стр. 128
Статья Б. М. Завадского.
НАУКА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ.
(Впечатления о работах петербургских физиологических лабораторий.)
Кризис науки, постигший нас на-ряду с другими потрясениями страны, нашел одно из своих определенных выражений в исчезновении научных журналов. Таким образом, мы потеряли тот простой путь, через который общество и специалисты могли бы держаться в курсе научных работ и проблем современности. Мы не только оторваны от науки Запада, мы часто не знаем даже того, что делается в научных лабораториях своего же города и тем более - родной страны в ее целом.
В не менее тяжелых условиях оказались и сами ученые, работы которых не находят себе ни поддержки в оценке своих сотоварищей, ни возможности установить внутреннюю связь с предшествующими и параллельными работами других ученых.
Вот те мотивы, которые руководили мною, когда я весною этого года предпринял свою поездку в Петербург для ознакомления с работами его физиологических лабораторий: я видел в этом единственный доступный мне способ войти в круг интересов, занимающих петербургские круги физиологов.
Я не ошибся в своих ожиданиях. Больше того, я думаю, что впечатления, вынесенные мною из этой поездки, представляют не только личный интерес, но заслуживают того, чтобы поделиться ими с более широкой аудиторией.
Я надеюсь, что этим путем я достигну того, что станут, наконец, известны некоторые замечательные завоевания современной русской науки, которые оставались до сих пор позорно неизвестными широким кругам общества.
С другой стороны, быть может, таким путем я хотя отчасти удовлетворю естественной потребности товарищей по специальности войти в круг тех работ, которые ведутся в настоящее время в петербургских лабораториях - этом центральном очаге, сосредоточившем в себе издавна силы лучших физиологов России.
I.
Центральное положение среди физиологических лабораторий Петербурга занимают, конечно, лаборатории И. П. Павлова. Меня же помимо гениальности применяемых в них методов влекли к Павлову также и мои специальные научные интересы и, наконец, то обстоятельство,
стр. 129
что чрез посредство своего учителя, Б. П. Бабкина, я могу считать себя косвенно учеником Павлова.
Этим объясняется то обстоятельство, что на ознакомление с этими лабораториями мною было затрачено наибольшее количество времени. С описания павловских лабораторий я и начну свои впечатления.
С именем Ивана Петровича Павлова связаны были до сих пор две замечательные главы физиологии, которые созданы почти исключительно трудами его и его учеников. Это - 1) метод искусственных фистул пищеварительного канала и обслуживающих его желез и 2) метод условных рефлексов.
Если не считать первых работ Павлова и, в частности, замечательной диссертации по иннервации сердца, мировая известность Павлова началась именно с тех пор, как он ввел новые и усовершенствовал старые методы наложения искусственных фистул. Фистулы - это свищи, которые искусственно накладываются на слюнные протоки, на протоки поджелудочной железы, на желудок и все остальные отделы пищеварительного канала собак или других животных и позволяют таким образом поддерживать непрерывное длящееся годами исследование процессов пищеварения на живом организме через эти "окна", сделанные внутрь его тела. Этот метод впервые придуман не Павловым, но лишь в его руках и руках его учеников он нашел себе столь широкое применение, что отныне он стал неотъемлемой принадлежностью всякой большой научной лаборатории. Вот простейшие из этих фистульных операций, как они применяются сейчас в физиологической практике.
При накладывании желудочной фистулы желудок подтягивается в стенке живота и через обе стенки - брюшную и желудочную - проделывается небольшее отверстие, через которое вставляется металлическая трубка, имеющая форму катушки из под ниток. Диски на концах трубки не позволяют трубке ни выпасть наружу, ни быть втянутой внутрь желудка. Через такую трубку можно извлекать из желудка для исследования в любую минуту содержимое его или же добывать чистый желудочный сок, отделяемый его стенками. По прекращении опыта фистула затыкается обыкновенной пробкой, и собака предоставляется самой себе. Наконец для того, чтобы содержимое желудка не загрязнилось слюною и другими веществами из полости рта, у собаки перерезается поперек пищевод, оба конца которого выводятся наружу. Таким образом, слюна, непрерывно глотаемая собакой, не идет в желудок, а выпадает обратно через разрез пищевода. То же самое происходит с поедаемою собакой пищей. Когда опыт окончен, то пережеванная пища искусственно вводится через фистулу или через задний разрез пищевода (если пища жидка) в желудок и фистула затыкается описанным выше образом. Оперированные таким образом собаки живут в лабораториях по многу лет, но требуют тщательного ухода, так как их приходится искусственно накармливать через фистулу. Такого же рода фистулы могут быть наложены и на другие отделы пищеварительного канала - тонкие кишки и т. д.
Другого типа фистулы железистых протоков. Что касается слюнной фистулы, то здесь слюнный проток своим концом вырезается с окружающим его участком щеки и вшивается через отверстие щеки наружу. Таким образом слюна, обычно попадающая в полость рта, теперь вытекает на поверхность щеки и может быть собрана в совершенно чистом виде в подставленные стаканчики.
Я не могу, к сожалению, подробнее вдаваться в описание этой уже давно разработанной Павловым методики искусственных фистул.
стр. 130
Интересующихся я должен отослать к его классическим "Лекциям о работе пищеварительных желез", суммировавшим еще в 1897 году главные итоги этой серии работ Павлова и его учеников (эти лекции вновь переизданы в 1917 году издательством "Природа").
Скажу лишь только, что результаты работ павловской школы, доведенные до 1915 года, охватывают свыше сотни диссертаций и собраны в замечательной монографии одного из крупнейших учеников Павлова, ныне одесского профессора Бориса Петровича Бабкина: "Внешняя секреция пищеварительных желез" (изд. Риккера).
Продолжая через своих учеников исследования над работой пищеварительного канала методом искусственных фистул, сам Павлов с начала нынешнего столетия стал все более отдаваться новой главе физиологии, им же создаваемой - учению об условных рефлексах.
Учение об условных рефлексах логически в своем возникновении связано с предшествующими работами Павлова.
Рефлексами уже издавна были названы простейшие нервно физиологические акты, являющиеся непроизвольной ответной реакцией на раздражение окружающей среды. Так, мигание век при пролете камня мимо глаз, заслонение лица руками в ожидании удара или же ряд сложных движений споткнувшегося о камень человека - все эти рефлекторные движения большей или меньшей сложности совершаются помимо активного участия нашего сознания. Таким же простым рефлексом является отделение слюны или желудочного сока при поступлении пищи в рот или желудок.
Отдавшись изучению внешней секреции пищеварительных желез, Павлов скоро должен был натолкнуться на интересные проблемы механизма, который имеет место при отделении пищеварительных соков. При этом прежде всего с ясностью обнаружилось, что факторы, вызывающие сокоотделение, могут быть разделены на две основных группы:
1) Факторы, непосредственно раздражающие слизистые оболочки пищеварительного канала и затем прямым рефлекторным путем возбуждающие ответное сокоотделение. - Способность организма давать именно такую ответную реакцию есть результат всей его физиологической конституции, а самый акт есть то, что мы называем простым рефлексом.
