под ярмарочный шум. Слух о том, что солдаты мощи задумали откапывать, не переставал волновать и их. Ведь станется, - ни во что теперь не верят, - ни в Бога, ни в чорта.
- Вон похаживают, ни на кого и не смотрят! И Власко Трошин посередке. Ишь, помахиват!
Молодежь шла толпой из ограды. У двоих через плечо висели гармошки.
стр. 94
Все торопливо шли в другой конец деревни. Власий что-то об'яснял, возбужденно размахивая руками.
- ...оцепить и никого не подпускать близко! - донеслись до мужичков его последние слова, как бы подтверждая только что высказанные сомнения.
Сидели так, пока, наконец, не прошел шурша синей рясой в церковь поп Никита.
Покрестившись, стали мужички подниматься. Народу в церкви много будет сегодня, - лучше пораньше туда забраться.
Медленно поднимались по скрипучей лестнице, а вслед им сквозь ярмарочный шум доносились со стороны деревни заливчатые трели гармошки.
XVI.
В середине обедни приехал комиссар Зарукин с красноармейцами.
Комиссар был пожилой, но еще выглядевший моложаво - жизнерадостный маленький человек, с лысиной, в очках. Весь розовый, очень оживленный, он так и сыпал шутками. И видом он скорее напоминал провинциального доктора, чем политического деятеля.
Входя в Совет, он бодро о чем-то расспрашивал Власия. За ними вошел и доктор, совсем еще юноша, худой и бритый, с маленьким саквояжем в руках.
Солдаты, глядя на комиссара, вдруг успокоились и повеселели.
- Ему уж не первый раз мощи-то откупоривать, - сообщил кто-то. И все следили глазами за каждым движением комиссара.
- Ну-с, а вы теперь моих молодцов спрячьте где-нибудь на повети и уж, конечно, насчет молочишка и остального не обидьте. Все народ свой. Ночью-то ведь и спать не пришлось.
И комиссар почти любовно оглядел распоясывавшихся в сенях красноармейцев. Потом развязал галстух, расстегнул ворот и, все так же пошучивая, принялся с доктором за молоко.
И только, когда зазвонили к "достойно", комиссар сразу деловито перешел к обсуждению плана действий. Солдаты, заполнившие к тому времени помещение Совета, слушали его с напряженным вниманием. И чем дальше говорил комиссар, тем проще и выполнимей представлялось им дело.
- Дело наше упрощается тем, что мощи эти лежат в пределах церкви. Мои ребята, станут, значит, у входа снаружи и извнутри, чтобы никого не впускать, а вы все должны оставаться в толпе и сдерживать ее, коли этого потребуют обстоятельства. Ну-с, а чтобы и богомольцам не обидно было, предложим им выбрать от себя представителей - следить за нашей работой. Поп у вас вредный вот, с им придется дело иметь особо. Главное, не дать ему взбаламутить народ... задержать в церкви...
На минуту комиссар задумался. Потом, встряхнув головой, продолжал:
- Ну-с, ладно! Эту часть я беру на себя. Значит! товарищ Трошин, ваша задача провести полем к задней калитке в ограде моих ребят... лучше
стр. 95
будет после последнего звона, когда народ из церкви повалит. Я буду в церкви и задержу тем временем попов. Когда у вас все будет готово, придете в церковь и получите от меня дальнейшие инструкции. Понятно? Смотрите, это самое трудное, - вам нельзя запаздывать ни на минуту. Главное, застать противника врасплох. А там... никто, как Бог и его святые угодники!
Комиссар встал, закурил и весело улыбнулся.
- Ну-с, я пошел в церковь!.. Не забудьте, - я ни с кем из вас не знаком.
XVII.
Протискавшись наперед ко клиросу, комиссар вытер вспотевшую лысину и огляделся.
Обедня уже подходила к концу. Часть богомольцев пробиралась к выходу.
В правом приделе над мощами трепетными огоньками теплились свечи. Большая лампада тускло светила сквозь зеленое стекло.
Комиссар вдруг услышал знакомый голос благочинного, читавшего молитву, и осторожно попятился за колонну.
