стр. 351

     Э. П. Бик.

     ЛИТЕРАТУРНЫЕ КРАЯ.

     Мы теперь в периоде литературного перелома, старые профинтересы авторов сошли на-нет, - новые еще не доросли до того, чтобы быть всем очевидными. Старое еще разлагается, - новое растет с такой страшной медленностью!
     Вот куча книг, все последние издания. Какой срам и стыд. Конечно, разумеется, мы обязаны быть толерантными ко всему этому, мерзейшая экономическая реакция войны создала и непостижно-актуальную психическую реакцию. Можно было бы удивляться: да как это они еще пишут! - но ведь читатель не ждет, он живет и растет, он дышит этим... но воздух отравлен, и мы не смеем этого не констатировать.
     Стишки: Георгий Иванов "Лампада"*1, и не просто книга стихов, а "собрание стихотворений, книга первая", значит, что-то уже сложилось, определилось, выяснилось. И что же выяснилось, - а выяснилось, видите ли, что Г. Иванов может писать писулечки вроде:

          Несется музыка с вокзала,
          Пуччини буйная волна,
          Гуляют пары. Всех связала
          Сетями осень, как весна.

Или того приятней и слаще:

          "Люблю", - сказал поэт Темире,
          Она ответила - "И я",
          Гремя на сладкозвонной лире... и т. д.

Ну, и что вытекает из того, что он это может, - и кто теперь этого не может? Однако книга печатается, продается (а русские математики печатаются в Варшаве на немецком языке-с...), занимает какое-то место, когда ее ненужность превосходит очевидностью любой утюг. Этот даже не знает, что что-то случилось, у него все по-хорошему, тихо, не тряхнет: по-прежнему он переписывает "Урну" Андрея Белого ("Моей тоски не превозмочь", стр. 33), книгу, которой больше десяти лет, и переписывает скверно и слабо, - у Белого было лучше, сильней, крепче. Вот еще Адамович книжку напечатает...
_______________
     *1 Георгий Иванов. "Лампада". Сиб. 1922. Стр. 128, 1000 экз. Москва. Цена 75 т. р.

стр. 352

     Далее продукты распадения питательной среды. Межеумки. Ни футуристы, ни символисты, ни акмеисты, - а просто чорт знает что: Оцуп и Нельдихен*1. Они знают, что они одно и то же, так этот Оцуп и пишет:

          ...мне показалось,
          Что и Нельдихен - это я.

Порядочный человек после этого запил бы горькую на тему "простите, православные!" - Оцупу - как с гуся вода, пишет дальше: про аэропланчик, автомобильчик и так далее. Но ведь этому Нельдихену собирать бы коллекцию перышек (до марок он еще явно не дорос) и выпрашивать у мамы двугривенный на резину для рогатки, - нет, он, оказывается, поэт. А ведь это слово все-таки, как ни как не ругательство же... Оцуп просто смотрит на все происходящее: что бы там ни случилось, - это их дело, я себе плюю сквозь зубы наотмашь налево и направо, вот и вся моя патетика, - что, съел? У нас в Москве такие малютки папиросами торгуют и в голос от них воют несчастные учительницы подобающих ступеней, в Питере эта братия стихи пишет. Удобный город. Почему-то Оцуп куда-то еще пыжится, пробует там под Кузмина, под Северянина, кое-кого из футуристов нюхал видимо, Нельдихену на все это чихать, - товарищи, да ведь это сам "румяный Лука" из умницы Кантемира, который "трижды рыгнув" изъясняется с изумительной простотой. У меня есть прямая кишка, карточка литера "Б" и адрес, - а следовательно я человек. Бедный Декарт, который столько времени мыслил о существовании, - наивный он человек, чудак и "калека с малокровной кожей" (стр. 53). А ведь у беговой лошади, пожалуй, больше прав называться человеком, чем у Нельдихена, ежели подумать, да посчитать по его способу.
     Вот еще Кузмин. Книжечка называется "Лесок"*2 и выпущена она в свет книгоиздательством "Неопалимая Купина". Приятное, сочное такое название для эстетического издательства. Надо полагать, скоро будет еще издательство "На заре ты ее не буди"... Ну, а если уж так надобно что-нибудь божественное ("из божественного да почудней", как выражался один гончаровский персонаж), то мы бы с своей скромной стороны предложили бы "Вскую шаташеся" или еще того лучше "Изо уст Господа нашего изблеванные". В последнем случае, по крайней мере, ясно в чем тут дело, а один из эпитетов Вечной Женственности никакой грязью не поливался бы. А вот что делается в этой "купине": "Венера... даже в лесу лежит на низком диване, разбросав простыни и пуховые подушки и полными, без мускулов, руками обнимает Адониса, путаясь ногами в сиреневом покрывале неловко и жалко. - "Поздно! взошла звезда, моя звезда! Ляг мальчик, ляг мне на груди, которые слаще малины" (стр. 14) или: "Летают на гороховой колбасе. Кажется, что у обоих пассажиров общий огромный фаллос. Время от времени колупают кожицу и едят начинку" (стр. 25). Разберитесь в этой - ну, позвольте сказать правду - собачьей порнографии, как это старательно и гнусно все подклеено: диван в лесу, да еще "низкий" диван, чтоб упасть удобно было, простыни... и невинная
_______________
     *1 Ник. Оцуп, Град. Спб. 1922. "Цех поэтов". Стр. 56. 1000 экз. Москва. Ц. 25 т. р. Сергей Нельдихен. Органное многоголосье. Спб. 1922. Стр. 56. 1000 экз. Москва. Ц. 25 т. р.
     *2 М. Кузмин, Лесок. Спб. 1922. Стр. 36. Украшения А. Божерянова. 500 экз. Москва. Ц. 250 т. р.