2) Можно наблюдать также и такую картину, когда то или другое вещество уже на расстоянии одним своим запахом или видом "гонит слюну" (в общежитии говорят "слюнки текут") - такое действие возможно только в том случае, если собака (или человек) уже однажды испробовала вкус этого вещества. Так, павловской школе удалось доказать, что собаки, выкормленные без мяса, при первой даче мяса остаются к нему совершенно равнодушны, и из их желудочной фистулы совершенно не отделяется желудочный сок. Но если собака хотя бы однажды поела мяса, то, при одном взгляде на мясо, она начинает рваться к нему (на время опыта собака ставится в особую стойку, не позволяющую ей сойти с места), а из фистулы начинает струйками литься желудочный сок. Получается впечатление, которое мы определяем, что собака "знает мясо", "понимает", "помнит" и т. д. Т.-е. мы начинаем толковать во все стороны психическое состояние животного для того, чтобы объяснить механизм этого "действия на расстоянии". Первоначально по этому пути пошел и сам Павлов. В своих "Лекциях" он еще говорит (в 1897 г.) о "химических" (для первой группы случаев) и "психических" (для второй группы случаев) факторах сокоотделения.
Но постепенно этот способ психологического толкования наблюдаемых явлений перестает удовлетворять его, как физиолога.
стр. 131
Вот как сам он излагает те мысли, которые возникли в нем по этому поводу, в своем знаменитом докладе на Международном конгрессе в Мадриде в 1903 году, когда он впервые ясно и отчетливо сформулировал свое учение об условных рефлексах:
"Должны ли мы для понимания новых явлений входить во внутреннее состояние животного, по-своему представлять его ощущения, чувства и желания?
"Для естествоиспытателя остается на этот последний вопрос, как мне кажется, лишь один ответ - решительное "нет". Где хоть сколько-нибудь бесспорный критерий того, что мы догадываемся верно и можем с пользою для понимания дела сопоставлять внутреннее состояние, хотя бы и такого развитого животного, как собака, с самими собою? Дальше. Не постоянное ли горе жизни состоит в том, что люди большею частью не понимают друг друга, не могут войти один в состояние другого. Затем, где же знание, где власть знания в том, что мы могли бы, хотя и верно, воспроизвести состояние другого? В наших психологических опытах над слюнными железами (пока будем употреблять это слово) мы добросовестно сначала пробовали объяснить полученные результаты, фантазируя о внутреннем субъективном состоянии животного ничего кроме бесплодных споров и личных, отдельных, несогласимых между собою мнений, не было достигнуто.
"Итак, ничего не оставалось, как повести исследование на чисто объективной почве, ставя для себя, как первую и особенно важную задачу - совершенно отвыкнуть от столь естественного переноса своего субъективного состояния на механизм реакции со стороны экспериментируемого животного, а взамен этого сосредоточивать все свое внимание на изучении связи внешних явлений с нашей реакцией организма, т.-е. с работою слюнных желез".
С этих пор Павлов решительно отказывается от психологических толкований и дает чисто нервно-физиологическое объективное описание наблюдаемых реакций. Он вводит новые термины для обозначения новых явлений. Обе группы реакции - и химическая, и психическая "фазы" сокоотделения являются несомненными рефлексами. Но в то время, как первый безусловно существует в организме от самого рождения, вторая группа раздражителей, действующих на расстоянии, проявляются лишь при том условии, что они предварительно сочетались в нервной системе собаки с безусловным (химическим) раздражителем. Первый род рефлексов Павлов называет безусловными, а второй - условными рефлексами. Удобство этого рода обозначения в том, что оно лишено всякого субъективизма и той окраски, которая так связана с психологизмами вроде: "помнит", "знает" и т.д. Но, вместе с тем, понятно, что в условных рефлексах Павлова мы имеем нервно физиологический эквивалент тех понятий, которые в психологии носят эти названия - "памяти", "ассоциаций" и пр.
Таким образом, учение об условных рефлексах дает нервно-физиологический метод изучения душевных явлений, а многочисленные исследования, выпущенные из лаборатории Павлова в течение последних пятнадцати лет составляют первую реальную попытку такой объективной биопсихологии на высших животных, близких человеку.
Работая на собаках со слюнными фистулами, Павлову удалось образовать у них искусственные условные рефлексы на световые явления, на звуки, на запахи и даже болевые ощущения, ничего общего не имеющие со вкусом пищи. Тем не менее путем остроумных приемов удалось достичь того, что, например, при болезненном ударе
стр. 132
электрического тока, у собаки обильно всякий раз текла слюна. Гениальность физиолога-экспериментатора проявилась в том, что из высшего органа животного - его головного мозга - Павлову удалось создать послушный лабораторный аппарат...
Но я не имею здесь возможности дальше распространяться по существу учения об условных рефлексах. Для этого потребовалась бы особая специальная статья. Мне эти предварительные сведения необходимы лишь для того, чтобы сделать читателю понятными те работы, которыми занята мысль Павлова и его учеников в настоящее время*1.
II.
Перейдем же теперь к нынешним работам павловских лабораторий.
Всего в заведывании И. П. Павлова находятся три лаборатории. Из них только две работают и живут полной научной жизнью, находясь под непосредственным его наблюдением, это - 1) Физиологическая лаборатория Института Экспериментальной медицины и 2) Лаборатория при кафедре физиологии в Военно-Медицинской академии. Третья, почти не действующая, лаборатория находится при Академии наук.
Институт Экспериментальной медицины - это центральный очаг, откуда вышли главные работы павловской школы.
Здесь и в настоящее время сосредоточены главные интересы и работы Павлова. Сам Павлов уже больше не ведет работ в области собственно сокоотделения. Но эти работы продолжает один из его старых учеников и сам уже крупный европейски известный ученый Владимир Васильевич Савич, который интересуется в настоящее время главным образом секрецией тонких кишек. Сам же Павлов уж давно охладел к этой созданной им области знания и использует фистульный метод главным образом для своих работ по условным рефлексам.
Зато в этой последней области им производится в настоящее время совместно со своим старшим ассистентом Дм. Ст. Форсиковым работа, которой сам Иван Петрович придает весьма серьезное значение. Я имел счастье в течение нескольких часов присутствовать при производстве опытов, которые дают уже законченные и совпадающие результаты и проливают новый свет на некоторые неясные до сих пор стороны в стройном учении об условных рефлексах. К сожалению, я не имею права здесь передать существо этой ненапечатанной еще работы и потому охарактеризую лишь область, в которой она вращается.
Как сказано, павловской школе уже давно удалось рядом остроумных приемов получать у собак искусственные условные рефлексы
_______________
*1 Интересующихся более подробно познакомиться с вопросом отошлю к следующим статьям самого Павлова.
1) "Экспериментальная психология и психопатология на животных" (Мадридская речь, напечатана в VII т. "Известий Военно-Мед. Акад." в 1903 г.
2) "Естествознание и мозг" - сборник памяти Дарвина. Москва 1910 г.
3) Настоящая "Физиология головного мозга" - помещена во "Временнике" Леденцовского об-ва 1910 г., вып. 4.
К сожалению, все эти классические программные речи не дают полного итога плодотворных работ павловской школы в этом направлении. Монография - сводка вопроса - уже написана Павловым, но печатание ее задерживается.
стр. 133
на совершенно необычные раздражители - на звуки, сочетания цветов, боль, уколы и т. д.
Получалось это таким образом, что в течение многих сеансов под-ряд в присутствии собаки повторяли этот раздражитель, давая ей одновременно еду. В результате оказывалось, что достаточно было показать собаке, например, светящийся круг, как у нее из фистулы начинала течь слюна.
Тогда возникло предположение, не удастся ли образовать у собаки условный рефлекс второго порядка, сочетав в течение некоторого количества сеансов какой либо новый раздражитель, допустим - звук сирены, с этим светящимся кругом. Такого рода опыт удался, но лишь после долгих неудач. Обыкновенно же наблюдалась иная картина: появление нового раздражителя тормозило уже образовавшийся рефлекс. Таким образом допустим, что собаке в течение ряда сеансов во время еды показывают светящийся круг и добиваются того, что одного лишь светящегося круга без еды оказывается достаточно, чтобы вызвать у собаки обильное отделение слюны.