Было в церкви нестерпимо душно. Мелькали взад и вперед потные блестящие лица баб, взмокшие морщинистые шеи мужиков виднелись впереди. Где-то в стороне отчаянно голосили ребятишки. Пронзительный крик галчат доносился из купола. Там вверху, на запыленных стеклах бились крылышками черные бабочки.
Комиссар, опустив со скучным видом голову, терпеливо стал ждать конца обедни. Казалось, что человек глубоко ушел в молитву и уже не замечает ни толчков со всех сторон, ни любопытствующих взглядов.
И только когда дьячок затянул заключительное "под твою милость" и народ густой стеной двинулся к выходу, - очнулся комиссар. Он торопливо протер очки и решительно двинулся к мощам.
Несколько богомолок распростерлись на полу перед мощами. Некоторые усердно отбивали поклоны, что-то шепча. В алтаре гулкий дьяконский бас отчитывал молитвы.
- Молебен по случаю открытия братства состоится через полчаса, - донесся до комиссара дребезжащий голос.
Тиманевский поп стоял на амвоне и выжидательно смотрел на него.
Комиссар поднялся к нему.
- Батюшка, мне бы спешно повидать благочинного.
- Отец благочинный слушает молитвы по отпусте и спешно к вам не может выйти, - вдруг неприязненно оглядев комиссара с головы до ног, отвечал поп Никита.
- А все-ж таки попробуйте, - улыбнулся комиссар, - скажите, что его ждет Зарукин.
Через минуту в дверях алтаря появилась всклокоченная голова благочинного. Он только что успел снять облачения.
стр. 96
- Чем могу служить?
- Я, батюшка, имею специальное поручение от губернских и уездных властей на вскрытие мощей и вообще на расследование деятельности местного священника. Вот, извольте видеть, мои мандаты.
Благодушный толстяк-благочинный растерялся сразу.
- Ничего не понимаю!.. Какая такая деятельность?..
- Деятельность, которая стала выходить далеко за пределы обязанностей вашего культа и может почитаться контр-революционной.
Голос комиссара неожиданно потвердел, а в потемневших зрачках вдруг замелькал острый беспокойный огонек.
В это время в опустевшей церкви гулко застучали торопливые шаги. Это был Власий.
- Занимайте вход! - властно махнул ему рукой комиссар и Власий так же торопливо вышел.
- Необходимо выяснить дело, - залепетал испуганно благочинный, - как же это так? Мы не имеем разрешения на вскрытие от епископа... нас даже не известили...
- Не могу допустить!.. Это же противозаконно... Это неслыханное кощунство!.. Необходимо обратиться к верующим... - торопливо перебил благочинного Тиманевский поп и уже двинулся с амвона. Он был бледен и нервно хватался рукой за крест на груди.
- Никаких обращений, никаких разговоров! - отчеканил комиссар, быстро обернувшись к нему. - Дело решеное! Понимаете?
В это время за дверями усилился шум. Слышны стали отдельные выкрики и чей-то резкий требовательный голос, покрывавший все остальные.
Дверь открылась и вошел Власий. Он выглядел несколько растерянно, докладывая комиссару о том, что народ волнуется, - становится все труднее сдерживать.
- Ломятся к двери, хоть стреляй в них! Толкуют, что мы попов арестовали и будем церковь запечатывать сейчас. Откуда такое и взяли-то! Просто сладу нет!..
- Я иду сию минуту!
И комиссар решительно двинулся к выходу, пригласив благочинного.
XVIII.
Мертво было все вокруг, когда заговорил комиссар. Шумели перед тем, кричали беспонятное, друг на дружку лезли. Хотели солдаты для порядку перекричать, спиной народ подпирали, да где, - разве удержишь, коли весь народ стеной ломит.
И вдруг, - как показалась в дверях красная ряса благочинного, а за ней сверкнули очки комиссара, - все сразу стихло.
Тихо-тихо стало. Даже слышно было, как далеко на реке ругались меж
стр. 97
собой перевозчики. Даже слышно было: шумел ветер в высоких церковных елях.
