стр. 273

     А. Юрлов.

     Кафедральная эротика. Раз - книжка, два - том, три - монография, четыре - ученый (!) труд, и создается впечатление, что ежели на это дело убито так много "труда", так это не зря - мы, в конце концов, люди терпимые, мы уважаем "культурное творчество", ну как же в конечном счете не признать и не вырешить, что все же, за оговорками, это - небезынтересно, мысль, мол, человеческая, головой работал и проч.
     Петербургские ночи двуличны, о, если бы вы знали!.. С одной стороны, это - белые ночи (читатель помнит, конечно, что красных ночей не бывает и не заподозрит нас, разумеется, в каком-либо таком нехорошем политическом намеке, - о, это вполне аполитично!), с другой стороны, это - ночи Невского проспекта, улицы загадочной и чреватой последствиями. Там - новая Бовари - выросла Блоковская Незнакомка, милая женщина, но с предательски-кротким характером и некоторыми особенностями, которые плохо переносятся в благовоспитанном буржуазном обществе. И вот этими-то ночами зрела и вынашивалась Л. Карсавиным книжка "Noctes Petropolitanae" (Спб. 1922). Девять ночей занимался автор вышеописанными медитациями, - читатель попадает в положение праотца Ноя за сим девятидневным потопом словесности, расклубничившейся на Невском проспекте. И до чего же хорошо написано! Плакать можно. Если бы к этому еще и музыку столь же чувствительную написать, мелодекламацию, к примеру сказать. Вслушайтесь в эту "вечную" (как шарманка) мелодию:

          Женственность - темная чуткая жизнь
          Природы, одна во всем и везде;
          Ночь, любимая мною, безмолвная ночь, ждущая света,
          Который раскроет богатство, таимое ею.
          Женственность - жгучая жажда оформленья,
          Цепкая, ревнивая в единстве своем.

стр. 274

          Она влечет и зовет таинственной бездной,
          Многоголосой,
          Поглощает, как мрак.
          Но ждет она не победы своей,
          А победы над ней.
          Мужественность насильственно разверзает,
          Расчленяет
          Единство женственности,
          Разрешая его во множестве.
          Оно образует или оформляет, но -
          Участняя,
          Противопоставляя;
          Развращая.
          ...............

     И далее это соловьиное аллегро поет: "Властно мужественность разрывает послушную женственность, но в бесконечности разрыва теряет себя самое и гибнет, тонет в женственности, в пучине бездонной ее". Кстати уж - и раньше была проза, но ее высокостилистические достоинства выясняются только из "стихового" рассмотрения. Все хорошо, безгрешно, ангелокрыло здесь, в этой биологии Незнакомки, но вот, что было бы полезно выяснить, - о чем это авторик говорит? в чем дело? Эта благоуханная мистика и метафизика любви - каким же это образом через нежноликие термины "расчленения", "разрыва" и т. п. - все это кустпроизводство небесных асфоделических благоуханий ввергается, братия, во адские вони чистейшего армейского анекдота?
     И воспоминания терзают мозги натужившегося читателя. Вспоминает он "Эрос" Вячеслава Иванова, там про это тоже оч-чень интересно написано:

          ... И зыблет лжицей
          До дна вскипающий сосуд,
          И боги жадною станицей
          К нему слетят и припадут.

     Это те самые "кумирические бози", которые в комедии о царе Максимилиане "подверзаются под нози" и с которыми добрый русский человек имел дело лишь в тяжелые припадки белой горячки.
     Хорошая генеалогия у книжки Карсавина! А ведь книжка немаленькая - двести страниц (на отличной бумаге, у Голике отпечатана); исчерпывается же все это утверждением, что плотская любовь не противоречит существу христианского идеала. Так как об этом еще апостол Павел говорил с достаточной аргументацией, то, казалось бы, к этому вопросу нет надобности возвращаться, если только для вас требник Петра Могилы не выше апостолических свидетельств. Но у автора есть более серьезные основания ломиться в открытую дверь, - поговорить надо. На сладенькие темочки, с сюсюканьем, с улыбочкой сквернавческого умиленного слюнотечения и т. д. И в накручивании таких подробностей - вроде процитированных - смысл сотворенного. Чего только нет: и "чета Иисуса-Марии", и существенное рассмотрение знаменально-акцентируемого факта, Мария-невеста и Мария-мать одновременно, т.-е. эдипизм в самой грязненькой из своих тяжелых обложек, и триипостасность "всеединого" и кстати уж двуипостасность автора, который - ипостась первая - издатель, ипостась вторая - автор, - и сам с собою несогласен. Знаменательней же всего то, что это проделывается с воздыханиями, возношениям очес горе, нестерпимой рознью меж жестами правой и левой руки, из коей одна благословляет чтеца, другая же подносит ему триединую антиномию - сатанинский и инфернально отчетливый кукиш. Трагедия Буриданова

стр. 275

осла - ничто по сравнению с мучениями читателя сих творений... но недолгое раздумье властно влечет его к кукишу, - тот, по крайней мере, ясен и прост. А сулит в дальнейшем не менее блаженное прозябание и не менее благословенное пищеварение. И этим-то способом и постулируется тот папироснический нигилизм, который обнаруживается теперь в искусстве там и там; не все же могут удовлетворяться столь утаенной порнографией, как благолепное описание дефлорации у Карсавина, приведенное нами.
     Так тяжело и мрачно разлагается символистическое миросозерцание, грязно разбрызгивая продукты своего разложения по нашей родине, которой, кажется, сейчас совсем не до этого - и так невесело. Увы, Карсавиным мало - накинь еще грязцы. И легче было бы им, когда они встретятся с будущим, если бы они получили жернов на шею... - это им не ведомо. Не ведают, что творят.