стр. 54
С. Подъячев.
ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО.
(Из моих прошлых скитаний.)
I.
Три дня и три ночи (ночи в особенности) жил я какой-то страшной, кошмарной жизнью.
От сплошного общего, ни на единую минуту несмолкаемого шума работающей машины, от крика, вопля, плача, визга, ругани собранных и загнанных в одно место множества людей, кружилась голова, болела и вопила душа и являлось желание провалиться куда-нибудь, умереть, не слыхать бы и не видать всего этого ужаса!!
Помимо нас простых смертных, пассажиров третьего класса <и> пассажиров не из простых смертных, а так называемых в то время "привилегированных" 1-го и 2-го, ехала на пароходе партия новобранцев в шестьсот человек да отпускных из своих частей домой солдат, озлобленных дальней дорогой, наголодавшихся, обовшивевших тоже, должно быть, в общем человек до двухсот.
Новобранцы ехали из Саратова до Казани. Пароход отвалил вечером... Погода стояла ветренная, холодная, гадкая.
По разлившейся, взбаломученной, мутной Волге, от дувшего с северной стороны ветра, ходили, сталкивались, плескались, со зловещим шумом, с белыми гребнями сердитые волны.
Вся нижняя палуба парохода от носа до кормы, вся была переполнена людьми. Буквально негде было повернуться. На носу, около машины, около дверей отхожего места, в проходах, на дровах, на тюках клади, на скамейках и под ними везде были люди.
Женщины, старые и молодые, иные с маленькими грудными детьми, перепуганные и затертые в этой одуревшей, потерявшей всякую меру скромности и стыда толпе, жались как и где попало...
Новобранцы, точно на подбор, все малорослые, тощие, с землистого цвета лицами, нищенски грязно одетые, в опорках, в каких-то туфлях, в резиновых калошах на босу ногу, в рубашках, пиджаках, в бабьих "обжимках", еще на пристани, садясь на пароход, устроили скандал:
- Не поедем! - кричали они, ругаясь, - давай нам место!.. Гони к чорту всех с парохода... О-о-о! Го, го, го! Вали, товарищи!.. Чего на них глядеть-то!.. Все наше!
Самая отборная ругань, пронзительные свистки, визг гармошек, пение на особый заунывный и жуткий мотив, от которого делалось страшно, наполнил весь пароход, когда толпа эта, заливая его, ворвалась на нижнюю палубу.
стр. 55
Пассажиры первого и второго классов попрятались по каютам, заперлись и закрыли окна изнутри решетками.
С пристани несся гам провожавших, а на сходнях, толкая друг друга, отпихивая милицию, лезли солдаты, мужики, бабы с котомками, а за ними "перли" носильщики с багажем, татары и русские, не разбирая ничего и крича:
- Эй, берегись, убью!.. По-о-о-сторонись, дери чорт твою душу!.. Не видишь, что ли... ослеп?!
- А ты, носатый дьявол, татарская морда, куда прешь без разбору на человека!!.
- Хо-о-ды прочь, сабака!!
А с верху в медную трубку вопил капитан парохода:
- Отойди от борта!.. Эй, глухари, русским языком говорю: отойди от борта!
Его не слушали и перегруженный до нельзя пароход наклонился до того в сторону пристани, что образовал из себя покатую горку, а с другой стороны, где было сравнительно пусто, в бок парохода хлестали разгулявшиеся волны настоящего шторма и он, вздрагивая от колоссальной работы машины, никак не мог отвалить от пристани.
Когда же наконец осилил и отвалил, то с берега с пристани и с парохода раздался вой, крики ура, пение, свист и все это слилось во что-то такое кошмарно-безумное, невыразимо грустное и страшное, от чего хотелось провалиться куда-нибудь сквозь землю...
II.
Между тем, пока отваливали, начало быстро смеркаться... Вспыхнуло электричество, и вот, при его освещении, картина переменилась, приняла другой, совсем уже фантастический вид...
Я приткнулся где-то в носовой части и мне далеко было видно вперед к корме, как всюду копошились, двигались, толкались, слившись в один клубок, людские фигуры. В глазах пестрело, а когда я на минуту закрывал их, то слышался один только общий сплошной гул, сквозь который вдруг вырывались, как звуки выстрелов, отдельные, особенно звонкие, вскрики ругательств и где-то там от кормы доносилось пение, казавшееся в этом сплошном гуле не пением, а жалким хватающим за сердце, точно вой по покойнике, воплем...
Шла ночь... За бортом быстро темнело... плескались волны, свистел ветер, барабанил дождь и, как страшное, спрятанное внутри парохода чудовище, гудела и шипела, не умолкая, машина.