стр. 353

история с колупанием кожицы у колбаски. И ко всему этому пришиты имена: Апулея, Шекспира и Гофмана. Последнему, видимо, юбилейный подарочек. Скажут: да ведь и Шекспир был не дурак относительно двусмысленных острот, - так, но ведь они у него в центре не стояли, - шали и балуйся, но когда ты вчистую до малиновых грудей от сладостного слюнотечения договариваешься, - то как тебя обругать, чтобы ты вспомнил, что ты делаешь? Некоторые стишки очень легко написаны, ну уж лучше бы не надо, - все равно ведь в результате:

     Тра-ля-ля! смотрите, дети,
     Тут не долго до беды,
     Ведь не даром в эполете
     Можно встретить три звезды.

     Согласитесь, что после этого маркитантки Гейне прямо в дидактику годятся.
     Молодые ученики футуристов. Две поэтессы. А. Владимирова и Н. Бенар*1. Обе не лишены некоторых, хоть и очень скромных дарований. У Владимировой явно сильное влияние Гуро и Асеева, воспринятых иной раз и не так плохо. В общем же обычные дамские разговоры на тему "какая я хорошая", чем вся теперешняя женская лирика наполнена. У Бенар поострее, но все прикрыто самым невинным переписыванием Пастернака. При чем ее Пастернак - причесанный, приглаженный, напомаженный - вульгаризованный и акмеизованный и беспокойно вспоминается: многие авторессы начинают книгами, где слышен подлинный трепет (сравните хоть Радлову), но все это зачастую оказывается жаром "тех дней, когда им были новы все впечатления бытия", а потом разлагается в невозможную кислоту. Положим, через пропасть после первой книги прошли и Белый и Блок, но у них это так не захиревало. На грустные наводит мысли и превалирующий у обеих поэтесс бедненький эготизм, "я" - и его жалкие интересы. На Бенар, пожалуй, все же, быть может, и возможно некоторые надежды возлагать, - очень скромные.
     Футуристы. Не настоящие, а, так сказать, экс-футуристы, Федор Богородский с книжкой "Даешь!"*2, выпущенной со всеми предосторожностями, до которых мог додуматься трусливейший из современников, хоть он и говорит, что не трусил под Царицыным, и что, конечно, весьма возможно. Тут и куча всевозможных писаньиц, резюме коих - да мне на тебя, на читателя, наплевать - и развитие: да я сам знаю, что это плохо! и многочисленные эпиграфы, в коих с жалостнейшей гримаской вкраплен тот же момент: - сам знаю, что плохо, только ты не ругайся! И четыре (!) послесловия, одно другого неуместнее и нелепее. Стыдно, товарищ Богородский, так трусить. Не визжать надо, а учиться, да читать хороших авторов, а не одного Маяковского. А он способный человек, Богородский. Правда, он вульгарен, боится и вымолвить, а от страху еще громче вопит и ругается. Он умеет хорошо, целостно, крепко и горячо влюбиться в этого человека, который что-то делает теперь и хочет снова жить, после рева
_______________
     *1 А. Владимирова, Кувшин синевы. К-во "Арт". Мск. 1922. Стр. 20. - Ц. 50 т. р. Н. Бенар, Корабль отплывающий. К-во "Альциона". Стр. 52. 2000 экз.
     *2 "Даешь!", как будто стихи. Послесловия В. Каменского, В. Хлебникова, С. Спасского, Родова. Обложка и стихи Ф. Богородского. Спб. 1922. Стр. 32. 1000 экз. Москва. Ц. 30 т. р.