После того, как у собаки образовался устойчивый рефлекс на светящийся круг (рефлекс 1-го порядка), его начинают сочетать со звуком сирены. В некоторых случаях такого рода сочетания действительно вели к тому, что теперь уже звук сирены оказывался способен гнать слюну, т.-е. образовывался условный рефлекс 2-го порядка. Но чаще этот новый раздражитель вел к тому, что даже уже начавшееся слюноотделение немедленно прекращалось, т.-е. получалось то, что Павлов назвал условным торможением, ибо теперь этот раздражитель становился как бы условным сигналом к прекращению всякого слюноотделения.
До последнего времени оставалось неясным, почему в одних случаях этот род сочетаний вел к образованию рефлексов 2-го порядка, а в других - условного тормоза. Упомянутая мною работа Павлова и Форсикова, которая находится уже на пути к завершению, касается именно этого вопроса и точно определяет те условия, которые ведут к тому или иному результату.
Всякому, интересующемуся учением об условных рефлексах, понятно, какое большое значение должен иметь этот новый успех павловской школы, и мы должны с нетерпением ожидать, когда эта работа в совершенно законченном виде выйдет, наконец, в свет.
Эта работа в значительной мере как бы венчает то величественное здание, которое создано в науке трудами одной лишь павловской школы. Рядом с этой работы, которые ведутся многими другими учениками Павлова по разработке некоторых частных проблем, связанных с методом условных рефлексов, как они ни интересны сами по себе, отступают на второй план. Эти работы ведутся как в лаборатории Института Экспериментальной медицины, так и в Военно-Медицинской академии.
Но этот успех повидимому, и вообще, как говорят, "поспел во-время", ибо есть основания думать, что он окажется последним значительным словом Павлова в этом направлении.
Да не подумают читатели, что этими словами я хороню научный гений Павлова.
Нет, все дело в том, что Иван Петрович залагает в настоящее время фундамент еще новому отделу физиологии - третьему в серии его великих дел, - который все более начинает увлекать его в свою область.
стр. 134
Эта новая увлекающая его и создаваемая им область - учение о трофических нервах - вытекает опять-таки прямым и логическим образом из всех предшествующих работ Павлова.
Дело в следующем. До сих пор теоретическая "чистая" физиология нервной системы знала, как неоспоримо доказанную истину, существование двух родов нервных волокон: 1) чувствительных нервов и 2) двигательных нервов, ясно физиологически обособленных друг от друга и выполняющих каждый свои специфические функции. Врачи-практики, на основании своих клинических наблюдений, считали возможным говорить о существовании еще третьей обособленной группы трофических нервов, которые специально управляют и регулируют питание клеток и тканей в организме; но чистая физиология не признавала их, не имея сколько-нибудь определенных доказательств их существования.
Имея под своим наблюдением в течение длинного ряда лет оперированных им фистульных собак, Павлов мог наблюдать на них в конце концов ряд расстройств и заболеваний, не поддающихся прямому истолкованию. Так, собаки с фистулами желудка и других глубоких отделов пищеварительного канала часто заболевали различного рода изъязвлениями на коже и другого рода трофическими, как говорят врачи, расстройствами (расстройствами питания).
Были и случаи, когда фистульные собаки настоящим образом "сходили с ума", при чем вскрытие обнаруживало у них глубоко зашедшее перерождение головного мозга.
Такой случай был, например, с собакой "Кикиморой", описанной в одной из лучших диссертаций, вышедших из павловской лаборатории и принадлежащей д-ру, ныне профессору, Г. П. Зеленому.
Постепенное накопление клинического материала, собранного в его собачнике, уже давно наталкивало И. П. на мысль, что здесь могла быть речь о тех самых трофических нервах, существование которых так упорно подвергается до сих пор сомнению.
Ведь дело в том, что операции с изготовлением фистул не обходятся без того, чтобы при этом не производились известные натяжения и необычное расположение во внутренних органах брюшной полости. Если принять существование специальных трофических нервов, то легко понять механизм получающихся на собаках трофических расстройств. Неправильное натяжение органов отражается на нервах, а отсюда чисто рефлекторным путем влияет через посредство трофических нервов на питание кожи, мозга или кишечного канала, вызывая таким образом описанное уже явление.
Таким образом, со свойственной ему гениальной смелостью и по аналогии с ранее данными схемами стимулирования и торможения в учении об условных рефлексах или, еще ранее, в механизме иннервации сердечной мышцы Павлов и здесь допускает существование как стимулирующих, так и тормозящих питание трофических нервов.
Года два назад И. П. Павлов выступил в одном из петербургских обществ с докладом на эту тему, который произвел очень сильное впечатление на петербургских ученых. Крайне интересны те приемы и операции, к которым И. П. прибег для проверки своей гипотезы.
Исходя из своего предположения, что ненормальное натяжение брюшных органов ведет к наблюдаемым трофическим расстройствам, Павлов стал намеренно производить на собаках операции, где он подшивал желудок и другие органы брюшной полости на несоответствующие им места, вызывая тем особенно сильные натяжения. Как показатель, он взял промеры температуры и некоторые другие симптомы.
стр. 135
Уже года два назад им были получены весьма интересные результаты в первые дни после операции у собак температура падала на 1-2 градуса, но потом опять возвращалась к норме. Нужно думать, что организм успевает приспособиться к первым нарушениям и восстанавливает свое равновесие обмена веществ.
Таким образом, этот первый метод не дал пока Павлову окончательных результатов. Оперированные собаки остаются пока под присмотром, ибо можно ожидать, что со временем на них еще скажутся ожидаемые результаты трофических расстройств. Пока же Павлов пустил в действие другой метод - хронических раздражений кишечного тракта с одновременными промерами температуры. Эта работа ведется им совместно с д-ром Розенталем и также представляет огромный интерес и значение. И при производстве этого опыта я имел счастие присутствовать, а поскольку самый метод был уже оглашен в некоторых заседаниях Москвы и Петербурга, я считаю себя в праве его сообщить.
Для опыта берутся собаки с так называемою фистулою или "петлею" Тири. - Это одна из петель тонких кишек, оба конца которой, выделенные поперечными разрезами из общей связи кишечного канала, выведены наружу. Таким образом, внутренняя поверхность кишки может быть подвергнута по желанию экспериментатора любому раздражению и в любое время, и, следовательно, устранена возможность, что организм собаки успеет приспособиться к однажды произведенному натяжению в случае операции по первому методу. В петлю Тири вводятся мелкие или крупные камешки с острыми углами. Медленной перистальтикою этот зернистый песок проталкивается через всю петлю и выходит из дистального конца петли наружу. Производится хроническое раздражение слизистой оболочки участка кишечника. Присутствуя при опыте в течение около двух часов, я мог лично убедиться, что во время его температура у собаки падает на 1-2 градуса. На очереди стоят еще целый ряд других раздражителей, которые сменят камешки: температура холодная или горячая, кислоты или какие-либо другие химические реагенты и т. д. Конечно, эти пока разрозненные факты отнюдь не являются прямым доказательством существования трофических нервов - это лишь один из тех методов, который приближает нас к разрешению вопроса.
Имя Павлова является порукою, что раз вопрос поставлен им на очередь, то окончательный ответ за или против этого предположения не заставит себя ждать.