А ограда была полным полна народу. Опустела ярмарка. Торопливо бежали оттуда опоздавшие. Взбирались на ограду, чтобы лучше видеть.
И страшно было, что не боится ничего этот человек - комиссар.
Кричит над всеми, - голос на всю ограду разносит, - только очками на солнце сверкает. На всех смотрит, всех видит.
Сказывает всем, что знает достоверно: нету мощей - есть чучела. Зря, говорит, чучелам молиться, все одно, что идолам.
Сказывает таково ясно и все спрашивает:
- Понятно?.. Понятно?..
Молчит народ, не знает, что сказать. Смотрят все то на очки комиссаровы, то на красную рясу благочинного рядом, и молчат.
И опять долго кричит комиссар и опять спрашивает надоедно:
- Понятно?..
Молчат, никто не шевельнется.
И дальше ведет комиссар, недолго ждет.
- Вот я перед всеми говорю: найдем мощи - судите меня своим судом. Я никуда бежать не собираюсь. Выберите своих выборных, чтобы за мной смотреть. Пускай они свидетелями будут там в церкви. Понятно?.. Согласны?..
Должно все сказал комиссар, - дальше некуда, - и остановился.
И дрогнула толпа.
- Понятно! - откликнулось сразу несколько голосов.
И загудело сразу, ожило все.
- На себя, вишь, весь грех берет.
- Ой, и смел человек!
- А чего бояться, - нечего бояться!
- Вам нечего, коли вы в Бога не верите. Вам с им заодно.
- Чучелко, говорит, ну-ко!
- А може и чучелко, вы ведь не знаете. Вот и надо посмотреть.
- Ой, парни, грех большой! Ой, мужики, что еще не сдумаете!..
- Известно, кто зачинат, тот и отвечат. Тово и грех.
- Ихню сторону не переборешь.
- Позвольте обратиться в свою очередь и мне к прихожанам с кратким словом, - подошел к нему благочинный, неловко кося глазами в сторону.
- Зачем?! - удивился вдруг комиссар.
- В некотором роде пояснить...
- Право, не стоит! Мне кажется, что они теперь выберут и без нас. Товарищ Трошин, вы здесь побудьте за меня. Мне вот с батюшкой еще поговорить надо. Понимаете, батюшка, деятельность местного Тиманевского священника уже обратила на себя внимание со стороны не только...
И, чуть заметно усмехаясь, комиссар мягко подхватил опешившего благочинного под локоть и потащил обратно в церковь.
Вслед им ровно доносился дружный говор отхлынувшей от дверей толпы.
стр. 98
XIX.
Выбранными оказались все люди пожилые - на этом удалось настоять Власию.
Подходили к раке страшливо, почти на цыпочках. И не знали перекреститься ли им по обычному, или так стать в сторонке. И совестно было взглянуть в ту сторону, где виднелась согнутая спина попа с низко опущенной головой.
- Подвигайтесь ближе, граждане! Вот хоть сюда! - любезно указывал им место возле самой раки комиссар.
Показалось почему-то странным и неприятным слышать в церкви этот спокойный голос.
- Не у себя в дому хозяевать-то начал! - подумалось.
И выборные неприязненно оглянулись на комиссара. А тот с улыбкой смотрел на них и показывал рукой:
- Вот хоть сюда! Отсюда виднее!
Задвигались молча, сгрудились потеснее, но остались стоять на том же месте.
И томительно думали о том, что надо было совсем отказаться давеча от выборов, точно грех большой принимали на душу, присутствуя при таком деле. Казалось всем, что сумрачно и как-то скучно вдруг стало в церкви и хотелось отсюда на солнышко, на вольный воздух. То ли дело сидеть теперь где-нибудь на травке и поджидать со спокойной душой, - когда все кончится!
Но уйти было нельзя никуда. Раз выбран всем народом, значит стой. Надо стоять до конца.
- Ну-с, граждане, приступим к делу, - сказал наконец комиссар. - Батюшка, вам необходимо следить за всем, чтобы после не было на нас нареканий.
