стр. 70
С. Третьяков
ЛЕФ И НЕП.
Есть два нэпа.
Один - жирный и наглый, обсосанный всеми газетными фельетонами. Его морда в витринах экстра-обжорных магазинов, в искромете ювелирен, в котиках и шелках, в кафе и казино. Его бычий затылок в купленных за миллиарды уютных квартирках, приведенных в "человечий вид": гардины, фикусы, фарфоровые слоники, а подчас и тарелки советского фарфорзавода с надписью "нетрудящийся не ест".
Его сердце на биржах, в разнокалиберной спекуляции и комбинировке, его ноги в посредничьей рыси или под полостью пролетки, коневодитель которой умеет с подобострастнейшею дикцией и интонацией произнести - "барин".
Его существование - акробатика между триллиардами и черной точкой дула советской винтовки.
Война ему была школой первой ступени спекулятивного образования, революция - второй ступенью, где уцелели только проявившие высший класс ловкачества и приспособления.
Что ему до лозунгов - он фаталист и скептик. Он грюндер, для которого вся современность - один сплошной лозунг - "обогащайтесь". Этот сорт нэпача - весьма выразителен, показателен, но по существу говоря, не в его текучей психике откристаллизовывается идеология нэпа N 1. Он - вне идеологий, он не столько производитель идеологий сколь покупатель или содержатель их, не столько инструмент для обобщений, сколь матерьял, на основании которого эти обобщения делаются. Он - кавалерия нэпа. За ним шагает пехота и артиллерия.
Вот обиженная революцией группа бывших собственников и рантье, носители буржуазных и феодальных традиций, они слишком неповоротливы и привыкли жить по инерции, чтоб приспособиться и жестоко презирают чумазого выскочку нэпача, но конечно теоретически, ибо практически нэпач по этим ходячим трупам учится хорошему тону, и нэпач же им
стр. 71
дает возможность не выходить на эшафот торговли в разнос, а сидеть в своих паучьих углах, с чопорной церемонностью выжидая конца "праздника красного хама".
С другой стороны, с нэпачом все ближайшим образом обслуживающие его социальные слои, из которых самым сильным союзником является спецовская интеллигенция, производительница технических изобретений и идеологических ценностей.
Здесь те, кто с брезгливо выпяченной губой на вопрос "вы не марксист?" отвечают - "Я антинаучными теориями не занимаюсь"; здесь и представители послереволюционного скепсиса, маскирующие свою волевую пустоту фаталистическими фразами вроде: "Всякое бывало. Бросьте думать, что Москва пульс мира! Не забывайте - все равно от органического ритма эволюции экономической и бытовой не убежишь!"
Это группы относительно активные - строительствующие, если не экономически, то идеологически. За ними тянутся аморфные глыбы инертных пластов городского мещанина (кустарь, служащий всяких рангов) и деревенской косной массы.
И нэп N 2.
Революция продолжается. Натиск революционных сил видоизменился в формах своего обрабатывания жизни. Гражданский фронт прорезавший не только окопами поля, но и прошедший траншеями откристаллизованной злобы и классового домогательства сквозь каждую квартиру, разрезавший по живому мясу семьи - сменился более замедленным поступательным движением, борьбой за руководство политикой и экономикой.
Первый период революции - патетический, преимущественно действовавший разрядами накопленной стихийной энергии, сменился периодом учета, тренажа, длительного делового напряжения. Революция с баррикад и митинговых трибун перебросилась за гроссбухи контор и заводоуправлений, в аудитории рабфаков и фабзавучей. Здесь идет борьба на выдержку с победой того, у кого крепче окажутся нервы. Вместо вдохновенной интуиции сейчас торжествует точный рассчет сопротивления и фактуры социальных матерьялов. Нечеловеческие усилия нужны, чтобы гневный взрыв переплавить в спокойную, уверенную, трудом и изобретательностью насоченную, волю к победе, волю к коммуне.
При этом простор для взаимовлияний полный.