Таковы те главные работы, которые занимают в настоящее время величайшего из русских физиологов. Каждая из них обещает сделать крупный вклад в физиологическую науку и своеобразно характеризует самого Павлова с его неугомонной натурой и тем даром, который он сам так хорошо определил в одной из своих замечательных статей, как "рефлекс цели". Рефлекс цели - это дар устремления к одной какой-либо цели, овладевающей душою людей с творческою волей. В данном случае - это устремление к научному познанию природы, несмотря и вопреки всем тяжелым условиям существования и научной работы, которые так знакомы всем нам...
В этих работах Павлова любопытно отметить также и то, что в то время, как одна из них венчает ряды работ предшествующих лет, другая является как бы началом новых, будем надеяться, не менее плодотворных как по качеству, так и по количеству.
Кроме этих центральных работ, ведущихся в павловских лабораториях, упомяну еще о некоторых других, имеющих побочное значение.
стр. 136
Уже упомянутый мною Вл. Вас. Савич в последнее время интересуется вопросами внутренней секреции. Между прочим, интересно отметить, что случай дал ему в руки старого пса, на котором он, между делом, пробует проверить операцию Штейнаха, пользуясь, как показателем, методом условных рефлексов. Надо сказать, что Вл. Вас. довольно скептически относился в то время к известиям о работах Штейнаха по омоложению и не придавал серьезного значения этой своей пробе.
Нам же хотелось думать, что время успело изменить это недоверчивое отношение и что В. В. Савич еще вернется к этим операциям с более серьезным вниманием.
Но нельзя не отметить ценности самой идеи связать метод Штейнаха с методом условных рефлексов.
Вполне самостоятельно и весьма настойчиво ведет свои работы в лабораториях Павлова д-р Степанов. Он работает над вопросами, связанными с самостоятельным сокращением периферических кровеносных сосудов и своими разносторонними интересами связывает работы павловских лабораторий с работами Кравкова, о которых предстоит сказать еще ниже*1.
Нельзя закончить этот очерк о павловских лабораториях, не упомянув о состоянии его знаменитого собачника. Метод желудочной фистулы, соединенной с перерезкой пищевода, по Павлову, впервые позволил получать из собаки совершенно чистый желудочный сок. Этот сок применяется в медицине в целях излечения некоторых заболеваний пищеварения, соединенных с недостаточной собственной секрецией желудочного сока. В мирное время при павловской лаборатории Ин-та Эксп. мед. существовал свой особый собачий завод, который получал из специально на то предназначенных собак крупных пород, вроде сен-бернаров, большие порции желудочного сока.
Павловская лаборатория снабжала своим "натуральным желудочным соком" не только все русские, но также европейские и даже американские аптеки. В то время общее количество собак в собачнике превышало сотню.
В настоящее время, конечно, все это значительно сократилось. Голодный паек значительно сократил количество собак и сделал совершенно невозможным содержание собак с особенно сложными операциями, требующих тщательного ухода и более тонкой пищи. Но все же и сейчас при лаборатории Инст. Эксп. мед. имеется свыше 40, а в Военно-Мед. академии свыше десятка подопытных собак, из коих некоторые продолжают поставлять желудочный сок в аптеки и лаборатории Петербурга.
III.
Чем больше камень, брошенный в воду, тем больше он сделает круги.
Деятельность Павлова оставила надолго неизгладимый след в истории русской физиологии. Ведь ныне нет в России почти ни одного университетского города, где бы кафедру физиологии занимал не ученик Павлова. Но и в самом Петербурге павловская школа заняла прочные и солидные позиции. Один из крупнейших учеников Павлова
_______________
*1 Работы Степанова, а равно и других называемых здесь авторов печатаются в двух весьма неисправно выходящих журналах: 1) "Сеченовский физиологический журнал" и 2) "Известия Института имени Лесгафта".
стр. 137
в области учения об условных рефлексах Леон Абгарович Орбели руководит работой двух лабораторий: 1) при бывшем женском Медицинском институте и 2) в Институте имени Лесгафта. И там и здесь он продолжает и развивает методы условных рефлексов и искусственных фистул, созданные Павловым. В этом отношении его лаборатории составляют как бы одно целое с лабораториями самого Павлова. Работающие в них составляют как бы одну дружную семью, не считающуюся с границами лаборатории: в моем стремлении побольше увидеть я обходил по несколько лабораторий в день. И трижды на день в разных лабораториях я сталкивался с тем же В. В. Савичем, который старается использовать каждый столь ценный теперь труп собаки для своей работы, которая таким образом осуществляется им одновременно в нескольких лабораториях, или же встречал д-ра Степанова, который таким же образом восполняет недочеты в живом материале кроликов или ищет совета старших товарищей по научной специальности.
Картина дружной совместной работы нескольких крупнейших физиологических лабораторий, которой могут с болью в сердце позавидовать многие москвичи...
Кроме этих работ в области классических павловских направлений, в Институте имени Лесгафта для меня представляла особый интерес работа ассистента Орбели - Крестовникова. У него я мог увидеть амблистому, живущую в этом состоянии уж около двух лет.
Амблистома - это легочнодышащая взрослая форма общеизвестного и часто содержащегося в аквариумах земневодного - аксолотля. Обычно аксолотль в Европе на всю жизнь остается в состоянии личинки, дышащей жабрами, но способной к метанию икры и, следовательно, к размножению. Недавно удалось найти специфическое средство, посредством которого можно с уверенностью заставить аксолотля совершить метаморфоз в амблистому: для этого нужно лишь дать ей несколько приемов препарата щитовидной железы. Этот опыт был произведен в 1919 году одновременно в Москве проф. Н. К. Кольцовым и в Петербурге Крестовниковым. После того он был повторен также в Петербурге Павловским, а в Москве мною совместно с Е. В. Умановой-Завадовской. Но такие превращенные амблистомы в большинстве случаев сравнительно быстро погибали. И в этом отношении двухлетняя жизнеспособность большой амблистомы Крестовникова представляет особый интерес и подтверждение верности метода. Отметив лишь этот факт, я не стану подробно вдаваться в пояснение теоретического и практического значения этого открытия: ведь ко многогранным функциям щитовидной железы прибавляется этим тот значительный факт, что ее гормон управляет процессом метаморфоза у животных. Ведь многочисленные опыты на лягушках (Гудернаг в Америке, Абдергальден в Германии, М. М. Завадовский в Москве), на личинках бабочек (Абдергальден в 1920 г.) и т. д. показали, что у них щитовидная железа ускоряет наступление метаморфоза.
IV.
При том же Институте Экспериментальной медицины существует специальное отделение общей патологии, находящееся в заведывании проф. Е. С. Лондона. Лондон - также бывший ученик Павлова и автор капитальной монографии, вышедшей на немецком языке под
стр. 138
заглавием: "Physiologische und Patologische Chymologie"*1. Он составил себе европейскую известность дальнейшим усовершенствованием фистульного метода в том направлении, что он делает на одной собаке до 6 и больше фистул на протяжении пищеварительного канала. Этот "полифистульный метод" позволил ему произвести подробные наблюдения над последовательными изменениями пищевой кашицы - химуса - при его продвижении по пищеварительному каналу. Я пришел к Ефиму Семеновичу с просьбой показать мне этих полифистульных собак, но был горько разочарован в своих надеждах: как и у Павлова, эти собаки, требующие тщательного ухода, не выдержали грубой пищи, едва пригодной для питания нормальных собак, и погибли. Но я был с лихвою вознагражден, когда Лондон познакомил меня с новым разработанным им методом фистул на кровеносных сосудах.