Благочинный, тихо говоривший о чем-то с попом Никитой, отделился и подвинулся, как-то боком поближе к раке. А поп Никита вдруг поднял голову, тяжелой поступью взошел на амвон и, не оглядываясь, направился в алтарь.
Смущенно переглянулись выборные. Кто-то причмокнул даже, - не то сочувственно, не то с укоризной самому себе.
Власий и еще двое солдат решительно взялись за крышку раки. В несколько толчков они сдвинули ящик с места и, отделив от полу, перенесли в сторону. Повернули на бок. Оказалось внутри - просто ящик из неструганных даже досок и в углах все затянуто пыльной паутиной.
Под ним накопилось много всякого мусора.
- Мышами пахнет, - громко сказал Власий, сгребая его ногой.
И от этих слов, таких простых и знакомых вдруг стало легче выборным: переглянулись и облегченно задвигались.
стр. 99
Под мусором оказался ряд кирпичей, сложенных кое-как. Когда их выбрали, обнажился желтый песчаный грунт.
- Ну, теперь можно и заступом!
И Власий с удовольствием глубоко всадил в землю железную лопату.
Выборные понемногу стали любопытно подвигаться вперед. Внимательно оглядывали со всех сторон раку и значительно поджимали губы.
Солдаты работали на совесть, поминутно выбрасывая землю на обе стороны ямы. Скоро они стояли в ней уже по колена. Все выше росли две горки свеже выброшенной земли.
Со всех сторон окна церкви облепили любопытные. Закрываясь от света ладонями, долго всматривались внутрь. Прижимались раздавленными носами к стеклам. А сзади теснились все новые и новые. Бабы начинали перебраниваться из-за мест.
Вдруг кто-то сообщил, что поп Никита стоит в алтаре на коленях - Богу молится и все бросились посмотреть к алтарю. Несколько баб стояли под окнами с заплаканными глазами - было им жалко попа.
- Ишь бедной поп-то, аж голова вся затряслась. Ох, грехи, грехи! Што это деитца-то, страшно ведь и подумать - не то сказать!..
Мужички менее любопытные лежали подле ограды в тени и все еще рассуждали насчет комиссаровых слов.
XX.
Все реже стали заглядывать в глубину ямы выборные. Только тяжелое пыхтенье работавших солдат доносилось оттуда. Частенько же стали останавливаться они, чтобы выпрямить спину и передохнуть.
- Что, устали, видать? - весело засмеялся, глядя на них комиссар.
- Устали... подсмениться бы с кем? - нерешительно сказал один из них.
Все так же посмеиваясь, комиссар протянул руку.
- Вылазьте! Теперь, пожалуй, я сам поработаю. До мощей видно недалеко стало, коли лопата худо пошла.
Спрыгнул в яму Власий, помог опуститься комиссару. Поплевали на руки и работа снова закипела.
Снова две спины поочередно поднимались и исчезали, и рассыпающимися комьями вылетал оттуда влажный песок.
Со страхом заглядывали в яму выборные. И боязливо оглядывались на ближние иконы. Знакомые темные лики смотрели сурово, зловеще. Странная слабость все сильнее сказывалась в коленках у выборных. Хотелось отойти и отдохнуть на скамеечке в уголку. Отходили один за другим и сидели там в сумраке, молча и неподвижно.
И когда кто-то из них от волнения запостукивал ногой, на него сурово прикрикнули:
- Не стукай, ты-ы!..
стр. 100
А когда тот притих, но через несколько минут опять засопел носом, на него снова с разных сторон зашипели:
- Не здыши! Эк-кой какой рататуй!..
И сидели так, долго, как сидят ветхие темные старушки перед исповедью в покаянной тишине.
И вдруг голос комиссара раздался на всю церковь:
- Нашли мощи! Граждане, где вы? Пожалуйте, посмотрите!..
Власий торжествующе показывал из ямы человеческий череп.
- Доктор! Где вы? Батюшка! Пожалуйте, пожалуйте! - весело приглашал голос комиссара.
