стр. 201

     Под рубрикой: "КНИГА."

     Г. Винокур.

     Русская речь. Сборник статей под редакцией Л. В. Щербы. Сб. 1. Петроград, 1923, стр. 296.

     Предисловие к сборнику "Русская Речь" гласит:
     "В истории науки о языке за последние лет пятьдесят обращает на себя внимание ее расхождение с филологией и, я сказал бы, с самим языком, понимаемым, как выразительное средство. Строя по преимуществу историю звуков и форм того или иного языка и оперируя с абстракциями праязыков различных степеней, современное языковедение достигло замечательных результатов, заслужив по справедливости название точной науки, но оно до некоторой степени потеряло из виду язык, как живую систему знаков, выражающих наши мысли и чувства".
     Утверждения эти чрезвычайно показательны для умонастроений нынешнего поколения лингвистов, а также для современного состояния самой лингвистической науки. Пишущему эти строки самому приходилось*1 указывать
_______________
     *1 Ср. мою статью: "Культура языка" в 5-ой книге журнала "Печать и Революция" за 1923 год, а также статью "О пуризме", печатаемую выше в этом номере "Лефа".

стр. 202

на кризис, переживаемый ныне лингвистической мыслью, следствием которого только и могли явиться заяления, выписанные выше. Тем больше, следовательно, у него оснований сочувственно отметить появление "Русской Речи". Действительно, лингвистика потеряла чувство живого слова; вступив однажды на путь поверки гармонии слова алгеброй звуковых реконструкций, она зашла в тупик, выход из которого возможен только через сближение науки о языке с вопросами более широкого и более общего культурного значения. То же предисловие справедливо сетует, что развитие лингвистики в XIX веке привело к такому положению, при котором вопросы языка, ранее обсуждавшиеся на страницах литературных журналов, ныне широким кругам образованного общества становятся чужды, ибо "почитаются скучными и черезчур специальными".
     Все это вместе взятое делает рассматриваемый нами сборник явлением весьма симптоматичным, в своем роде - "знамением времени".
     Посмотрим, однако, как пытаются участники сборника выйти из этого конфликта между наукой о языке и общей культурой. Из четырех статей, помещенных в сборнике - три трактуют вопросы, относящиеся к языку поэзии и литературы. Таковы статьи Л. Щербы - "Опыт лингвистического толкования стихотворения "Воспоминание Пушкина", Б. Ларина - "О разновиднастях художественной речи", и В. Виноградова - "О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протоп. Аввакума". Четвертая статья, принадлежащая Л. Якубинскому - "О диалогической речи" - к вопросам литературы отношения уже не имеет и посвящена социально-бытовым вопросам, связанным с жизнью и развитием языка. Эти две области - литература и область социально-бытовая - повидимому, и должны будут сыграть в ближайшее время роль той культурной базы, которая даст лингвистической науке возможность выйти из кризиса и обновить свои искания. Связывая свою работу с лингвистическими вопросами, выдвигаемыми историей литературы или социально-бытовыми условиями общения через речь, лингвист тем самым придает своей деятельности тот культурный смысл, которого как раз и не хватает традиционной младограмматической лингвистике.
     Из этих трех статей, посвященных вопросам литературного языка, наиболее приемлемой представляется мне статья В. Виноградова, посвященная стилю жития протопопа Аввакума. Исследованию своему автор предпосылает несколько страничек методологического содержания, где выясняет общее понятие стилистики и определяет ее положение в ряду смежных лингвистических дисциплин. Методологические соображения Виноградова весьма интересны и, на мой взгляд, совершенно правильны. Задачу свою автор решает в духе, близком учению Де-Соссюра и его школы, предоставляя стилисту исследовать "Способы использования преобразующею личностью того языкового сокровища, которым она могла располагать".
     Иными словами - стилистика в ряду лингвистических дисциплин автором отграничивается по признаку индивидуального языка, изучаемого ею в отличие от языка - собственно, языка, как общезначимой и общеобязательной социальной категории. Интересно и справедливо также все то, что говорит автор о "стиле эпохи", об "истории лингвистического вкуса", отделяя связанную с этим понятиями проблему от проблемы поэтического стиля. Хотелось бы только заметить, что если изучение поэтического стиля неизбежно связано с вопросами эстетики, то "стиль эпохи" вовсе не всегда, и не непременно есть стиль эстетический, как повидимому, думает автор. Всецело, далее, принимая деление стилистики на символику и композицию (т.-е. на стилистический словарь и синтаксис), я считаю нужным отметить, что автор напрасно не поясняет, какой смысл он придает, при данном понимании термина: стилистика, термину - поэтика. Невыясненность этого пункта может привести к некоторым недоразумениям. Что касается, наконец, самого исследования стиля жития Аввакума, то подробное рассмотрение его завело бы нас слишком далеко: здесь отмечу лишь что исследование это сделано вдумчиво и интересно.

