стр. 149
Н. Асеев.
ДАЕШЬ МАРИЮ АНТУАНЕТУ!
Редакция нового петриздатского журнала "Звезда" - в коротеньком предваряющем обращении к N 1 говорит о возобновлении вековой традиции толстых журналов в Петрограде после пятилетнего перерыва, вызванного эпохой революции и гражданской войны.
Жаль только, что скромная краткость этого предисловия не дала очевидно возможности редакции точнее определить, о какой же именно "традиции" идет речь. О традиции ли "толщины" вообще, или о традиции толщину эту приобретать только вне эпохи гражданской войны и... революции.
Правда дальше в том же предисловии говорится о том, что:
"Звезда" ставит своей задачей дело марксистского воспитания новой выдвинутой революцией рабоче-крестьянской интеллегенции".
Речь идет значит о вузовцах и рабфаковцах. На их потребу блистает новая "Звезда". Им путеводительствовать она собирается. Каков же спектр ее лучей? Ну конечно, основной цвет красный. Иностранная хроника, международное обозрение. Но ведь пока еще до статейного материала читатель доберется! А физиономия то журнала - его лицевая сторона, на которую главным образом и устремлены взоры "новой, выдвинутой, рабоче-крестьянской"... какова она?
Всякому понятно, что не из-за статейного же материала издается журнал. Литературную, художественную линию всегда он определяет, позицию искусства он защищает. Какую линию и какую позицию проводят и отстаивают напр. сонеты т. И. Ионова.
"Ах в книге много букв, так много дней в столетьях,
И каждая звено и каждая понятье...
О том, что мир широк, что люди всюду братья
Сказала книга мне в годину лихолетья".
Не придираясь к рифмам, спросим только с точки зрения "дела марксистского воспитания" - что называет т. Ионов годиной лихолетья? И откуда берет он столь звездно-блистающую новизной формулу: "что люди всюду братья". Чувствует ли например З. Гипиус братом т. Ионова. И действительно ли питает братские чувства к Мережковскому и Куприну т. Ионов. Это - не выходя из круга литературных традиций. А как же быть с этой же формулой вообще в быту. Или в ней только парнасская форма обязывает т. Ионова к величественному бесстрастию. И вылезши из сонета, он такого хореямба дает по уху Ив. Бунину, что у него в ушах зазвенит. Надеемся что так. Иначе "люди - братья" такую свинью могут подложить в основной задаче т. Ионову, издающему "Звезду", что ни на каком пегасе не перескочишь.
Но сонеты сонетами, а вот в "Парижских олеографиях", возглавляющих художественный отдел "Звезды" - мы совсем запутались.
"Олеограф" - А. Н. Толстой, поддерживая традицию "толстых" журналов, такое намалевал, что читателю из "новой, выдвинутой" действительно лет семь не снилось.
стр. 150
Судите сами:
"Граф д'Артуа, брат Людовика XVI, просил однажды королеву о любовном свидании. Мария Антуанета сказала "Да". Осенью во время охоты в уединенном месте она отдаст ему час любви. Граф д'Артуа выбрал на берегу Сены в лесу уединенное место... Здесь он разбил английский парк, перекинул мостики через ручей и на открытой поляне построил дворец, а рядом отель для свиты.
Кругом он велел посадить миллионы роз. Постройка была окончена в три месяца. Мария Антуанета сдержала слово. Во время охоты лошадь ее взбесилась и унесла королеву в замок любовной прихоти - Багатель. Прошло пять лет. Королева была казнена, граф д'Артуа бежал из Франции. Теперь в Багатели цветут поля роз. Чудесные розы покрывают лужайки, оплетают старые стены ограды, свешиваются с ползучих арок. Сегодня в Багатели герцогиня д'Юзес, по бабушке из рода Гедиминовичей, устраивала Парижу праздник в пользу жертв русской революции". (стр. 14-15).
Ты, читатель из рабоче-крестьянской интеллигенции, проникся трогательной благодарностью к благородству графа д'Артуа, который - "разбил", "построил", "перекинул мостики" в Богатели, где теперь цветут поля роз. Понял, что "все люди братья". Почувствовал нежную жалость к Марии Антуанете, разлученной с человеком столь много сделавшим для нее. И наконец - усвоил ли невежда родословную графини д'Юзес, которую до сих пор величали не по бабушке, а только по матушке.
Но может быть это лишь странное лирическое отступление олеографа Толстого, вспомнившего к случаю о графе д'Артуа. Перевернем страницу и читаем:
"Ни Мишель ни Нинет не знали конечно, что вот этот изящный, презрительный, с худым лицом молодой человек открыл первый начало великой восточной трагедии, убив "у себя на дому полумифического мужика".
С нами крестная сила! Мы ведь этого тоже не знали. Открыл первый! "Кто бы это такой?! Вот видишь, читатель, как плохо в деле марксистского воспитания" - не знать родословной Гедиминовичей. А ведь это и есть - по олеографски д'Юзес, по русски Юсупов, кто "открыл первый начало". Ну, а не "открой" он, не читать тебе "Парижских олеографий", не знать бы "великой восточной трагедии".
Переберемся на следующую страницу (17).
"Вот этот... скучающий человек с темными усами в шелковом цилиндре, слегка на бекрень - русский император, напечатавший в Ницце листок с просьбой вернуть ему империю и подданных".
Не тщась проникнуть в тайны листка, "напечатанного в Ницце" - вышеприведенную цитату можно трактовать, как задачу для детей петро-обмоложенного возраста: в настоящем СССР "императера" нет; в прошлом был - да сплыл. Какого же времени описываемый А. Н. Толстым, шляющийся в цилиндре на бекрень по Багателю? Повторим для ясности: настоящего - нет, прошлый убит; какой может быть еще описываем? Кто знает? Никто не знает. Подумайте лучше.
И ходит "учитель изящной словесности" А. Толстой по классу рабочей - крестьянской интеллегенции и рассказывает ей истории, благоухающие розами любовных прихотей графов д'Артуа, и задает ей задачи с тремя неизвестными: традицией, эстетикой и идеологией. Мудрено ли, что, начитавшись литературного материала "Звезды" - иные могут с искренным усердием, желая приветствовать Коминтерн, вместо нужных слов, хором по привычке воскликнуть:
"Даешь Марию Антуанету!"