Доктор, все время со скучающим видом перелистывавший на клиросе церковные книги, подошел и принял череп из рук Власия.
- А ведь череп еще не очень старый, - заметил он, очищая его от земли. - Лет этак сто, полтораста, может быть. Кость совсем еще крепкая.
К доктору потянулись со всех сторон выборные. Любопытно заглядывали ему через плечо.
- А вот еще один! - послышался из ямы удивленный голос Власия.
И он поставил на насыпь второй череп.
- Да тут, повидимому, целое кладбище! - воскликнул комиссар. Заметьте, граждане, что оба черепа лежат в направлении не вдоль вырытой ямы, а как раз поперек. Значит, рака была поставлена наугад. Вот вам, граждане, и обман на-лицо. Батюшка, где батюшка? Идите, удостоверьтесь!..
Смущенный благочинный стоял в толпе не двигаясь и растерянно крутил вокруг пальца бороду. На него все любопытно смотрели, точно ожидая ответа.
- Просто... уму непостижимо... - невнятно пробормотал он, весь покраснев, а глаза снова растерянно забегали по толпе.
- Да ничего непостижимого нет, - торжествующим тоном продолжал из ямы комиссар. Все теперь ясно. Повидимому здесь было старое кладбище и, как доктор говорит, не так еще давно. Я уверен, что если еще в сторону порыться, откопаем таких мощей здесь не одну дюжину.
Стали копать дальше. Появились на насыпи трухлявые куски дерева с проржавленными, ломкими гвоздями. Высыпались из земли мелкие кости.
- Шейные позвонки, - определил доктор.
И вдруг комиссар остановился, что-то разминая в руке.
- Эге! - раздался его довольный голос. - Да мы сейчас, точно узнаем, пожалуй, когда жили покойнички. Дайте-ка руку!
Он выбрался из ямы и подошел к окну. Все удивленно двинулись за ним.
Подняв очки, комиссар близко подносил к глазам большой екатерининский пятак.
- 1767 года, - если я не ошибаюсь.
Пятак пошел по рукам. Действительно, - по обеим сторонам затейливого екатерининского вензеля заметно были видны цифры 17 и 67.
- Мы сами этого не знали... мы сами верили, как нас учили! - запальчиво
стр. 101
выкрикнул благочинный и вдруг в волнении смолк, низко опустив голову.
Комиссар остановился и развел руками.
- Что говорить... правильно ты это! - зашумели в ответ выборные. Они были ошеломлены всем происходящим и только теперь начали приходить в себя.
- Кончено! - кивнул головой комиссар. - Вылезайте, товарищ Трошин.
И он протянул Власию руку, помогая выбраться из ямы.
XXI.
...Церковь была уже переполнена. Толкались, пробивались вперед. И над притихшей толпой издали доносился чей-то об'ясняющий голос. Прислушивались к нему, досадовали, что ничего не слыхать, и опять начинали протискиваться вперед.
А добравшись - останавливались в изумлении перед неприглядной картиной разорения.
Три неугасимые лампады потухли. И висели они не над знакомой блестящей ракой, а над глубокой темной ямой. Самая рака лежала в стороне, повернутая на-бок, - показывая всем углы, затянутые паутиной. По краям ямы высились две горки сырого песку. А на одной из них в беспорядке валялись человеческие кости. Два черепа, поставленные рядом, смотрели в толпу темными впадинами глазниц и усмехались загадочной улыбкой мертвых.
На них глядели со страхом бабы и прятались, когда Власий поднимал и подносил поближе.
- На, смотри! Да чего боишься, ведь не укусит! Гляди, у него и зубов-то на половину не хватает.
Бабы испуганно пятились, убирая руки. Какая-то старуха вытирала покрасневшие глаза концом платка и слезливо ныла:
- Господи, батюшко! Пошто вы душеньку-то упокойную с места поворошили?
- Да полно, бабка, - успокаивал Власий, - положим назад честь-честью. Кости то не наварные, никто не возьмет.
Мужики неловко усмехались на Власьевы шутки. Приглядывались зорко внимательно ко всему и степенно отходили, уступая место другим.