Как это ни странно, но это так. Дело идет не более и не менее, как о создании фистул, помощью которых экспериментатор получает возможность получать для исследования кровь из наиболее глубоко лежащих сосудов и, обратно, вводить в их русло испытуемые вещества в любой момент и в любом количестве.
Метод этот, простой до гениальности, заключается в следующем.
Металлическая трубка, более тонкая и длинная, чем применяемые для кишечного канала, на одном из концов имеет две полукруглые сходящиеся концами пружинки с петельками (отверстиями) на концах, так что они почти сходятся между собою, образуя полный круг. Этими пружинками охватывается сосуд и затем завязывается ниткой, продетой в дырочки на их концах. Другой конец трубки остается выходящим наружу. Таким образом, мы имеем постоянный ход к интересующему нас сосуду. При первой необходимости мы берем обыкновенный шприц для инъекций и, вводя его через фистулу - трубку до сосуда, прокалываем иглою его стенку. В зависимости от надобности, мы можем или взять в шприц нужное количество крови или, наоборот, впрыснуть тот или другой состав, не трогая в остальном собаку и не причиняя ей никакого беспокойства.
Трудно переоценить все значение этого многообещающего принципа. Ведь его дальнейшее развитие откроет нам доступ к самым нежным органам тела - кровеносным сосудам любой части тела и позволит вскрыть многие тайны, оставшиеся до сих пор недоступными исследованию.
Павлову принадлежит мысль, что прогресс науки определяется созданием новых методов исследования. Открытие новых методов исследования дает всякий раз новый толчок развитию науки. Вся его личная деятельность есть яркое подтверждение этой истины. Но также много мы можем ожидать от метода фистул кровеносных сосудов, созданного Лондоном.
Правда, сам Лондон указывает на те трудности, которые придется еще преодолеть на этом пути. Но эти трудности главным образом технического порядка. Так, нужно еще выверить, насколько долго будет держаться такая фистула с ее кольцом, замкнутым ниткою. Далее, кровеносные сосуды легко дают анастомозы и таким образом изменяют кровеносное русло. Здесь же возникает опасность, что частые уколы в одно и то же место поведут к разрастанию соединительной ткани в этой части стенки сосуда, которое закончится зарастанием
_______________
*1 Ему же принадлежит прекрасный курс лекций для студентов: "Физиология и патология пищеварения", изд. "Практич. Медицины", 1916 г.
стр. 139
сосуда и, следовательно, фистула потеряет свой смысл. Но несомненно, что эти возможные затруднения не умаляют принципиальное огромное значение вновь созданного метода*1.
В настоящее время Лондон занят проверкой верности и применимости этого метода. Он показывал мне собаку, живущую уж более 5 месяцев с двумя такими фистулами. Зима, заморозившая его лабораторию, не позволяет ему перейти к работе по существу. Его фистулы, из коих одна проведена к воротной, а другая к печеночной вене, позволяет ему исследовать огромной важности вопрос о физиологическом значении печени.
V.
3-ье отделение Института Эксп. медицины отведено под лабораторию физиологической химии и находится в заведывании Б. И. Словцова.
В противоположность сосредоточенности интересов И. П. Павлова, который в течение десятков лет способен отдаваться одной занимающей его идее, Б. И. Словцов замечателен разносторонностью своих интересов и энциклопедичностью своих работ. Вместе с большим штатом своих учеников и сотрудников он разрабатывает одновременно несколько глав физиологической химии:
1) Уже издавна его привлекают проблемы, связанные с физиологической ролью ферментов.
2) Одновременно с этим его привлекают явления иммунитета в широкой биологической постановке этой проблемы.
3) В то же время им поставлена в настоящее время большая задача систематического и планомерного изучения химического состава всех основных тканей животного организма - эта задача осуществляется им в настоящее время силами нескольких сотрудников*2.
4) Наконец, современные годы поставили перед нами большие задачи по выяснению многих вопросов, связанных с народным питанием.
В этих своих работах по физиологии питания Словцов тесно связан с заданиями и потребностями государственной власти. Под его руководством выполнен большой ряд ценных работ в этом направлении, обогатившие наши познания и способы оценки продуктов питания в текущие "голодные" годы.
Все эти направления своих работ Словцов осуществляет кроме лаборатории Института Эксперим. медиц. еще в двух лабораториях: 1) при одном из сельско-хозяйственных учебных заведений в Лесном и 2) в биохимической лаборатории Высшего Женского Медицинского ин-тута. Впрочем, последняя выполняет в настоящее время по преимуществу задания чисто педагогического характера.
В план моей статьи не входит излагать содержание многочисленных работ, выходящих из лабораторий Словцова. Поэтому я могу лишь отослать интересующихся к выходящим ныне, правда с годовыми промежутками, томам "Сеченовского физиологического журнала", где нашли себе место большинство работ словцовских лабораторий, выполненных в последние годы.
_______________
*1 Этот метод опубликован уже Е. С. Лондоном в предварительном сообщении в одном из немецких журналов в 1920 г.
*2 В частности, им уже начата печатанием большая серия работ, посвященных химизму и ферментам мозга - см. "Сеченовский физиологический журнал", т. II, вып. 1, 2 и 3, статью Оссовского.
стр. 140
VI.
Кроме павловских лабораторий была еще одна притягательная сила, которая побудила меня к этой поездке в Петербург. Это желание лично познакомиться с поразительными результатами работ Кравкова, разговоры о которых не прекращаются в научных кругах Петербурга и Москвы вот уже в течение двух лет.
Николай Павлович Кравков занимает кафедру фармакологии в Военно-Медицинской академии. Это единственная лаборатория, где сосредоточивается научная деятельность этого оригинального русского ученого, привлекшего к себе в последние годы исключительное внимание. Уже около десяти лет как вышел первым изданием его классический двухтомный курс: "Основы фармакологии" (изд. Риккера), где чуть ли не каждая глава обильно снабжена материалами, основанными на личных опытах и наблюдениях самого автора. В течение ряда лет его лаборатория выпустила много весьма ценных трудов фармако-физиологического содержания. Около 1914 года Кравковым был сообщен изобретенный им метод изолированного уха кролика, еще более упрочивший его славу.
Уже давно физиологи и фармакологи заинтересовались действием различного рода ядов и других реагентов на кровеносные сосуды животного организма. Для этой цели оказалось удобным пользоваться в иных случаях сердцем или другими органами, вырезанными из тела животного: как выясняется, эти органы могут в течение многих часов поддерживать свою жизнедеятельность, если снабжать их притоком соответствующих питательных жидкостей или так называемого "физиологического раствора". Если к этому раствору прибавлять тот или другой исследуемый яд, то можно таким образом исследовать влияние его на сердечный ритм, на тонус кровеносных сосудов и другие явления, имеющие большое физиологическое значение. Все эти причины сделали этот "метод изолированных органов" незаменимым приемом для многих задач физиологического и особенно фармакологического исследования. Но этот метод часто встречал те трудности на своем пути, что он сопряжен с некоторыми сложными техническими приемами: сердце теплокровных требует, например, непременно, чтобы проходящий через него раствор имел температуру тела, но и при этих условиях оказывается часто капризным и все же сравнительно быстро изменяет свою нормальную жизнедеятельность.
