стр. 305
ЭД. БАГРИЦКИЙ
ИЗ КНИГИ "ПОБЕДИТЕЛЬ"
Пыль по ноздрям - лошади ржут...
Акации сыплются на дрова...
Треплется по ветру рыжий джут...
Солнце стоит посреди двора...
Рычаньем и чадом воздух прорыв,
Приходит обеденный перерыв.
Домой до вечера. Тишина...
Солнце кипит в каждом кремне.
Но глухо, от сердца, из глубины,
Предчувствие кашля идет ко мне.
И сызнова мир колюч и наг;
Камни - углы, дома - углы;
Трава до оскомины зелена;
Дороги до скрежета белы...
Надсаживаясь и спеша до-нельзя,
Лезут под солнце ростки и Цельсий.
(Значит: в гортани просохла слизь,
Воздух, прожарясь, стекает вниз,
А снизу, цепляясь по веткам лоз,
Плесенью лезет туберкулез).
Земля надрывается от жары.
Термометр взорван... И на меня,
стр. 306
Грохоча, осыпаются миры
Каплями ртутного огня,
Обжигают меня, текут ко рту,
И вся дорога бежит, как ртуть.
И вечером - в клуб (доклад и кино,
Собранье рабкоровского кружка).
Дома же сонно и полутемно...
О, скромная заповедь молока!
Под окнами тот же скопческий вид,
Тот же кошачий и детский мир,
Который удушьем ползет в крови,
Который до отвращения мил,
Чадом которого ноздри, рот,
Бронхи и легкие - все полно,
Которому голосом сковород
Напоминать о себе дано,
Напоминать: "Подремал пока,
Правильно в мире. Усни, сынок".
Тягостно коченеет рука,
Жилка колотится о висок.
(Значит: упорней бронхи сосут
Воздух по капле в каждый сосуд;
Значит: на ткани полезла ржа;
Значит: озноб, духота, жар.)
Жилка колотится у виска,
Судорожно дрожит у век,
Будто постукивает слегка
Остроугольный палец в дверь...
Надо открыть, в конце концов.
"Войдите". И он идет сюда:
Остроугольное лицо,
Остроугольная борода...
(Прямо с простенка не он ли, не он,
стр. 307
Выплыл из воспаленных знамен,
Выпятив бороду, щурясь слегка
Едким глазом из-под козырька?)
Я говорю ему: - Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров. -
Солнце спускается по стене
Кошкам на ужин в помойный ров.
Заря разливает компотный сок,
Идет знаменитая тишина;
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна...
- Нет. Я попросту потолковать.
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: - Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве -
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди и не бойся с ним рядом встать,
Твое одиночество веку подстать...
Оглянешься - а вокруг враги,
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: "солги", -
Солги...
Но если он скажет: "убей", -
Убей...
Я тоже почувствовал тяжкий груз
Опущенной на плечо руки.
Подстриженный по-солдатски ус
Касался тоже моей щеки.
И стол мой раскидывался, как страна,
В крови и чернилах квадрат сукна,
Ржавчина перьев, бумаги клок -
стр. 308
Все друга и недруга стерегло...
Враги приходили - на тот же стул
Садились и рушились в пустоту...
Их нежные кости сосала грязь,
Над ними захлопывались рвы,
И надпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы...
О, мать - революция! Не легка
Трехгранная откровенность штыка, -
Он вздыбился из гущины кровей,
Матерый желудочный быт земли
Трави его трактором! Песней бей!
Лопатой взнуздай, киркой проколи.
Он вздыбился над головой твоей -
Прими на рогатину и повали.
Да будет почетной участь твоя,
Умри, побеждая, как умер я. -
Смолкает... Жилка о висок
Глуше и осторожней бьет...
(Значит: из пор, как студеный сок,
Медленный проступает пот...)
И ветер в лицо, как водка из ведра,
Как вестник победы, как снег, как стынь.
Луна лейкоцитом над кругом двора,
Звезды круглые, и круглые кусты.
Скатываются девять часов
В огромную бочку возле окна.
Я выхожу. За спиной засов
Защелкивается. И тишина.
Земля, наплывающая из мглы,
Легла, как наструганная доска,
Готовая к легкой пляске пилы,
К тяжелой походке молотка.
И я ухожу (а вокруг темно)
В клуб, где нынче доклад и кино,
Собрание рабкоровского кружка.
(На литературном посту: Литературно-художественный сборник. М. Московский рабочий. 1930. )