- Ну, што? Как там? - обступали их в ограде.
- Да што, брат, дело видное! Кости нашли, как есть гнилые совсем. Верно Власко-то сказывает - "может, говорит, не твои ли, дядя, дедушко, да бабушка этта зарыты?". Почем их узнаешь, самдел?..
- То верно! - откликается кто-то задумчиво.
- Докапывали сурьезно, сразу видать. А только мощей-то нету! Яма, поди, аршина на три, а то, гляди, и глубже выкопана. Нашлись ведь, кабы были!..
стр. 102
- То верно!..
И всегда рассудительные мужички-крепыши, которыми деревня стояла, в недоумении разводили руками.
Не удался в этом году праздник в Тиманеве. Не пилось-не елось богомольцам так, как в прежние годы, не вышла пировля. И разговоры велись все об одном - о том, как комиссар сегодня мощи откапывал.
А к вечеру пошел между баб разговор, что мощи попросту "усели" в глубину земли от скверных рук комиссаровых, - не допустил Господь.
- Божья милость! Божья милость! - твердили, крестясь, бабы.
И удивлялись себе, как это сразу они не могли о том догадаться.
Уж закатилось солнышко, когда возвращались богомолки с праздника луговыми тропками. Трещали кузнечики по сторонам. Кой-где светляки зажигались в травяной гуще. Обдавало в низинах сыростью. Резко пахло осокой. Луна, круглая и красная, выглянула над затихшим миром.
Плелись усталые богомолки, обмахивались от комаров и беседовали тихо про день прошедший, - такой бестолковый и несуразный, грешный день.
- Батюшко, Христов угодник, прости нас окаянных!.. - раздавались среди них подчас покаянные вздохи.
И вдруг где-нибудь на перекрестке, - с шумом, с песнями, с гиканьем обгоняла их толпа молодежи.
И слышали бабы:
- Эй, тетки! Святой-то ваш, Варасонофка-то, говорят, сегодня скрозь землю провалился?
- Усел, говорят?!. Хо-хо!..
- Ох-хо-хо-о!..
И быстро исчезали на повороте в затянутых сумерками ольховых кустах. Только раскатистое "го-го-го" разносилось еще в засыпающих лугах, да гармошка визгливо вторила, переливаясь на разные лады.
- Басалаи шалые! Тьфу-у! - негодовали бабы, - накажи ты их, Господи, коли нас не слушают!..
- Смуту какую в народе развели, - шамкал старческий голос, - помирать, видно, нам старым надоть.
- И впрямь помирать. Верно, Дарьюшка, ох верно.
- Спаси и помилуй! - удрученно вздыхал еще кто-то сзади.
И бабы шли молча, понурые, притихшие - все во власти одной тягостной думы. Вереницами уходили по затерянным тропкам в большом притихшем мире... Лишние, ненужные думали о смерти.
XXII.
Через три дня в Торопове произошло событие, окончательно сбившее всех с панталыку.
Молодой поп, не прослуживший у них и месяца, - вышел из попов. Очень просто, - скинул подрясник, написал заявление и пришел в Совет к Власию.
стр. 103
В синей с горошком ситцевой рубахе и серых брюках на выпуск - он уж ничем не напоминал попа. Только шляпа соломенная старая осталась.
Власий так и остолбенел, глядя на него.
А поп развернул бумагу и положил перед ним на стол.
- Тут вам мое заявление о снятии сана и ходатайство на выезд в город.
Спокойно так сказал и сел на скамейку в ожидании ответа.
Четким размашистым почерком было написано в заявлении:
"Будучи рукоположен в священники не столько по убеждению, сколько по стечению обстоятельств, - ныне, когда шарлатанские проделки наших иерархов вскрываются со всей очевидностью (как это случилось в соседнем Тиманеве), - продолжать дальнейшее служение церкви не нахожу для себя возможным и по представлении настоящего заявления гражданским властям буду считать себя свободным и равноправным гражданином Республики. Оставляя должность священника, прошу предоставить мне и жене моей пропуск на выезд в город в ближайшие дни".