Заслуга Кравкова заключается в том, что им найден был в ухе кролика идеальный объект для работ по методу изолированных органов: ухо состоит почти исключительно из одного хряща и почти не поддается гниению. Оно в течение многих дней (до семи дней и больше) поддерживает нормальную жизнедеятельность своих сосудистых стенок и таким образом позволяет ставить на одном и том же ухе длительные опыты. Наконец, хотя оно и принадлежит телу теплокровного, но жидкость при работах с ним не требует подогревания, ибо ухо кролика составляет нечто переходное к "хладнокровности". Наконец, этот метод до крайности прост и дешев: один кролик дает два уха и при этом остается жить до любого третьего опыта. Все эти обстоятельства привели к тому, что в течение нескольких лет метод Кравкова завоевал себе почетное место во всех физиологических работах с сосудистой системой.
Но, как выяснилось, изобретение этого метода является лишь началом поистине сенсационных дальнейших работ того же ученого.
стр. 141
В истории этих работ, можно сказать, как бы подтвердилась поговорка "нет худа без добра": поразительные следующие друг за другом открытия Кравкова вызывались в значительной мере теми невероятно тяжелыми условиями, в которых оказались теперь все русские ученые за отсутствием животного материала. Все возрастающая трудность добывания подопытных животных должна была поставить вопрос о возможно более долгом использовании одного и того же кроличьего уха.
И вот Кравков находит, что кроличье ухо, отрезанное от живого тела можно сохранять в течение многих (предельный срок, достигнутый им до сих пор, - до 8 месяцев). Если через этот промежуток вновь осторожно размочить совершенно высохшее ухо, оно вновь восстановляет свою прежнюю жизнедеятельность и может быть пущено под опыт, как свеже срезанное. Это пример переживания тканей, не имеющий себе равного во всех предыдущих замечательных опытах многих ученых в этом направлении.
Еще замечательнее другой ряд опытов Кравкова. Чувствуя нехватку в кроликах, он отдается поискам других более доступных органов для своих работ и находит таковые в человеческих пальцах, отрезанных от свежих трупов. В настоящее время эти человеческие пальцы занимают в работах кравковской лаборатории не менее почетное место, чем уши кроликов.
Но этого мало. Кравков испробует свои методы консервирования пальцев и находит, что, подобно ушам кролика, пальцы сохраняют свою жизнедеятельность долгое время после того, как они отделены от живого тела. Им изобретены несколько способов консервирования пальцев, при чем пальцы, месяцами сохранявшиеся таким образом, могут быть пущены вновь под опыт по методу изолированных органов. Таким путем обнаружена поразительная живучесть некоторых тканей. В частности стенки кровеносных сосудов пальцев, высушенных до состояния мумии, будучи осторожно отмочены, обнаруживают все свойственные им признаки жизни: они вполне закономерно сокращаются или расширяются, регулируя таким образом кровяной поток, как в живом теле.
Таковы те предварительные сведения, известные уже с прошлого года, с которыми я явился в лабораторию Кравкова. То, что мне пришлось увидеть, превзошло мои ожидания. Последние работы Кравкова еще дальше способны увеличить восхищение всякого, кого волнуют последние достижения в области изучения сокровенных процессов жизни.
Сам Кравков занят в настоящее время работами в двух направлениях. Во-первых, он разрабатывает и углубляет методы консервирования пальцев и других органов. При этом теперь дело идет уже не о засушивании и последующем оживлении пальцев, а об поддержании в отрезанном пальце жизни в течение длительного периода времени. В кабинете Кравкова мне пришлось увидеть своеобразный "цветник" из человеческих пальцев, "произрастающий" в разнообразных сосудах, расставленных на полочках. Кравков не сообщает пока о тех методах, которыми он пользуется для получения этих эффектов, но здесь можно видеть пальцы, воткнутые в параффинообразные массы, и пальцы, высушенные в мумии. Некоторые пальцы обнаруживают все свойственные им признаки жизни: на них продолжают расти ногти и волосы и потовые железы отделяют пот, а кровеносные сосуды дают описанные выше сокращения стенок. Эти пальцы и по внешности сохраняют месяцами свой естественный вид.
Надо сознаться, что вид этой полочки с "растущими" в тарелочках и под стеклянными колпаками человеческими пальцами оставляет
стр. 142
чрезвычайно сильное впечатление. Сам Кравков настолько увлечен новой открывающейся перед ним областью исследования, что весь горит огнем устремления к своим пока не раскрываемым еще до конца заданиям и производит впечатление какого-то загробного садовника, самоуглубленного в свои тайные мысли.
Другой ряд не менее богатых перспективами фактов, занимающих Кравкова, состоит в следующем.
Как показали его опыты с изолированными органами, стенки кровеносных сосудов обнаруживают исключительную чувствительность к различного рода ядам, превосходящую все до сих пор известное.
Так, некоторые яды вызывают сужение сосудов уже при разведении в 10 в шестой степени раз [опечатка в тексте] (десять в двадцать шестой степени), т. е. в разведениях, при которых, как говорит сам Кравков, приходится думать не о молекулярных, а, быть может, о внутриатомных влияниях со стороны изучаемых ядов.
Эти то явления, связанные с физиологическим действием минимальных доз ядов, и составляют вторую часть работ, занимающих в настоящее время Кравкова.
Весьма интересные темы распределены также между учениками Кравкова. Из них стоит упомянуть о работе старшего ассистента Кравкова Сергея Викторовича Аничкова. Его задача - исследовать влияние различного рода патологических процессов в пальцах на жизнедеятельность их кровеносных сосудов.
Для этой цели он использует пальцы, пораженные гангреной и другими какими-либо патологическими процессами. Курьезны некоторые подробности, связанные с этой работой, которые мне пришлось слышать из уст самого Сергея Викторовича.
Для своей работы он вошел в соглашение со всеми большими госпиталями Петербурга, которые сообщают ему о всех интересных для его целей трупах по телефону. Едва получив сообщение, ему приходится спешить в это место, чтобы захватить еще свежий труп. Но тут ему приходится сталкиваться с затруднениями постороннего характера: родственники, приходящие за телом покойника, не соглашаются получить труп без пальца и все дело грозит скандалом. Поэтому приходится прибегать к такого рода хитрости: труп во время отпевания выносят под каким либо предлогом в соседние комнаты на 2-3 часа. За это время Аничков должен отрезать палец, произвести исследование (все снаряжение и производство опытов весьма просто и не требует большого времени) и пришить палец на место.
Но, конечно, не всегда приходится прибегать к такой хитрости. И как раз мне пришлось присутствовать при исследовании, которое производил С. В. Аничков над двумя гангренозными пальцами, полученными им в его полное и "вечное" владение*1.
* * *
Сказанного достаточно, чтобы дать представление об этих единственных в своем роде работах, связанных навсегда с именем Николая Павловича Кравкова. Ими же можно было бы закончить описание тех необычайно ярких впечатлений, которые дало мне это двухнедельное посещение петербургских физиологических лабораторий. Но все же необходимо сказать еще несколько слов о трех лабораториях,
_______________
*1 Следует здесь же упомянуть, что методы Кравкова уже перенесены Б. И. Словцовым на другие органы, мне пришлось видеть у него отрезок кишечника кролика, который обнаружил жизнедеятельность после того, как пробыл два месяца в высушенном состоянии.
стр. 143
которые я успел, к сожалению, лишь крайне бегло и коротко посетить уже перед самым отъездом.