Против ядовитых токсинов нэпа, расшатывающих настойчивость, сбивающих уверенность, заражающих позывом на отдых во имя личного благоуспеяния, приходится выдвигать не только парализующий анти-токсин солидарности, прорыва, сверхработы, идущей на восполнение экономических
стр. 72
и идеологических недохватов, но и действенный призыв, приказ, пример, могущий перестраивать психику широких промежуточных слоев на новый лад.
Радостью индустриализма, максимально организованного труда, предельного использования косных и стихийных сил необходимо еще заразить пассивных промежуточников, дабы организовать тот волевой кулак, который поможет додержаться до новых взрывов на интернациональном фронте революции.
Этот нэп N 2, всею тяжестью своего битюжьего хомута, лежит на людях неугасимых.
Здесь те представители РКП, которые выжигая на неустанной нечеловеческой работе свою нервную энергию, потеряв давно всякое представление об оседлости, организуют, упорядочивают, дыбят, тормошат сегодняшний день, учась методам у интеллигентного спеца, сноровке и ловкости у нэпача и никогда не забывают своего "во имя".
Эти всегда помнят, что они в окопе и что перед ними вражьи дула. И даже разводя около этого окопа картошку и прилаживая под бруствером койку, никогда не позволят они себе иллюзии - будто окоп уже не окоп, а дача, этакая осуществленная утопия, город-сад, и что враги - это соседи по даче. Они знают, что если может быть братание между империалистически разделенными братьями по классу, то братания между классовыми врагами быть не может.
В нэпе N 2 - те, кто раз загоревшись пламенем октября российского уже не погаснут до смерти или до мирового октября. Кто по самым медвежьим углам за самыми непрезентабельными столишками ведет любую маленькую работу, чувствуя радостно значимость себя, как участка ревфронта пролетарского накопления сил.
Тут в особенности - изумительная революционная молодежь сегодняшнего дня, ценой лишений и голодухи, на рабфаках и вузах готовящая из себя дальнобойное орудие пролетарского наступления. Молодежь - восторженная усидчивость которой и забубенная радость впроголодь, стоят самой батальнопотрясающей атаки.
Эти два нэпа, знаменующие два полярных мироощущения - друг с другом в смертельной борьбе. И эта борьба, несмотря на ее спокойную видимость похожую на проростание ткани организма микроспорами не менее ответственна, чем овладение той или иной отраслью индустрии и торговли. Здесь идет борьба за культуру, борьба за степень физической и психической оборудованности, за стойкость симпатий и верований.
Здесь в процессе и взаимочувствования и взаимовоздействия противопоставлены друг другу буржуазное мироощущение; индивидуализм, идеализм, дуализм, национализм.
стр. 73
Коллективизму, матерьялизму, монизму и интернационализму революционного мирочувствования.
В этой борьбе за культуру в целом, нас интересует в особенности борьба, ведомая средствами искусства за рынки эстетического потребления. Эта борьба заключается в обработке эмоций пассивной массы в усвоении ей определенного круга симпатий и антипатий, в отводе ее внимания к тем или иным фактам или методам преодоления среды.
Искусство не только констатирует, оно нажимает на психику, оно дает матерьял в таком подборе и устанавливает внимание на такие ассоциации, которые бы породили устойчивый интерес у потребителя к тем аналогиям, к тем методам выражения, которые свойственны производителю. Всякое искусство даже самое чистое и довлеющее себе, самое "беспартийное", зачастую, даже против сознания производителя, как бы искренно он не был убежден в своей объективности и непреследовании задач социально-психологического нажима, несет в себе определенную социальную тенденцию и объективно всегда служит определенным классовым целям.
А раз так, раз искусство пройденных социальных этапов: - и гипноз романтики + эстетизм символистов, и искусство реализма + натурализм + бытописательство - враждебно продиктованной революцией переустройке человека довлеющего себе в своем авторитарном фетишизме, в человека - орудие социального действия, забывающего имя свое во имя солидарной со своим классом продвижке к максимальному преодолению косных сил стихии для достижения удовлетворенного эксистенцмаксимума.
Рынки эстетического потребления за время нэпа обнаружили интереснейшие сдвиги по отношению к первым годам революции.