Этого Власий не ожидал. Широко раскрытыми глазами смотрел он на попа, а тот, откинувшись спиной к стене и вытянув вперед ноги, свертывал цыгарку.
- Ну, значит... поздравляю со свободным гражданством вас!
Власий неловко поднялся и крепко пожал сухонькую ручку попа.
- Спасибо, - сдержанно улыбнулся тот и опять осведомился насчет пропуска.
- Да не беспокойтесь, - успокоил его Власий, - теперь вам хода хорошая на все четыре. Вы, что, в учителя теперь?
- Не знаю еще. В городе подумаю.
XXIII.
Весть о том, что молодой поп выходит из попов и уезжает совсем из Торопова, быстро облетела по всем деревням.
Случай небывалый подал пищу для разговоров надолго. Хоть и говорили все, что от него такой штуки можно было ожидать с самого начала. Волосы подстригал по городскому - первое дело, камаши светлые на пуговках носил - другое, руку не давал целовать и благословлять не любил - третье. Сразу видать было - долго в попах не наживет. Так оно и вышло.
Судили об этом на все лады.
- Вот какой неверный поп-то вышел! - ахали бабы. - Сам себя расстриг, - подумайте, ну-ко, девоньки?..
Кое-кто убеждал, что все это устроено Власием.
- Сжил старого попа Никиту, а теперь и этого. Разве кто с ним станет жить, с собакой?
Но смущало то, зачем поп расстригся - неволить его к этому никто не мог. И за Власия заступались:
стр. 104
- Ты это зря на него тень наводишь!
Раз'яснилось окончательно дело на сходке. Власий громогласно прочитал поповское заявление. Сначала было не поняли, о чем поп в бумажке толкует и смотрели на Власия вопросительно.
- Не то об'яснил бы ты нам, Власий Андреевич? Худо что-то слыхать было...
Пришлось Власию об'яснить, что поп ушел из-за обману, который насчет мощей происходит, а потом еще оттого, что в Бога худо верить стал. Рассказал, и всем, как на ладони ясно все стало.
Долго ужасались бабы.
- Известно ведь, - к нашему берегу не прибьет хорошего дерева...
И снова вставал вопрос, как быть без попа. Потолковали и опять решили обратился к Власию. Тот только руками развел.
Так и осталось дело нерешенным.
А Власий, воспользовавшись тем, что попа не было, перевел в поповский дом школу.
XXIV.
Уж август подошел. Замелькали кое-где в густо-зеленых кудрях берез золотые седины осени. И облака пошли дымчатые, четкие, - такие по осени только бывают.
Опустели деревни. Мужики и бабы уходили с утра на жнитво. Даже старики и те уплелись в этом году. Все помогут хоть суслоны ставить.
Только ребятишки одни оставались в деревне. Лущили горох, грызли молодую репу. За ягодами пропадали целые дни.
Молодежь ушла по мобилизации. Говорили, что опять большая война зачинается. Вообще худые шли из города вести. Хорошо, весь народ на работе - слушать некому.
Власий и секретарь Васька только вдвоем остались в Совете. Отсрочку им дали до поры-до-времени.
- Вот и летичко прошло опять, - вздохнул Власий, задумчиво глядя за окно.
- Да, скушно, брат. Одни мы с тобой остались, - вздохнул и Васька, отрываясь от работы. - Хоть забрали бы, что ли? Работа не в работу теперь, как никого из наших не осталось.
- Ну, опять ты!
- А что? Верно, ведь! Вот пишу - пишу, а как спросишь себя, что пишу, для кого пишу... и сам не знаю. Так, без пользы все!
- Да ты что, в уме?!.
Власий с недоумением оглянулся на Ваську. Он знал, что Васька все ад'ютантом где-то мечтает заделаться - благо старшим писарем был в полку. Соглашался, что в деревне теперь действительно скука, но таких безнадежных речей от него не ожидал.