Физиологическою лабораторией при университете заведует один из старейших вождей русской физиологии, разделяющий эту славу наравне с Павловым - Н. Е. Введенский. Область, в которой работает Введенский, - это нервно-мышечная физиология, где Введенскому принадлежит честь открытия одного из интереснейших явлений, получивших от него название "парабиоза". Его классическое исследование, посвященное целому вопросу, под заглавием: "Возбуждение, торможение и наркоз", а также и другие работы его создали ему мировое имя. К сожалению, я не имею возможности изложить здесь даже принцип этих работ: нервно-мышечная физиология составляет одну из труднейших глав физиологии, а учение о парабиозе - один из сложнейших вопросов в этой главе, и для их изложения потребовалось бы гораздо более места, чем я здесь могу располагать.
Как я уже сказал, к сожалению, я успел лишь перед самым отъездом и на весьма короткий срок побывать в лаборатории Введенского. Застал я Введенского за чтением лекции перед небольшей группой студентов, готовящихся приступить к практическим занятиям. Хотя это был уже конец апреля, но в лаборатории еще царствовал мороз, и все присутствующие сидели в пальто. По окончании лекции я узнал от Введенского и его ассистентов, что в течение зимы лаборатория была совершенно не отапливаема и таким образом никакие работы с нервно-мышечными препаратами были, конечно, не мыслимы. Таким образом, в течение всей зимы эта лаборатория одного из крупнейших и оригинальнейших русских физиологов оказалась выбитой из строя и все надежды его и его сотрудников направлены были на летние месяцы.
Еще более бегло познакомился я с двумя молодыми исследовательскими институтами. Один из них - Биологическое отделение Рентгенологического института - находится в заведывании д-ра Неменова. Одним из подотделений его заведует проф. Лондон. Здесь я мог убедиться в изумительном благотворном значении рентгеновых лучей на паршу и другие лишаи у ребят, а также присутствовать при амбулаторном приеме больных в его с редким богатством оборудованном рентгеновском кабинете. Что касается чисто научных работ Института, то они еще главным образом в будущем. В частности, д-р Неменов, как рентгенолог, уже ранее работавший в смежных областях, предполагает поставить ряд исследований в связи с работами Штейнаха по омоложению.
Наконец, в бывшем дворце бывшего великого князя Николая Николаевича, нашел себе место грандиозно задуманный "Институт по изучению мозга и психической деятельности" (коротко он называется Институт "Мозг") под главным руководством профессора Бехтерева.
Я не смог оставаться долго в этом дворце и из всех его многочисленных отделений успел осмотреть лишь прекрасно оборудованное отделение, изучающее методом условных рефлексов нервно-психическую деятельность на человеке. Как и Институт д-ра Неменова, это учреждение еще не имеет за собою славы прошлых лет, и его деятельность и плоды ее еще всецело в будущем. Что же касается прошлых заслуг лично проф. Бехтерева, то изложение их опять-таки завело бы меня за пределы задач этой статьи*1.
_______________
*1 Институтом выпущено 2 номера журнала под заглавием: "Вопросы изучения и воспитания личности". Как и все остальные наши научные издания, этот журнал выходит с годовыми опозданиями, а то, что выходит, не доходит до своего читателя и остается неизвестно публике.
стр. 144
VII.
Этим заканчиваются мои впечатления. Понятно, что за этот короткий срок, который я имел в своем распоряжении, я не имел возможности посетить еще другие лаборатории, посвященные разработке физиологических и близко к ним стоящих проблем. Но мне кажется, что и того, что я описал выше, вполне достаточно, чтобы сказать:
- Русская наука и в частности русская физиология не умерла.
Даже в тех невероятно тяжелых условиях личного существования и при отсутствии лабораторных средств, которые переживали и по сию пору переживают русские ученые, они находили в себе достаточно сил и желания, чтобы совершить ряд открытий и работ, которые имеют, конечно, капитальное значение. Мы можем смело сказать, что значение работ Павлова, Лондона и Кравкова может быть поставлено не ниже значения работ Штейнаха по омоложению, если, конечно, отбросить сенсационную сторону этих последних.
Вместе с тем, это сравнение наводит нас на некоторые весьма печальные и нелестные для нас размышления. В самом деле, это характерно для России, что мы способны захлебываться восторгом от всего, что идет к нам с Запада, и глубоко равнодушны к тому, что делается рядом с нами. Мы только и говорим, что об открытии Штейнаха, но кто из русской публики толком расскажет, какие научные заслуги Павлова послужили основанием известному декрету Совнаркома, и кто слышал о замечательных, открывающих совершенно новые горизонты, работах Кравкова? Русский ученый, покуда он работает в России же, как это уже исторически засвидетельствовано, с крайним трудом находит себе достойную оценку и поддержку. А вот когда Мечников или, как теперь, Воронов попадают в Париж, то мы начинаем восславлять их на всех перекрестках.
Отнюдь не ложный патриотизм говорит во мне, когда я подчеркиваю необходимость достойной оценки науки в своей стране: для меня важно здесь то, что умение поддержать своих ученых есть критерий культурности страны. И, наоборот, только дикарям свойственно открывать рот перед всем, что идет с Запада, и не верить тому, чтобы мы сами у себя были способны сделать что-либо подобное. Отсюда эта погоня за заграничными сенсациями и равнодушие к тому, чем заняты научные лаборатории в родном городе.
Есть, пожалуй, и еще одна причина, облегчающая наше укоренившееся равнодушие к самим себе: обращаясь к работам своих ученых, мы как бы невольно налагаем на себя обязательство тем или иным путем помочь им и оказать им активное содействие, поставить их в соответствующие условия. Но ведь куда легче получить из-за границы готовый товар.
А, между тем, нужно еще и еще говорить о тех условиях, в которых находится научная работа в России в настоящее время. В этом отношении моя поездка снабдила меня также достаточным количеством ярких фактов. Приведу некоторые из них.
Лаборатория Павлова при Институте Экспер. Мед. имеет новый корпус, отстроенный по заданиям Павлова и специально приспособленный для тонких работ с условными рефлексами, где прежде всего требуется абсолютная изоляция от всех звуков, идущих извне. Это здание было закончено незадолго до революции и все его приборы и установки были рассчитаны на электрическую энергию. В настоящее время этот корпус остается совершенно неиспользованным, ибо и после
стр. 145
декрета Совнаркома я застал лабораторию в состоянии, когда электрический ток не подавался в нее из центральной станции. Но этого мало: по словам Павлова в течение всей минувшей зимы они должны были вести свои опыты и записывать протоколы в темном старом лабораторном здании при свете лучинки, ибо лаборатория не имела никаких других средств освещения.
В не менее печальном положении находятся подопытные собаки, которые получают все время весьма слабо перевариваемый корм, состоящий из отбросов, которые раньше выбрасывались, как несъедобные. Понятно, что при таких условиях как у Павлова, так и у Лондона погибли все собаки с более сложными операциями.
Далее, лаборатории Лондона и Введенского в течение зимы почти совершенно не отапливались и таким образом должны были прекратить до лета все свои научные работы. То же самое приходится сказать о лабораториях Орбели в Лесгафтовском институте, о павловской лаборатории при Академии Наук и т. д., и т. д.
Далее, я уже упоминал о крайне интересной работе С. В. Аничкова, который должен совершать поездки из одного конца города в другой в погоне за человеческими пальцами. Характер его работы известен в Петербурге, а общее направление и результаты работ Кравковской школы были сообщены петербургскому обществу в докладе Кравкова уже около двух лет назад. Тем не менее, когда Аничков возбудил ходатайство о предоставлении ему машины для своих поездок по госпиталям, ему было в этом отказано.
Что же приходится еще сказать о личном материальном обеспечении научных работников, которые вынуждены работать в госпиталях и в ряде других мест для того, чтобы обеспечить себя и свою семью вместо того, чтобы отдаться всецело разработке научных тем?