стр. 203

     Статья Л. Щербы, дающая опыт лингвистического толкования пушкинского "Воспоминания" уже внушает некоторые серьезные сомнения. Автор, правда, неоднократно оговаривается, что не придает своему опыту решающего и обязательного значения, однако, и при этой оговорке многое в его статье вызывает на возражения. Прежде всего следует подвергнуть сомнению вопрос о целесообразности толкований, подобных тому, которое предлагается Л. Щербой. Никакого сомнения, конечно, не может быть в том, что толковать лингвистически поэтические стихотворения как-то нужно. Но интерпретация Щербы, хотел ли этого автор - или нет, носит характер случайных наблюдений, случайных замечаний языковеда по поводу не менее, повидимому, случайно выбранного стихотворения одного из наших поэтов. Наблюдения эти в целом ряде случаев не только правильны, но, может быть, и бесспорны. Это не значит, однако, что простая сумма этих наблюдений дает нам действительную картину - пусть только лингвистическую - пушкинского стихотворения. Сумма - еще не система и значение пушкинского контекста, стилистического строя этого стихотворения - остается для нас после исследования Щербы достаточно еще темным. К тому же, есть у автора целый ряд утверждений, с которыми согласиться очень трудно. Хотя автор и указывает, что семантические наблюдения могут быть только субъективными, с чем опять таки невполне можно согласиться, тем не менее иные построения его носят характер произвольный настолько - что их нельзя оправдать даже субъективным семантическим вкусом исследователя. Сюда относится прежде всего анализ мелодически-интонационной композиции стихотворения. Совершенно неприемлемо, напр. чтение, предлагаемое Щербой для 11 - 12 строки стихотворения. Следуя Щербе, мы должны были бы читать:

          Воспоминание - безмолвно
          предо мною свой длинный развивает свиток,

т.-е. мы стали бы читать стихи Пушкина так, как до последнего времени читали их в Художественном и Малом театрах. Способ этот весьма не далек от декламационных навыков известного провинциального жен-премьера, который читал: довольно стыдно мне пред гордою полячкой унижаться. Между тем, при правильном чтении, слова "Передо мною" не нося на себе фразового ударения, вовсе не получают какого-то особого значения, которого боится автор. У Щербы есть также и другие сходные ошибки, и все они, между прочим, объясняются недостаточным вниманием, которое уделено автором вапросам ритма.
     Замечания по ритму в статье явно бледны и недостаточны: к тому же, замечания эти базируются на основаниях столь шатких, как "очарование интимного душевного настроения, рисуемого Пушкиным".
     Основной методологический недостаток статьи Л. Щербы - разрозненный характер наблюдений, как будто бы восполняется статьей Б. Ларина, который настаивает с большой решимостью на необходимости дедуцировать стилистические наблюдения, т.-е. исходить из понимания целого, из контекста. Понятие контекста, целого, как носителя подлинного, реального значения - есть, однако, общее место современной лингвистики, и потому пыл автора иногда остается непонятен. Совершенно неправ, напр., Б. Ларин, когда полагает, что в диалектологии возможны те механистические вивисекции, против которых он протестует в поэтике. "Чем меньше дробь поэтической речи, пишет Ларин, тем больше она обесценена. За некоторым пределом изоляции наступает полная утрата эстетического значения". Противопоставление поэтики и диалектологии здесь неправильно постолько, посколько и в разговорном языке, "за некоторым пределом изоляции" наступает полная утрата - только не эстетического, конечно, а просто лингвистического значения: что значит, например, звук "е узкое" в слове "лень"? Далее, останавливает на себе внимание полемика Ларина с "Опоязом" по вопросу о заумном языке. Каюсь, роль годового свидетеля и адвоката "Опояза" - не совсем по мне: ошибки последнего мне известны и ясны. Но я не могу постичь, как можно возражать против учения Шкловского и Якобсона о заумности такими, например, перлами.

