стр. 119
ОСКАР ЭРДБЕРГ
ДРАГИЙ КАМЕНЬ
Николай Милеску Спафарий, как рассказывают историки, молдавский грек из влиятельной боярской семьи, жил с 1625 по 1708 год. В молодости был он отправлен в Константинополь, где изучал древне- и ново-греческий, турецкий и арабский языки, богословие, философию, историю и литературу. Он закончил затем свое образование в Италии, в Падуе, изучением латинского и итальянского языков, естественных и математических наук. Но посвятил он себя не служению науке, а политической деятельности. В течение ряда лет он принимал участие в интригах при дворах молдавских господарей. Во время господарства воеводы Стефаницы он написал письмо воеводе Константину в ляшскую землю, с предложением притти с войском и свергнуть с престола Стефаницу. Письмо это он вложил в просверленную палку и отправил Константину, последний же, не пожелав ввязаться в это дело, препроводил письмо к Стефанице. Спафарий был позван к господарю, который, выхватив из-за пояса кинжал, приказал палачу отрезать нос Спафарию, что и было тотчас же исполнено. Спафарий перебрался после этого на службу в Константинополь, но и здесь неудачи преследовали его, и вскоре он отправился служить бранденбургскому курфюрсту Фридриху Великому. Он нашел там доктора, как рассказывает летописец, который пускал ему кровь из щеки и накладывал ее на нос, и таким образом изо дня в день кровь свертывалась, нос вырос на своем месте и залечился. Из Бранденбурга Спафарий отправился в Померанию, а затем в Швецию, где оказывал французскому резиденту услуги как дипломатического характера, так и богословского, защищая святые таинства от опасных толкований кальвинистов. После этого он
стр. 120
подвизался в Валахии, а затем снова в Константинополе. Отсюда он был приглашен в Москву, где царь Алексей Михайлович искал в то время людей, знающих Восток и могущих быть использованными в борьбе с турками. Через Венгрию и Польшу он прибыл в Москву и вскоре получил службу в Посольском приказе. Он прослужил здесь четыре года на государевой службе и был назначен посланником от царя в Китай.
3 марта 1675 года он выехал со свитою из Москвы и прибыл в Пекин 15 мая. Он был, следовательно, в Китае всего через тридцать пять лет после восстания Ли Цзи-чена, когда голод и страдания населения доходили до того, что, по свидетельству современников, большинство населения плодороднейших провинций Небесной империи поддерживало свое существование исключительно людоедством.
Образованнейший и культурнейший дипломат тогдашней Европы попал в далекую азиатскую страну, только что оправлявшуюся после ужаснейших потрясений.
*
Не знаю, достаточно ли будет сказать, что у Спафария глаза разбежались. Ему, не раз побывавшему в "императорском городе", Китай и казался страною чудес. С нескрываемым удивлением описывает он в своих записках прекрасные дороги с караульными башнями через каждые десять верст и с казенными гостиницами через каждые восемьдесят верст, мраморные мосты, гордые пагоды и пышные дворцы, огромные гавани с тысячами судов, благоустроенные города, бесконечные каналы, обилие товаров, богатые урожаи, расцвет торговли, неслыханной ценности сокровища. Он начинает уже верить всему, что ему рассказывают о Китае. Он устанавливает, что алхимия происходит из Китая, а не от Моисея или сестры его и не от Пифагора. Он описывает капище в честь одной женщины, починившей небо, подобно тому, как Магомет починил луну. Он рассказывает о горах, с которых можно "добиться грома и молнии", о горах, с которых в полночь видно солнце, и о диких обитателях этих гор - волосатых великанах и людях, подобных собакам. Он описывает озера, дающие летом холодную воду, а зимою теплую, с рыбой, дающей жемчуг, и с рыбой, кровью которой
стр. 122
нужно помазать себе ноги, чтобы ходить по воде, как по суше. На берегу этих озер растут камыши толщиною с бочку, лежат камни, издающие звон, водятся болотные кони, в виде дракона, курицы с бараньей шкурой, обезьяны, любящие женщин, речистые попугаи и ученые слоны. Здесь протекают источники, вода которых прибавляет ума молодым людям, растет трава бессмертия, в изобилии находят целебное золото, янтарь, яшму, лазурь. Здесь летают птицы, рожденные от цветка, охотничьи орлы, на дне рек погружены сосуды, имеющие силу давать царство...