Возбужденные, иные полупьяные, новобранцы или, как они сами себя называли, "товарищи", не видя над собой никакой власти, опьяненные сознанием того, что: "Вали, товарищи, бояться некого... все наше", - делали что хотели. На них тяжело, обидно и до слез больно было смотреть, а главное слушать то, что кричали они, говорили и пели... Все словно сговорились делать одно только гадкое. Особенный подчеркиваемый, самый отвратительный цинизм и в ухватках и в ругательствах и во всем был хозяином этих молодых людей. И не так обидно и больно было глядеть на то, что они босы, грязны и что тесно и гадко им ехать, а на то, как все они, цвет и надежда наша "свободные товарищи" обновленной родины, не сознают и не понимают
стр. 56
ничего и что нет в них никакой нравственной скромности и нет гордости к человеческому достоинству...
...............
Каюты первого и второго классов находились наверху, а ход туда в хорошие глянцевитые двери был снизу и ходить пассажирам третьего и четвертого классов, как и водится, в эти двери наверх было заказано.
Там, по каютам, сидели на заперти другие уже и в то время, "бывшие люди" и положение их, действительно, было небезопасно...
Там, наверху, было чисто, светло, тепло, уютно и это все вместе взятое, даже не имеющего ничего против человека, коробило и резало глаза своим резким контрастом в сравнении с тем, что делалось внизу.
Товарищи новобранцы, еще не садясь на пароход, как я уже говорил, протестовали, крича: "Гони их всех, буржуев проклятых, к чорту! Что на них глядеть-то!" - и вот здесь на пароходе, когда совсем уже надвинулась темная, холодная, суровая ночь и когда людям, большинству из них, действительно, негде было приткнуться не только что лечь, а даже присесть, какой-то все время бегавший по всему пароходу новобранец, тщедушный в белой рубашонке, парнишка, с папироской в зубах, ругавшийся и кричавший больше всех, заорал вдруг пронзительно громко:
- Ура, товарищи! айда наверх!.. Собаки мы, что ли?! Теперича все равны... На кой они нам нужны!!
Этого было достаточно... Через боковые лазейки наверх, и через двери в первый и во второй класс с криком и свистом, толкаясь и сквернословя, точно подстегивая себя этими ругательствами и ободряя, полезли новобранцы...
Прибежал капитан и начал было призывать к порядку, крича что-то. Но его не слушали, и кто-то завопил:
- Дай ему по рылу, товарищ!.. Чего на него глядеть-то?.. Чай мы тоже люди! Напихали их, тама, сволочей всяких, а мы мерзни из-за них. Бей их чертей, боле никаких!!
В это время появился откуда-то, должно быть из первого класса, какой-то белобрысый бритый щеголевато одетый офицер, молодой и красивый, с Георгиевским крестиком на груди и сделал замечание одному из новобранцев. Новобранец обернулся к нему, злобно засмеялся, обругал его матерно, послал к чорту и пошел прочь.
Франтоватый офицеришка, видимо, пораженный дерзостью "хама", побежал за ним и крикнул:
- Как твоя фамилия, ме-е-е-рзавец?! Как твоя фамилия, ме-е-ер-завец?!
Новобранец полуобернулся к нему и, скаля зубы, вызывающе-язвительно кинул:
- Камаров, ваше высокоблагородие!
- Я тебя, мерзавца! - начал-было офицер, да не докончил, потому что новобранец перебил его, закричав:
- Очень-то я тебя испугался!.. На кой ты мне чорт нужен! На-а-а-чальство тоже! Много вас!! Достаточно помытарились над нами, сволочи проклятые... Теперь наше время!..
Офицер дернул за шашку, но в это время кто-то ударил его сзади и он упал на пол, оглядываясь назад полными ужаса глазами и ерзая по полу коленками.
Хохот, визг и рев покрыли эту сцену.
стр. 57
III.
Я пошел посмотреть, что делается наверху.
Здесь, в этом помещении для избранных "привилегированных господ" хозяйничали уже "подлые людишки". Они бегали по коридорам, барабанили в запертые изнутри двери кают, харкали на чистый глянцевитый пол и сквернословили...
В столовых "рубках" первого и второго классов, где особенно было хорошо и чисто обставлено мягкими диванами, стульями, зеркалами, - расположились они на ночлег...
По коридорам тоже нельзя было пройти, потому что здесь тоже устроили "ночлежку". Сидевшим на заперти по каютам "господам" нельзя было высунуть носа... они притихли, притаились и, вероятно, думали, что "авось Бог даст ничего".
Но случилось то, чему и надо было случиться. Кто-то предложил громким криком ломать двери.
Прибежал капитан, что-то залопотал и потом, махнув рукой, произнес: "Пронеси только Господи" и - скрылся...
