стр. 174
А.
КВАЛИФИЦИРОВАННОЕ РУКОБЛУДСТВО.
(Проф. Сиповский "Поэзия народа". Пролетарская и крестьянская лирика наших дней". К-во "Сеятель" П. 1923 г.).
Трудно выяснить сразу - чего больше в этой неряшливой, как борода старого циника, и претенциозной брошюре: жалобного ли повизгиванья перед "новым хозяином", желания подольститься к нему или двусмысленного и преднамеренного подхихикивания над этим хозяином, подмигивания и подхваливанья его недостаткам, стремления недостатки эти вывернуть наизнанку, признать за достоинства, спутать, сбить, чтобы потом отойти в сторону и подхихикивать расслабленным старческим смешком.
Если бы предложить конкурс на сборник пошлейших сентенций и трафаретнейших определений на тему о лирике сегодняшнего дня - брошюра проф. (!) Сиповского безоговорочно была бы премирована. Такого собрания идиотизмов - не мог бы предложить целый трест злостных графоманов, если бы таковой задумал объединить свои усилия в данной теме. Начать хоть бы с определений, которыми предупредительно обставляет пр. Сиповский многострадальную "поэзию народа". Она, видите ли, - "дыхание самой природы". "Она расцвела как цветок". "В ней туманная мысль (!) и смутное (!?) чувство человека-зверя (!??) "Она - голос природы". Такими "научными" определениями начинает проф. Сиповский свое исследование. Уже само это начало зловеще предостерегает читателя от потока столь же "высоко-научных" экскурсий профессора, в области художественной дрожи в голосе, перещеголявшей всю цветистость языка вербицко-брешковской утонченности. Иногда эта цветистость доходит до такого захлебывающегося самим собой упоения, что у бедного профессора язык подворачивается и начинает писать что-то уже совершенно не членораздельное. Тогда из сжатого наигранным восторгом горла начинают вылетать какие-то - "неразлиянные вожделения", которыми, по словам автора, "живет соборная массовая, борющаяся и взыскующаяся душа человека" (стр. 6).
Безраздельная цельность этого наигранного пафоса прорывается иногда фразеологией, подвернувшейся некстати под язык старинки и нет-нет да и выглянут из за наспех выкрашенной маски шамкающие отвислые губы члена "ученого комитета" времен Кассо. Тогда из под маски вылетает знакомое-презнакомое шамканье: "Крещение Руси и Эпоха Петра - моменты (!?), когда особенно резко ощущаются потрясения в самых основах народной жизни" (стр. 8). "История жестоко подстегнула русскую жизнь" (об усилении пролетариата). "Пролетарская поэзия - воплощение тех идей, что привезены были к нам вместе с заморскими машинами". "Она не имеет корней в прошлом" (стр. 10) "Мережковский этот совершенный пророк провидец" (стр. 24). Эти и другие полупризнания - полуопределения проф. Сиповского не в тон поскрипывают в восторженном ворковании новоявленного апологета пролетарской лирики. Каковы его похвалы ей, мы увидим позже. Сейчас же попробуем проследить причины той жгучей ненависти, с которой Сиповский обрушивается на интеллигентскую поэзию, принявшую революцию. На ней Сиповский сосредотачивает все брызги своих бешенной слюной обрызганных губ. За исключением Мережковского и Гиппиус, расправляется он с символистами самым свирепым образом. Особенно радостно - похотливо пинает профессорским ботинком могилу Блока. Издевательский, совершенно неприличный даже в отношении врага, уже не могущего ответить тон, наглое ржанье над революционной поэмой "Двенадцать", отдает каким то специфическим ароматом профессионального осквернителя могил. Стоит привести этот подлый и омерзительный голос в натуре, чтобы показать как следует квалифицировать эту "профессорскую" деятельность. Вот какого трепака откалывает Сиповский по поводу сильнейшей поэмы увидевшего революцию Блока.
"Пошел Александр Блок, отравленный тоской на Невский проспект, с затаенной надеждой найти нечаянную радость в лице какой нибудь прекрасной дамы, незнакомки... и наткнулся на двенадцать красноармейцев... Вот тебе и "нечаянная радость"! Вот тебе и прогулка по Невскому!"..