Бедный Спафарий, искушенный в балканских интригах и в богословских спорах, потерявший нос в неудачных политических расчетах, потерял на этот раз голову!..
*
Записки Спафария называются: "Описание первой части вселенной, именуемой Азией, в ней же состоит Китайское государство с прочими его городы и провинции".
Один из старейших списков этой книги, скорописью двух почерков начала XVIII века, хранится в Ленинградской публичной библиотеке, и на оборотной стороне титульного листа этого списка можно прочесть выцветшую надпись: "Сию книгу в Казане 1778 года подарил мне генерал порутчик и кавалер, граф Петр Федорович Апраксин, которую получил он в Далматове монастыре, и где он находился под началом за увезение фрелины графини Разумовской, и за бракосочетание на ней при живой жене".
В Казани прочел эту книгу и я. Приобрел я ее у странного человека в крылатке и дырявом котелке, на осенней ярмарке, которые ежегодно устраиваются в Казани. И тут же среди татар, продающих оренбургские платки и раскрашенные туфли, среди Наталок з Полтави, торгующих медовыми пряниками, среди китайцев, бежавших от шандунского голода в Казань продавать бумажных драконов и цветные абажуры, среди веселой ярмарачной сутолки я устроился под каким то госторговским навесом и насладился неизъяснимой прелестью видений европейского дипломата, ослепленного и одураченного китайскими чиновниками.
стр. 123
Записки Спафария заставили меня вспомнить и о других европейских послах в Китай, посетивших Небесную империю. Это было на столетие позже Спафария, но все же во времена, когда китайцы были еще достаточно сильны, чтобы внушать уважение к себе в глазах тех, кто привык считаться только с силою.
В 1795 году в Пекин прибыло первое английское посольство. Лорд Макартней вел с китайцами продолжительные переговоры о церемониале аудиенции у императора. Китайцы требовали, чтоб лорд, став на колени, совершил девятикратное челобитие. Лорд согласился, но с одним условием, чтобы китайский мандарин одинакового с ним ранга проделал такое же количество поклонов перед портретом английского короля. В конце концов сошлись на компромиссе: лорд Макартней будет все время аудиенции стоять на одном колене. Но китайцам и этого показалось недостаточно, и они, чтобы подчеркнуть свое превосходство над англичанами, приняли одновременно с английским послом своих вассальных князей из Пегу и Туркестана. Мало того: когда лорд Макартней ехал на аудиенцию в императорский дворец, над его лодкой китайские чиновники укрепили плакат с надписью: "Привезшие дань из Англии".
Голландское посольство, которое в 1795 году прибыло в Пекин, продержали полдня во дворе на лютом морозе и, когда появились носилки императора, заставили голландцев упасть на колени, исполнив девять земных поклонов.
Графу Головину - послу русского императора - в 1805 году было предложено во время аудиенции стать на четвереньки, чтобы, имея на спине вышитую подушку, где была положена верительная грамота, вползти в Тронный зал.
И, поторговавшись, добившись или не добившись тех или иных скидок, благородные английские лорды, русские графы и титулованные голландские посланники становились на колени, часами простаивали на морозе и падали ниц перед императором китайцев, с которыми они теперь...
*
В 1927 году в Ханькоу жил я в пансионе вдовы русского военного врача Смирнова, прослужившего тридцать лет при русском императорском консульстве и умершего во время войны.
стр. 124
Все вдовы европейцев в Китае либо содержат пансионы, либо в миссионерских обществах спасают души китайцев, либо содержат бары с хорошенькими девочками для танцев и не только для танцев. Все три занятия одинаково почетны и ставят этих европейских дам на много голов выше окружающей их толпы китайцев.