В донэповский период была государственная регулировка, если не столь тщательная в отношении потребляемого эстетического продукта, (он в большинстве случаев либо оставался старым, либо изготовлялся на спех с пренебрежительным отношением к социально-целевому производству) то в обслуживании нового контингента потребителей. При нэпе же в связи с общим характером экономической политики, предоставившей целому ряду рынков регулироваться спросом и хозрассчетом, стало наблюдаться следующее явление: в переломный, первый (обжорный) период нэпа, был силен спрос на эмоционально остродействующие продукты. Особенно это сказывалось в усиленном еще потреблении стихов - избыточный подъем социально-психологической энергии в стихах встречался и с более отчетливой установкой на эмоцию, да и имел в них объект затрудненного преодоления.
Дальше - спад от стихов к беллетристике, к повествованию, причем занимательность фабулы явно должна была
стр. 74
компенсировать "обыденность и прозаичность" нового уклада жизни. Полузадушенные революцией, но выжившие социальные рефлексы обнаружились в тяге к потреблению привычного в дореволюционную эпоху, эстетического продукта. Результат - переполнились ак- и халтур-театры, которым под их социально - усыпительную работу услужливо пододвигались идеологические предпосылки типа "законного отдыха пролетария", или "изучения великих произведений капиталистической эпохи". При этом забывалось, что просмотренное один раз - это изучение, а упорно созерцаемое десять раз - это уже подстановка мозгов под определенное психологическое воздействие, имеющее результатом трогательное усвоение с тенденций эпохи, когда создавалось произведение, и отнюдь не тенденций наших дней. Театры же прорабатывающие проблему активного, общественного, организованного человека и требующие от аудитории именно настоящей работы - пустовали, болтаясь между кульком и рогожкой.
В области изобразительных искусств нашло немедленный сбыт украшательство уюта. Всяческая подайвазовщина нашла свое место на солидных стенах. Обывательская психика благополучно перевалила через урал революции и расписалась в своей увесистости.
В музыке намечавшаяся проблема шумового, тембрального полифона так и повисла в воздухе. О кинематографе и говорить нечего. Либо был слезливый хнык интеллигенческой драмы отечественного производства, либо же американская фильма с ее умным (с буржуазной точки зрения) нажимом на психику трудовой массы в сторону либо просто израсходования ее времени на отвлекающую от практики занимательность, или же с проповедью принципа - бедность грех, будь паинькой и благо ти будет, - либо богатый замуж возьмет, либо на богачихе женишься.
Революция, пропущенная через лавочку искусства, значительно обезвредилась уже тем, что была записана в разряд сюжетов, причем сюжетов-модерн, полных большой пикантности ситуаций. Бичи революции, заключенные в рамочки новелл и повестей, стали падать на кожу читателя, перевитые розами. Предгубчека в натуре был фактом, грозным, показательным, реальным. Передгубчека в коммунэре пролет-поэта (коммунэра, двоюродная сестра хабанэры, хорошее название для одеколона) это "либо", типа пиратских песенок, для одних потребителей, либо типичное воспоминание (эх, времена то были!) для других. Так парализовались в переводе на язык эстетических иллюзий факты революционной действительности.
Революция же в искусстве, поиски новых приемов и подходов, все то движение, что именуется за последнее десятилетие футуризмом, также обезвреживалась в своем голом и грубом ударе.
стр. 75
Искусство широкого потребления создавало себе иммунитет, беря в малой дозе приемы нового искусства. Оно модернизировало свою социально вредную продукцию наводя ей искусственный румянец молодости, но "в меру" т.-е. не перешагивая той дозы, когда уже нарушается стихийный ритм органической эволюции и рвутся привычные социально-психологические связи. Вспрыскивая ослабленный раствор революционного яда в жилы быта, старое искусство спасало свою основную сущность, орудия классового (буржуазного) нажима на психику масс. Упрек в явной, бьющей в нос отсталости отпадал у потребителя и даже возникало легкое удовольствие от сознания что он передовой человек, при лицезрении обложки с явной прифутурью, стишков с инструментовкой, джазбанда с шумовым элементом, Турандоты с Мейерхольдью, портретов с подкубистью. Этим способом левому искусству бросался аргумент - чем вы недовольны? - вы же использованы, вы вошли в жизнь в своей "здоровой части". (О, это "здоровое" начало, как оно напоминает торговый зазыв - "нашей фирмы-с" или потребительское - "от собственных поставщиков").