стр. 175
И т. д. и т. д., с теми же улыбочками, с тем же ухарством пустившейся во все тяжкие профессорской темпераментности, валяет Сиповский по Блоку и по всем символистам, предупредительно поддерживая под локоток Зинаиду Гиппиус, которая по его уверению "предчувствует истину грядущего дня" (26). За что же так не жалует почтенный профессор принявших революцию из интеллигентов. А вот именно за это и не жалует:
"Интеллигенты поторопились предложить свои услуги революции" пишет он на стр. 27. "Все представители новых направлений оказались певцами в стане революции... Но... "разве эти фигляры слова, ловкие стилизаторы, имажинисты, футуристы, акмеисты могут творить жизнь". - спрашивает у самого себя гр. Сиповский. И накладывает за "торопливость" всем сестрам по сергам, прикрываясь броней своего собственного "признания" пролетарской и крестьянской поэзии.
Расправившись с не раз очевидно отдавливавшими профессорские мозоли "интеллигентами", Сиповский елейно возводит подслеповатые глазки к "поэзии народа". Но и тут, думается нам, стошнит от профессорской похвалы. Сиповского, видите ли, вопрос о художественности пролетарской поэзии "не очень занимает", по его собственному признанию. Не занимает его и то "насколько оригинальны идеи, вдохновляющие этих (народных) поэтов". Ему важен факт, что они "широкой волной влились в историю нашей поэзии и что их не выкинешь". Их то конечно не выкинешь в этом, мы вполне согласны с "профессором", но что они - подобно Сиповскому - профессоров должны выкидывать в два счета - об этом следует упомянуть. Ибо чем, как не издевательством, отдают тщательно подобранные Сиповским цитаты о "Вступающем в мир Великом Хаме", о "харчах, которые должна готовить цивилизация" для этого "хама", и весь этот ассортимент наиболее неудачных строк и строф, в злую насмешку подобранных Сиповским, "не по художественности и не по глубине идеи", а по недвусмысленному рассчету автора - одновременно и создать широкий тираж книге и показать наиболее убийственные для пролетарской поэзии ее недочеты и промахи. Чтобы потом оттойти, потирая профессорские ладони, в сторону и с издевательским смешком развести руками перед "коллегой". - Что же, батенька: из истории не выкинешь. Влились широкой волной. Но ведь с точки зрения количества только и говорили о них".
Что же касается создания тиража своим убогим "руководством" - на этом профессор "Сиповский, как нам помнится" съел собаку" еще при Кассо. Если ему не изменит память, быть может он вспомнит, нашумевшую в свое время, историю с проведением через "Ученый Комитет" своей собственной макулатуры, появившейся на другой день на рынке. Времена теперь, конечно, другие, но старый способ оказался достаточно испытанным. И вот уже рецензент "Известий" рекомендует книжку и злостную льстивость за подлинное "научное исследование". Помимо вышеуказанных "профессорских" рулад, брошюрка страдает и рядом фактических искажений и неточностей. Некоторые поэты (напр. Спасский) отнесены Сиповским к "пролетарским", Казин - назван юмористом: по Сиповскому выходит что он "далек от всяких социальных надежд и верований". Герасимов - "индивидуалист", он выдумывает образы и нередко они оказываются явно сочиненными (?), а потому (!?) холодными и фальшивыми" (стр. 101). В пролетарские же поэты попал и Бражнев - типичный интеллигент, эпигон символизма. Кроме этих фактических искажений все почти характеристики Сиповского построены по определенному шаблону. Наговорив с три короба трафаретной чепухи про характеризуемого поэта, вроде того, что "это фанатик, одержимый святым безумием, маньяк покоренный одной величественной и прекрасной идеей", - "профессор" цитирует первые попавшиеся строки, приплетая к ним собственную околесицу. Кой где пытается щипануть, кой где кусануть. Но все сдобривает елеем, помянув о тираже. Вся книга написана, как сказано в предисловии, "исключительно благодаря помощи Я. И. Гребенщикова, предоставившего ему свою библиотеку, и посвящена памяти матери Сиповского. Стыдно, "профессор"! Хоть бы покойницу пощадили!