В пансионе мадам Смирновой кроме меня жила еще пестрая группа европейцев, ежедневно тратившая много труда на то, чтобы забыть, что они обречены на жизнь в этой дикой, варварской стране - Китае. Каждый из них добивался этого своим методом. Англичанин, служивший клерком в пароходной компании, мистер Вудс, человек уже не молодой, лет сорока, худой и высокий, всегда гладко выбритый, с синими подтеками под бесцветными и влажными глазами, находил забвение в виски. Он утверждал, что этим способом он лечится от малярии, которой у него, впрочем, не было. Немец, тоже служащий какой-то торговой фирмы, господин Шейге, искал утешения в музыке. Он играл на скрипке всегда один и тот же мотив немецкого романса: "О, Амалия, ты моя любовь, мое желание!". Швейцарец, занимавшийся скупкой бычачьих кишок и еще какими-то неопределенными операциями, каждый вечер окружал себя ворохом газет на всех языках и читал вслух отчеты о парламентских дебатах, театральных спектаклях и великосветских приемах в европейских столицах.
За общим столом, где мы дважды в день встречались, с общего согласия было строго запрещено говорить о Китае. За столом мы говорили о скачках, о теннисе, о кино, о танцах, о морских путешествиях, о ценах на швейцарских курортах, о качестве французских вин. Но самой любимой темой была - "Когда я буду дома"... Все это были холостяки, неудачники, люди мелких планов и редких удач. Их мечтой было вернуться на родину и занять достойное положение. Так, по крайней мере, я объяснял себе их любовь к теме: "Когда я буду дома"...
Они часто за столом рассказывали о родине. Даже китайских слуг они приучили преклоняться перед европейскими порядками. Кок наш пришел бы в ужас, если бы кто-нибудь вздумал заказать ему блюдо, не входящее в обязательное меню английской кухни. Овсяные каши, кровавые бифштексы, полукрутые
стр. 125
яйца, поджаренные тартинки хлеба с мармеладом. Эти кушанья были для него предметами какого-то священного культа. Мой друг и переводчик Пандо попробовал как-то заговорить с нашим коком по-китайски, но на все вопросы, обращенные к нему, кок отвечал по-английски. Он счел бы себя деквалифицированным, потерявшим те преимущества, которые подымают его над простым китайским кули, если бы заговорил в европейском доме по-китайски. Китайские улицы, китайский язык, китайский халат - это жалкий удел четырехсот миллионов; английский язык, тротуары концессий, овсяная каша - это доля избранных. Кто же захочет опуститься с горних высей белых богов в это желтое море безвестности, бедности и больших чисел?
*
"Китай на земле есть яко драгий камень в перстне, - говорит Спафарий в своих записках, - все иные земли да поступятся Китаю". Мистер Вудс отражал то изменение во взглядах европейцев на Китай, которое произошло за три столетия. Надо думать, впрочем, что изменение это произошло лишь в течение последнего столетия, ибо прошло немногим больше ста лет с тех пор, как графу Головину китайцы могли предложить вползти на четвереньках в Тронный зал императора.
"Драгий камень" переместился теперь с берегов Хуанхе на берега Темзы. И мистер Вудс чувствует на себе постоянное отражение блещущих лучей этого драгоценного камня. Его чопорная неприступность, его белые фланелевые костюмы, его манера цедить слова не разжимая зубов, его молчаливое отрицание самого факта существования Китая, его гордое сознание своей принадлежности к избранной расе - все это отраженные лучи могучего ослепляющего блеска, идущего оттуда - с далеких берегов Темзы...
*
Однажды я вздумал пригласить на ужин моего друга и переводчика Пандо, корейца по национальности, который, однако, хорошо говорил по-китайски, одевался по-китайски и сходил за китайца. За обедом я предупредил об этом хозяйку, прося ее поставить лишний прибор к ужину. Все сидевшие за столом молча переглянулись; швейцарец поперхнулся супом, а хозяйка
стр. 126
перевела разговор на другую тему. Хорошо, что мистера Вудса, сказавшегося больным, сегодня не было за обедом - иначе он лишился бы чувств. После обеда, когда я собирался подняться к себе, хозяйка попросила меня уделить ей несколько минут для разговора.
- Неужели вы серьезно собираетесь пригласить китайца к нам за стол? - спросила она, когда мы остались одни.
- А что же здесь невозможного?
- Я не понимаю вас - неужели вы не знаете еще, что представляют собой китайцы? Конечно, вы недавно здесь, но поверьте мне, прожившей в Китае тридцать пять лет: вы жестоко разочаруетесь, если будете проявлять дружеские чувства по отношению к китайцам...