В третьих, само левое искусство под влиянием требований спроса явно во многих случаях шло на уступки, на видоизменения на предмет "потрафить".
Рынок требует, а "есть же ж надо же ж".
Не шло оно на изменения (измены?) разве тогда, когда продуктор его являлся в достаточной мере усвоенным, а посему уже безопасным для социально-психологического спокойствия, либо в тех случаях, когда обслуживание объективных интересов революционного класса брало верх над обслуживанием его привычек и вкусов сегодняшнего дня.
И вот, мы видим в искусстве с одной стороны неприкровенный натиск к внедрению в сознание дня вкусов и симпатий доброго старого времени. Этот натиск захлестывает сплошь и рядом совершенно неподходящие фигуры, которые, точно забывая о неизбежном ходе революции через индустриальное государство, начинают поминать "народное искусство" и тащить назад. "К Островскому! К идеалам художников 60 - 70 годов, в поэзии к Некрасову, в музыке к "могучей кучке", в живописи к "передвижникам", в литературе к великим романистам, а в театре к Островскому!".
Другая часть отступает на задние позиции и отбрасывая волеорганизующую функцию искусства, поет камерные песенки а ля Ахматова или междупланетные ложно-классические пасторали (пролетпоэты группы Кузница), либо подобно пролетгруппе Октябрь впадают в балладничество, т.-е. романтизацию и стилизацию (да, уже стилизацию) первого периода революции.
Третьи, ведя теоретическую и практическую разработку искусства, соответствующего диалектически интересам пролетариата
стр. 76
в буржуазном окружении, вернее в буржуазно-мещанском погружении, не имеют устойчивой базы потребления продуктов своего производства, они распыляются между изданиями - подсолнухами (типа Красной Нивы, Эхо, Огонька, даже в названиях не постеснявшими вернуть сознание к милым сердцу мещанина ассоциациям) и задавливаются матерьялом для отдыха, нервов и промеждудельного самообразования. Еще хорошо если они просто стушуются и утеряют всякую социально-революционную остроту. Бывает хуже: воспринимаясь в аспекте всего материала, они начинают играть роль только более или менее занимательных вставок, на манер фотографий двухголовых телят, и объективно делают дело явно вредное своим собственным задачам.
Таким образом, эстетпроизводители субъективно революционные, делают дело для революции социальной психики вредное, поскольку они в своих построениях обслуживают наличные психологические навыки потребительской массы возникшие и отвердевшие во враждебной революции среде капиталистического общества.
Они забывают, что социально-психический фактор обладает чрезвычайной живучестью и стойкостью стихийного порядка и что всякое искусство, не преодолевающее этого фактора хотя бы самым грубым и жестоким для индивидуальной целостности способом - только укрепляет его пассивную сопротивляемость.
Не усвоив себе отчетливо положения о том, что нет искусства не реорганизующего психики в интересах того или другого класса, - вреднейшую роль выполняют все зовущие назад, от поисков сегодняшнего дня. Они порождают сумбур в одних головах, и неприкрытую радость в сердцах тех, кто стойко проносит сквозь огонь революции свое классово-оправданное, но никаким революциям в угоду не ломаемое буржуазно-мещанское мироощущение.
В отношении к старью полезно не забывать: старье - навоз но не пища.
Его можно использовать для удобрения, его можно и нужно изучать и понимать, но чувствовать его, принимать в свою психику, на нем утверждать свои симпатии и антипатии, значит вывихивать человеческую психику и в лучшем случае превращать людей - забойщиков, обязанных все окружающее считать лишь матерьялом для стройки, - в эстет-эклектиков.