Затрещали двери, показались в них испуганные лица "господ", схватывались эти "господа" с перепуганными лицами за шиворот и выволакивались в коридор с ругательствами и криками:
- Тащи их чертей! Волоки сволочей! Пущай поваляются здеся, где мы валяемся, мы не хуже их! - раздавались крики. - Тащи, чертей, за ноги! Кидай за борт!..
Разгулявшиеся новобранцы, все больше и больше чувствуя себя хозяевами положения, пошвыряли, неизвестно зачем, с обоих бортов парохода висевшие там спасательные круги в воду. Отвернули электричество, исцарапали чем-то зеркала, выведя на них "чисто русские" надписи, разбили окна и до омерзительного состояния довели отхожее место...
Я опять спустился вниз. Здесь все гудело и спертый кислый воздух щекотал горло, вызывая тошноту.
Молодая бабенка с ребенком на руках выла во весь голос, сидя скорчившись на полу как раз против двери в мужское отхожее место, и вся тряслась. У ней, как оказалось, кто-то и как-то ухитрился в тесноте вырезать карман, в котором были деньги и проездной билет. Страшно было слушать ее отчаянный вопль и смотреть на нее.
- Разинула рот-то, думаешь дома на печке, - говорил ей бородатый мужик в лаптях. - Ишь здеся аки ад крамешный... Вольница! Кнутом бы их, разбойников! Допустили до чего... Нешто это порядок? Ори не ори, а дело сделано...
- Как же я теперя?.. ба-а-тюшки! ай, ай! ай, ай!
- Как быть - никак... дело, говорю, сделано. Знамо, кабы знали кто - убили бы... В реку бы его, разбойника... да нешто найдешь?.. Эна, гляди, что делается: ад крамешный... Тьфу... Божеское наказание... боле никаких!..
А неподалеку от этой воющей бабы, за дровами в узкой лазейке, лежит, обнявшись с бабой, прикрывшись шинелью, солдат и, не обращая внимания на то, что видно и стыдно... и т. д., и т. д.
Я оглушенный "обалдевший", как говорится, брожу по пароходу, ища где бы приткнуться (то место, где сидел раньше, когда ходил наверх, заняли), возбуждая на свой счет ругань и насмешки. Дело в том, что меня чорт догадал вместо картуза надеть купленную когда-то года три назад на какой-то гонорар, полученный с Сытина, шляпчонку. Она-то, проклятая, и принесла мне множество неприятностей.
стр. 58
- Эй, барин, - кричали мне, - господин хороший! Ты чего тут, не потеряв, шаришь?.. Надел шляпу-то, думаешь: "Кто я?!. дай ему, Хренов, по шляпе-то раза хорошего... Буржуй, чорт, ишь ходит - высматривает".
Что будешь делать? Слушаешь да глотаешь... И смешно немного, и грустно...
Слово "товарищ", повторяемое беспрестанно и к делу и без дела, в конце концов, до того надоело и опротивело мне, что я не мог слушать его без какой-то, так сказать, отвратительной отрыжки.
- Эй, товарищ! (следовало отвратительное ругательство) дай курнуть!
- Товарищи! (опять ругательство) поедемте назад! Капитана за глотку - вези! Так, что ли, товарищи, а? Го, го, го!.. Прощай, Саратов!..
...............
Ночью, часу в первом, на большой пристани, когда пароход подвалил к ней, произошло побоище. На пристани, как оказалось, собралась толпа дожидавших его прибытия солдат и частных пассажиров. Наш пароход запоздал и все они дежурили здесь на пристани давным давно.
Сажать бы их на наш перегруженный пароход по-настоящему нельзя бы было ни в каком случае, но вышло иначе. Как только он соприкоснулся с пристанью, и не успели еще сдвинуть сходни, солдаты, бывшие на пристани, с котомками и без котомок, начали прыгать на него, перелезать через борт.
А когда положили сходни, то "товарищи" новобранцы с нашего парохода, обрадованные случаю поскандалить, одуревшие на пароходе от тесноты, полезли на пристань, - а с пристани им навстречу лезли солдаты, ругаясь, крича и махая руками...
Началась свалка и из этой свалки неслись ругательства, бабий визг, ура, ка-а-а-раул!!.
Я смотрел и в душу мне закрадывалось нехорошее сомнение в том, что мы вообще люди...
Невежество это, дичь, тьма проклятая наша, душила меня!.. И тогда, как и теперь, я думал и думаю, что пусть каждый из нас, у кого в фонаре есть, остался еще, не догорел до конца хотя бы самый маленький огарок свечки, идет в тьму и светит столько, сколько может!!!