- Об этом говорит ваш опыт?
- Да, мой и моего покойного мужа. Мой муж относился очень снисходительно к китайцам. По его настоянию на улицах концессии были установлены чаны с кипяченой водой для китайских рикш и кули. Но вы думаете они отблагодарили нас? Во время забастовки домашней прислуги у меня бастовали так же, как и везде...
- Я думаю это потому, что ваш муж, хотя и установил чаны для рикш, но ездил на спинах этих рикш так же, как и все... Кипяченая вода нужна была для того, чтобы рикши лучше бегали.
Мадам Смирнова посмотрела на меня с ужасом.
- Сколько несчастий, - сказала она, - произошло от того, что люди не понимали разницы между белой и желтой расой. Сколько разорившихся купцов, неудачных браков, несчастных детей, отверженных китайцами и не принятых европейцами... Поймите, ведь они дикари! Они до сих пор едят палочками!
- Это ужасно! - заметил я. - Вы видели в кино "Робин Гуд"?
- Да, видела, - пролепетала она, недоумевая.
- Ричард Львиное Сердце, король английский, ест там руками, а ведь это было время, когда китайцы ели уже палочками.
- Они застряли на палочках!
- Они застряли под палками! - Я поднялся для того, чтобы раскланяться.
стр. 127
- Скажите, - спросил я на прощание, - а торговля, переговоры, война с китайцами не возбраняются?
- Но ведь это же "бизнес". Здесь без них не обойтись!
- Скоро вы убедитесь в том, что без них вообще не обойтись. Японцы в отношении себя уже доказали это, а ведь они тоже желтой расы.
- Во всяком случае, я надеюсь, что вы избавите нас от визита вашего китайского друга. Иначе я лишусь моих квартирантов...
- Господи, что это? - испуганно вскрикнула она тотчас же... Сверху, из комнаты англичанина, донесся стук и звон разбиваемой посуды. Перепрыгивая через две ступеньки, я бросился наверх...
*
О тени Спафария, лорда Макартнея, графа Головина, почему вы не были в этот миг со мною?!
Мистер Вудс лежал на кушетке, без пиджака, растрепанный и бледный, ноги его свешивались на пол. На ковре валялись осколки разбитой лампы. Столик около кушетки был уставлен наполовину опорожненными бутылками виски и сифонами содовой воды.
- Проклятие! - вскричал мистер Вудс, увидя меня. - Проклятие! - Продолжал он упавшим голосом, - мир становится узок для британцев...
- Что с вами мистер Вудс? Могу я быть вам полезен?
- Никто не может быть мне полезен! - крикнул он и ударил снова с такою силой кулаком по столу, что один из сифонов свалился на пол.
Мистер Вудс следил усталым взором за струйками воды, которые бежали по паркету. Взрыв бешенства уже проходил у него, и теперь наступала реакция. В мозгу, отуманенном алкоголем, видимо, с трудом шевелились обрывки мыслей.
- Сэр, - обратился он вдруг ко мне с напыщенной торжественностью, - вы не сможете меня понять. Я переживаю драму более глубокую, чем лорд Байрон: я не только не признан на родине, но не могу себе найти места и в изгнании.
стр. 128
- Что же случилось, мистер Вудс?
- Компания уведомила меня, что на мою должность подыскивается другой человек. Они выплачивают мне годичное жалование, дают бесплатный билет до Лондона и предлагают возвращаться на родину.
- Но это же прекрасно, мистер Вудс, вы столько мечтали о возвращении в Англию!.. А годичное жалование даст вам возможность не спеша подыскать работу.
- Работу, чорт возьми, работу я найду всегда!..
- Чем же вы недовольны?
- Чем я недоволен? Я недоволен тем, что в Лондоне кроме меня есть двести тысяч клерков. Я не хочу быть одним из двухсот тысяч. Не для этого я проработал двадцать лет.
- Но зато вы будете на родине...