Для изучения сегоднешней борьбы за эстетические рынки, конечно, полезны экскурсии в область исторических аналогий. Но если экскурсия в музей превращается в переселение в этот музей на жительство, советчикам подобных экспериментов остается только прибить на двери вместо визитной карточки, картину - "все в прошлом". Чем эти забыватели
стр. 77
связи между социально-экономической базой с эстетической надстройкой, лучше вульгаризаторов для которых всякое произведение определяется политическим и экономическим строем того дня, когда это произведение сделано.
Не на почве ли легкомысленно "обобщечеловечивания искусства" и подмены самим произведением искусства тех социально-психологических эфектов, к-рые в свое время и в своей обстановке вокруг этого произведения возникали, не на этой ли почве утверждается почтение к "выслуге лет" и "мертвецам", изливающееся юбилейными поминками над живыми людьми и ассигнованиями в пользу "мертвых львов", которым везет больше, чем "живым собакам", задыхаясь ведущим исторический гон за пламенными лисицами революционного мироощущения?
Иллюстрация?
На памятник Островскому дано 100.000 золотом.
Театр Мейерхольда все время балансирует на ниточке неодолимых кассовых дефицитов.
Как же действовать ЛЕФУ?
ЛЕФ - оформитель коммунистического мироощущения.
Есть ЛЕФ маленький - это журнал, горсточка людей прощупывающих способы переноса в искусство задач революционной борьбы. Есть ЛЕФ большой - все чувствующие, но не умеющие выразить того, что обновление экономики диктует и обновление способов ощущать и подчинять себе жизнь.
Большой ЛЕФ - это огромный, зачастую слепой, всегда напряженно изобретательный мятеж во имя нового человека, во имя нежелания разваливаться на барских кушетках старого искусства. Это вся та толща, которая и в медвежьих углах и в центрах, переплавляет материальную революционную стройку в собственное волевое горение. Центр этого ЛЕФА в Орлятне РСФСР, в той молодежи, которую революция прорезала своим энтузиазмом, а нэп взял в ежовые рукавицы учебы и выправки. В инстинктивной тяге этой молодежи к левому крылу работников искусства, превращающих искусство в фабрику точных орудий революционного императива, в выработку "американизированного" человека в электрофицированной стране и в этом и в повышенной требовательности молодежи к левому крылу искусства залог того, что ЛЕФ может не звать в прошлое, ибо перед ним несомненное и неизбежное будущее.
И основной задачей ЛЕФА является - углубить до предельной возможности классовую траншею на театре военных действий искусства. Не уставать повторять, что каждая буква и штрих, каждый жест и тема в процессе потребления выполняют либо революционную работу, либо контр-революционную; реорганизуют психику работников к максимальной
стр. 78
производительности, изобретательности, целевой устойчивости, или же расслабляют ее, создавая эстетические перерывы в практике, и тем самым противопоставляют эстетическую иллюзию конкретной живой действительности.
Чувствуя кровного врага в искусстве прежних лет, ЛЕФ должен знать и изучать (но не наслаждаться) его приемы, дабы не быть побитым, и нападать безжалостно и рассчетливо.
Никакой коалиции между ЛЕФОМ и старым искусством в его сегодняшнем вредоносном применении быть не может и не должно.
ЛЕФ должен поставить себе задачей уйти из витрин магазинов эстетпродуктов (журналы, театры, выставки) где его продукты, в чуждом ему окружении теряют свой ударный смысл и больше того, стирают свои острые углы, приспосабливаясь к аудитории.
В тоже время ЛЕФ, ставя задачей обслуживание революционной практики, осуществления искусства как наибольшей квалификации методов производственной обработки материалов, должен быть везде, где по условиям революционной действительности такая работа требуется, как бы непрезентабельна и сера она внешне ни была.
Но - лишь будучи сам подвижен и чуток к ходу революционного процесса, умея продвигаться в своем поиске раньше, чем нивеллирующая остроту революционных нажимов лавочка искусства успеет обратить его приемы очередной продвижки в канонизированный и удобоперевариваемый шаблон.
Только в такой непримиримой, резкой и максимально требовательной к себе позиции ЛЕФ может выиграть бой, ибо только в этом случае он пойдет в ногу с революционной молодежью, на плечах которой - дело дальнейшей продвижки революции по земному шару к эпохе коммунистического человека.