стр. 105
И рассердившись вдруг, он выбранился:
- Ах, ты, башка бестолковая! Как же без пользы-то? Вот ты возьми, к примеру, попа. Ну-ко, скажи, кто у нас верх взял, - он, али мы? А! Вот то-то и есть!..
Васька смолчал.
Верно, что и без попа научились жить теперь. Ездили все попервоначалу в Кокорино за требами, а теперь уж не до того стало, как страда пришла. Пятеро вот похоронено без отпеву, - все ждут, когда поп приедет отпевать. И ничего, - живут.
Все это так, ладно. Но ведь еще дело не кончено. Вон в других местах, слышно, богатея-мужика с бедняком стравили. Друг на дружку доносят, друг дружку попрекают, чуть не за горло хватаются. И бабы-то, - всегда уж вздорили, - а теперь из-за мужей поедом одна другую едят.
Смута идет по деревням. Неспокойно живет народ, и страшно будет коротать теперь глухие осенние ночи без керосину за первобытной дедовской лучинкой.
- Все это хорошо, - опять отрывается от работы Васька, - а ты мне вот что скажи. Про попа, скажем, так, - наша взяла. А вот дальше-то как?
- Что дальше-то?
- Да вот, когда жить-то по старому начнем?
- Эка, чего захотел! Ты спроси лучше, когда по-новому жить начнем, а по-старому и так уж нажились. Какой ты есть коммунист и партейный работник после этого?!. Тебе чего надо-то?.. Чтобы брюхо набить, а потом и лежать, - пальцы пересчитывать? Так, что ли?!.
Власий сердито отодвинул в сторону бумаги и потянулся в карман за кисетом.
- Коли так, нечего тебе и на отсрочке сидеть!
- Да ты чего вз'елся-то вдруг! - огрызнулся Васька. - Очень я в твоей отсрочке нуждаюсь. Может, давно бы при месте был...
- Это в ад'ютантах-то?!. Слыхали!.. Дурья ты голова, Васька. Ты сам посуди, - какую мы жисть-то ведь устраивать хочем, а? Не такую, как раньше, а совсем хорошую, можно сказать, окончательную, брат. А ты боисся! Чего боисса-то? Социализма боисся? Эх, ты, марало-патока!..
И Власий уже добродушно хлопнул секретаря по спине. Вспомнился ему вдруг приезжий агитатор с его хорошими успокаивающими речами. И теперь сам он, подсев ближе, повторял незабытые еще дружески-ободрительные слова, и говорил, как говорит взрослый и сильный - маленькому и слабому:
- Вась-мазура! Ты послушай-ко, что я тебе скажу. Ведь ты что думаешь, - коли время пройдет, народ не за нас будет? Придут и сами в ножки поклонятся. Спасибо скажут, что их уму-разуму учили, на ихнюю серость не смотрели, да за их, дураков, крепко стояли. Вот оно, брат! Как сказываю тебе, так все и будет!..
Власий решительно поднялся и вышел на двор. Взволнованная грудь дышала здесь легко и свободно.
стр. 106
Медленно ходил он под деревьями. Машинально отщипнул от тяжелой грозди рябины несколько ягод и бросил в рот. Раздавил зубами и весь сморщился от горечи.
Потом взялся за подоконник, приподнялся и сказал внутрь избы в открытое окно:
- Горька ягода-рябина, - хоть брось. А и та, гляди, как все дожди да заморозки вынесет - сладкой бывает. Осеннюю-то рябину у меня дедко, бывало, с чаем пил. Заместо сахару...
Никто не откликнулся ему на эти слова из темной избы, может и вышел куда, Васька. И помолчав, добавил Власий:
- Еще скажу тебе: коли хошь атаманом быть - терпи, казак!..
Потом он спрыгнул вниз, подошел к низеньким воротцам на задворки и облокотился.
Где-то близко в телятнике мекали телята. Темной гущей разросся по задворкам пахучий коноплянник. Тишиной веяло с полей. И долго стоял так Власий, устремив задумчивый взгляд далеко-далеко.
Были ясны, по осеннему глубоки и покойны дали. А над ними четкие формы облаков складывались и вырастали в далекий, неведомо-прекрасный город.