- Тысяча чертей!.. Родина обойдется без меня. Я не хочу вставать каждое утро в одно и то же время, садиться в автобус с тысячами других клерков, ежедневно поглощать один и тот же обед в дешевом ресторанчике под конторой. Я привык здесь жить на виду у всех. Нас здесь, в городе, один белый на пятьсот желтых. А там я буду для каждого кондуктора двадцатитысячным пассажиром в день... Вы понимаете, - продолжал он, все больше возбуждаясь, - здесь я - носитель цивилизации, я - представитель белой расы, я - почти бог, а там что я? Автобусный пассажир?.. Нет, сэр, вам не придется провожать меня на набережную. Вы не увидите, как будет рваться серпантин, протянутый между бортом моего парохода и пристанью... Я останусь в Китае, хоть бы мне пришлось здесь побираться или служить конюхом на ипподроме. Я хочу жить среди желтых для того, чтобы я себя чувствовал белым. Я хочу жить среди дикарей для того, чтобы я чувствовал себя европейцем. Китайцы должны остаться дикарями и нищими, и мы должны остаться жить среди них, иначе мы, белые, не выполним своей миссии...
Он налил большой стакан виски и залпом опорожнил его.
- Я - это Британия! - закричал он. - Империя не может жить без колоний... Да здравствует Британия!..
И он свалился на кушетку...
стр. 129
- Вы не здоровы, мистер Вудс? - проговорил в это время господин Шейге, открывая дверь. - Не сыграть ли вам на скрипке: "О, Амалия, ты моя любовь, мое желание"?..
*
Записки Спафария прерываются на 205-й странице, а затем идет составленное им же описание похода государя царя и великого князя Иоанна Васильевича против Великого Новгорода, с указанием дня, месяца и года начала государева гнева. Но не успел я еще перейти от дел китайских к делам новгородским, как был возвращен ярмарочным сторожем к казанской действительности.
- Гражданин, - сказал мне сторож-татарин, - уже поздно, мы кончал базар.
Я встал и направился к выходу. Дорога от ярмарки подымается вверх, к кремлевской стене. В такие холодные и ясные осенние дни Волга видна отсюда, как на лодони. Белокаменные башни и терема кремлевской стены и золотые купола церквей над нею должны придавать Волге вид исконно русской реки. Но Волга течет здесь землями, заселенными татарами, марийцами, мордвой, чувашами, в заволожских степях - башкирами и киргизами, ниже по течению - немцами и калмыками. Русские пахари, пришедшие сюда когда-то как завоеватели или как беглые и теснившие татар и чувашей с волжских берегов в глухие степи, - теперь мирно трудятся бок-о-бок с другими народами на берегах Волги - уже не русской реки. А за белой кремлевской стеной, откуда раньше грозились волжским народам царский наместник и русский поп, теперь сидит правительство Татарской советской социалистической республики.
Вдруг я увидел того самого странного человека в крылатке и дырявом котелке, у которого я давеча купил записки Спафария. Под кремлевской стеной он увязывал в котомку нераспроданные книги.
- Молодой человек, - обратился ко мне незнакомец в крылатке, - вы купили у меня сегодня утром книгу Спафария?
- Да, купил. Это - интересная книга.
- Я это знаю, но - увы! - я интересуюсь теперь только ценою книг. Разрешите представиться - бывший помощник
стр. 130
прокурора окружного суда Герасимов. Я распродаю теперь остатки моей библиотеки...
Он провел рукой в дырявой перчатке по свисающим низко усам и посмотрел на меня недовольным взором:
- Орабоченье, знаете ли, и татаризация... Чистка аппарата юстиции... Заграница идет вперед по пути культуры, а мы идем назад, к азиатчине, к хамству, к татарскому игу... Да, к татарскому... Здесь уже не Россия!..
- Здесь уже не Россия, - повторился за ним, - здесь Советская Республика - вы правы, мистер Вудс...
- Как вы изволили сказать?
Господин в крылатке посмотрел на меня испуганно. Он поднял свою котомку с земли и протянул мне порыжевшую папку:
- Не интересуетесь ли вы нотами? - немецкий романс для фортепиано и скрипки:
"О, Амалия, ты моя любовь, мое желание..."
Казань, 1928 г.
(Удар за ударом. Удар второй Литературный альманах / Под редакцией А. Безыменского. М.; Л. Госиздат. 1930. )