Нельзя не приветствовать поэтому декрет Совнаркома, которым обеспечиваются до известной степени все сотрудники павловских лабораторий и предписывается обратить особое внимание на снабжение его лабораторий всем необходимым.
Но этого еще далеко недостаточно. И, наконец, этот декрет совершенно не касается лабораторий Кравкова, Лондона, Введенского и других ученых, с пользою работающих на научном поприще.
Я не принадлежу к числу тех лиц, которые рады накапливать все эти факты, как грозное обвинение против Советской власти. Мне хорошо известно, что переживаемый нами кризис науки имеет гораздо более глубокие и общие корни в мировом экономическом кризисе и выходит далеко за пределы нашей страны.
Вот как, например, знаменитый Штейнах рисует условия, в которых протекает ныне его работа, в своей книге об "Омоложении":
"Один человек не в состоянии разрешить все вопросы, всплывающие один за другим в процессе работы даже тогда, когда он обставлен помощью и богатыми средствами, не говоря уже об исследователе, который, подобно мне, уже много лет работает без научных вспомогательных сил и со скудными средствами и лаборатория которого в последнее время была просто парализована без субсидий, а следовательно, без служителей и без животных для опытов. Интересная область требует собственных опытных учреждений, институтов для "экспериментальной, практической биологии" или "для экспериментального изучения старости". Пусть начнут более счастливые города и страны".
В унисон со Штейнахом, его близкий друг и сосед Каммерер в своем популярном изложении проблемы омоложения жалуется, что
стр. 146
в Австрии "... исследовательские институты и образовательные учреждения терпят жесточайшие лишения". В то же мое пребывание в Петербурге мне посчастливилось попасть в "Доме ученых" на доклад вернувшегося из Риги проф. Боголепова - человека, отнюдь не расположенного к Советской власти, который с научной беспристрастностью дал разящие факты, рисующие удручающие материальные условия, которыми окружены научные работники на Западе. Из примеров особенно запомнился мне случай одного химика в Америке, который после 20 лет преподавательской деятельности в Высшей Школе вынужден был, чтобы прокормить семью, выйти на улицу торговать ваксой.
Если вспомнить еще доклады проф. Кржышковского, недавно вернувшегося из Италии и нарисовавшего картину нужды ученых в Италии, то этого достаточно, чтобы признать кризис науки за мировое бедствие, а не исключительно русское зло.
Но все же и при этих условиях нельзя не признать, что в России научные работы обставлены особенно тяжелыми условиями. Если мы отбросим щепетильные соображения о материальной необеспеченности работников чистой науки, то вспомним хотя бы о том, что мы лишены здесь одного средства общения, которое является необходимым условием научной продуктивной работы: мы совершенно не имеем периодически и планомерно выходящих научных журналов, которые позволяли бы держаться нам в курсе научных работ друг друга. Вот примеры: работы Кравкова, Лондона или Павлова, открывающие новые горизонты, до сих пор не нашли себе отклика в печати. Единственный физиологический журнал, издающийся в Петербурге под редакциею Б. И. Словцова: "Русский Физиологический Журнал имени Сеченова" не выходит в свет уже более полутора годов. А между тем, еще год назад, когда я приехал в Москву из Одессы, Б. И. Словцов сообщил мне, что очередной выпуск журнала сдан в набор и должен выйти в течение месяца. Но все же и этот журнал уже в то время был настолько стеснен местом, что все авторы должны были сжимать размеры статей до характера конспекта. Совершенно справедливо говорил мне Кравков, что при этих условиях он не считает возможным печатать в нем свои исследования, заслуживающие лучшей судьбы и более пространного изложения. Но больше того, даже и то, что издается, по общим условиям "распределения", совершенно не доходит до тех читателей, для которых оно предназначается. Так, например, только в Петербурге я узнал о существовании "Вестника Института "Мозг" и мог из рук самих авторов получить выпуски Сеченовского журнала или "Известий Института Лесгафта", которых я безрезультатно добивался в Москве официальным путем. Таким образом и то, что выходит в свет, лежит где-то и зачем-то скрытым на складах, вместо того, чтобы служить тому духовному обмену, который является задачею всякого печатания. Стоит ли называть после этого целый ряд новых изданий, которых я и по сию пору не мог достать, хотя они заведомо существуют на складах...
В свете этих фактов у нас отнимается в значительной мере право ссылаться на картины нужды западной науки и находить себе в том оправдание. Да и что это, наконец, за обыкновение радоваться тому, что "и у других худо". Мы как бы боимся думать, что у нас может, и должно быть лучше, чем в других странах, и любим ссылаться и мерять все "на худший аршин" наиболее отсталых стран.
Западная наука сохранила все свои старые журналы и имеет где делиться результатами своих исследований - в этом ее неоцененное преимущество перед нашей.
стр. 147
Не менее печально положение с содержанием лабораторных животных. С невероятной близорукостью продовольственные государственные органы часто совершенно отказываются снабжать их кормом. Не повторяя своих впечатлений из Петербурга, укажу на более близкие примеры: не далее, как этим летом моя попытка поставить опыты в Биохимическом Институте под руководством проф. А. Н. Баха над четырьмя щенками окончилась тем, что за отсутствием кормов два щенка погибли от голодного истощения, а двое других заболели паршою и едва были спасены. Институту пришлось ликвидировать не только собак, но и коз, с которыми производились другими сотрудниками Института опыты, имеющие весьма серьезное значение.
С неуклонной решимостью Москоммуна отказывает снабжать зерном лабораторных кроликов, мотивируя тем, что и "людей не хватает чем кормить". Этот внешне убедительный мотив свидетельствует лишь о крайней близорукости и неумении понять значение науки для самого государства.
Ведь при всех условиях затраты на приличное содержание животных при 10-20 лабораториях Москвы и Петербурга составляет такую ничтожную часть общегосударственного кормового бюджета, что они потонули бы в общем числе расхода пищевых веществ.
И, наоборот, насколько неизмеримо большой приход дали бы эти ничтожные затраты, если мы вспомним ту банальную истину, что уровень культуры и состояние процветания государства определяется тем уважением, которое мы питаем к науке. Не здесь на страницах этого журнала доказывать пользу и ценность чистой теоретической науки*1. Но достаточно вспомнить по этому поводу один свежий пример.
Проф. Нейберг в Германии, занятый чисто теоретическими вопросами разъяснения процесса спиртового брожения, не далее как в годы мировой войны открыл попутно способ получения глицерина из крахмала. Таким образом им было положено основание двум новейшим завоеваниям германской техники: 1) искусственному получению жиров из углеводов и 2) получению нитроглицерина и других взрывчатых веществ из той же картошки.
И разве не так же точно Штейнах, первоначально занятый теоретическим вопросом о влиянии половых желез на признаки пола, пришел ныне к открытию способа нашего личного омоложения и продления жизни?
Побольше внимания к личному обеспечению работников науки: возрождение научных журналов, которые восстановили бы общение между учеными разных городов России, обеспечение научных лабораторий соответствующим оборудованием и средствами на содержание животных - вот те неотложные меры, которые необходимо принять, если мы заинтересованы в том, чтобы наша научная мысль не умерла. Мне кажется, что те достижения, которые сделала петербургская наука даже в тяжелых условиях протекших годов, достаточно убеждает, что наши ученые заслужили полной и немедленной поддержки.
_______________
*1 Тем более, что это уже сделано с такою силою незабвенным К. А. Тимирязевым в ряде его хорошо известных статей (см. особенно: "Луи Пастер").