стр. 204

     "Поэтом можно быть безмолвным, потому что не все молвится. Слова поэта нередко остаются загадочными, потому что "имеющие уши, чтобы слышать" не слышат и потому, что не всегда совладает (?) с языком поэт".
     Непонятно, далее, рассуждение Ларина об идеях в литературе. Кто же спорит против того, что в литературе есть идеи. Но одно дело - идеи, другое дело - смысл. Ларин этих терминов не различает. Впрочем, статья Ларина есть только предисловие к его работе о разновидностях художественной речи. Ларину остается еще показать, как он изучает художественную речь, "отграничиваясь от лингвистики". Что хотел автор сказать этим ограничением: что поэтика - не диалектология? Хорошо, если только это.
     Не могу также не отметить крайне дурного и, вместе с тем, убийственно претенциозного стиля, каким написана статья Ларина. Право же, эпиграфы из Риг-Веды, рассуждения о его, Ларина, научной генеалогии, заголовки, вроде: "Cui prosit", все это действует так, что прочитав статью, забываешь те правильные и здоровые мысли, которые в ней несомненно присутствуют (параграфы: дробление и анализ, о генетическом интересе и др.).
     Остается сказать о статье Якубинского. Статья эта очень интересна. В ней ставятся вопросы, я сказал бы, первостепенного значения. Рассмотреть диалогическую речь с точки зрения социально бытовых положений, в которых она развивается, внести целевой, телеологический корректив в обычное недифференцированное понимание разговорной речи - задача чрезвычайно благодарная у насущно необходимая. Поставив верно этот вопрос, автор, однако, явно не справился со своей задачей.
     Прежде всего, автор, повидимому, не учел, что его задача - не просто лингвистическая, а стилистическая. Он нигде не упоминает, что изучение разговорного языка с точки зрения социальных и бытовых условий должно строиться в зависимости от формы преломления в данном индивидуальном высказывании общей структуры языка, общезначимых его норм. Но это еще не вся беда, ибо если у автора не подчеркнута данная сторона дела в аспекте методологическом, то на практике исследование могло бы оказаться построенным в надлежащих стилистических рамках. Плохо, однако, что на практике у автора нет не только стилистики, но и элементарной лингвистики, а по преимуществу только психология, и при том в весьма упрощенной форме. Автор хочет изучать формы диалогической речи, жалуясь, что ранее, если и ставились вопросы этого порядка, то только в отношении условий разговорной речи, в отношении целей ее. Жалоба справедливая, но у Якубинского на всем почти протяжении статьи речь идет тоже только об условиях, а не формах речи. Автор и сам сознает это. Он многократно говорит о своеобразии синтаксического строя, характеризующем то или иное высказывание в зависимости от условий, но своеобразие это не изучает, а лишь предлагает изучать. А в заключительном параграфе он и просто указывает: "я не хотел бы, чтобы эта статья оценивалась даже, как попытка к исследованию диалога". Если так, то дело иное: мы были, очевидно, введены в заблуждение предшествующими обещаниями.
     Мы, однако, должны быть крайне признательны Якубинскому уже за самую постановку вопроса, а также за ряд ценнейших замечаний, встречающихся в его статье: таковы, напр., замечания о сравнительных степенях автоматичности письменной и устной речи, и др. Статья написана живым, хорошим языком.