стр. 354

войн, у него где-то дрожит истинно-художественно срывающийся голос над нашим бедным разваленным добром, за которое со страхом берутся разучившиеся жить руки:

          Позабавь на заводе! В забаве ремень,
          Не вернее ли в дизеле ласка!
          Обласкай и гумно и овин деревень,
          Закорузлой ладонью и плуг твой обласкан!
          ........................................
          Обласкай и гумно и овин деревень,
          Закорузлой ладонью и плуг твой обласкан!
          О, крестьянин! - в труде расцветет этот день!
          О, рабочий! Твоя ли рождается Пасха!

     Конечно, все это на редкость не выдержано, не доделано, все наспех, срочно, "в трехдневный срок"... но, может быть, автор сообразит в дальнейшем, что скорость очень хороша при ловле блох, а к стихам она мало отношения имеет.
     Новая книжка А. Крученых "Голодняк"*1. Этот свирепец тоже что-то законфузился. "Заумная" околесица уже не идет так, - искусство вообще: ну, стихи и стихи, чего вы придираетесь? - а снабжена некоторыми смягчающими подзаглавочками. Например, такое красивое буквоварево, как: "Уу-а-ме-гон-э-бью! Ом-чу-гвут-он..." и проч., в том же привлекательном стиле, уже называется "Военный вызов зау". Кто их знает, что это за "зау", читатель помнит, что есть какие-то "эму", птицы, кажется, а может быть и дикари, - тем можно. Он не догадается, - он не такой ведь умник, как наш автор, - что "зау" и есть приверженцы заумного языка... Но хоть и есть лазейка, а все же и совесть появилась. Однако существо то же: истерическое выплевывание читателю в глаза самой отвратительной гнуси, которая только припомнится. Стихокарамазовщина, - совершенно пустая внутри. Автор уверяет: "Я прожарил свой мозг, как шашлык, на железном пруте - З-з-з-ш-ш-ш!!! (тут просто невинное звукоподражание). "Добавляя перцу, румян и кислот - Чтобы он, забавляя, понравился, Музка, тебе, - Больше чем обрюзгший - Размазанный Игоря Северянина торт". Но ведь из того, что Северянин плох и конфеточен, еще не следует, что Крученых очень хорош. Пробует автор писать и понятно ("Голод"), - получается весьма скудно и слабо... Средства Крученых очень жестокие, а сделать он с ними ничего не умеет. Похоже, что кончилась эта история.
     Но ведь у нас есть и символисты, - так сказать: большая литература. Настоящая, генеральская. О, она еще жива! Плохая ее только жизнь. Вот Чулковские рассказики-стилизации "Посрамленные бесы"*2, хоть на наш взгляд бесы и вышли из авторова испытания с честью, чего не скажешь о самом посрамителе. Было дело так: некто был женат, приглянулась ему графиня, у которой, у которой (ну что ты будешь делать!) "глаза были тождественны с глазами фресковой мадонны" (так и написано "тождественны", да еще в разбивку), приволокнулся, получил все, что требуется, а потом заскучал о жене. Так как графиня была эстетическая, то она, следуя породившей ее чулковской эстетике, немедля от огорчения померла. Приходит он к мертвой, а она ему и говорит... ну, что она ему говорит, это не важно, а в результате:
_______________
     *1 А. Крученых, Голодняк. М. 1922. Стр. 24. 1000 экз.
     *2 Г. Чулков, Посрамленные бесы. К-во "Костры". М. 1921. Стр. 132. 2000 экз.

стр. 355

"Я люблю мою жену нежнее, чем прежде. Но мы живем теперь, как брат и сестра. А когда в минуту страсти я стою на коленях и говорю моей жене "люблю", я слышу чей-то тихий голос: "Ты мой! Ты ведь мой?" - И тогда я - неверный - не смею целовать ноги моей верной жены". Ясно, что эти-то слова и были сказаны. И из них-то и получилось сие лобзоножное выеденнояичное произведение. Со стилизацией и замиранием не там, где нужно. Ну, уж это прямо на удобрения. Тридневно и уже - того.
     Еще какой-то журналишка "Запад"*1 вышел в Москве с какими-то переводиками, темное и подозрительное созданье. А еще - пребезобразный уличный скандальчик Каменского "Мой журнал"*2.
_______________
     *1 "Запад", М. 1922, N 1. Стр. 24. 5000 экз. Ц. 20 т. р. Изд. М. А. Перельмана.
     *2 "Мой журнал", N 1, М. Февраль 1922. Стр. 16. Ц. 50 т. р. 3000 экз.