Новые журналы

Одно из самых отрадных событий в словесности первой половины года - публикация повести Владимира Курносенко "Свете тихий" в "Дружбе народов" (N 4). Курносенко, прежде челябинский, а ныне псковский житель, автор романа "Евпатий" (1996) - прозаик не "раскрученный", но тонкий и органичный, умеющий запечатлеть поэтичность грустной обыденной жизни. Время действия новой повести - ранняя перестройка. Место действия, как и в "Евпатии" задымленный, промышленный, обреченный Яминск, в котором легко угадывается Челябинск. Герои - священник-монах отец Варсонофий и три женщины, составляющие "церковный хор". Едут четверо из Яминска в далекую деревеньку, где служит отец Варсонофий. Рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее "перестроечными" надеждами (и тогда же набирающим силу "новым" хамством), с ее туманным будущим. Мягко чередуются бытовые эпизоды путешествия, церковной службы и возвращения, экскурсы в тайный мир персонажей и их прошлое, словно походя возникающие картины "общего плана". Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие. Не слишком радостно завершается поездка священника и его певчих. (Хотя вроде бы и не случилось ничего дурного.) Но еще раньше мы узнаем о том, какие печали готовят отцу Варсонофию и трем женщинам новые времена. ("Дальнейшая его судьба покрывается густеющим с прозеленью мраком, в прогалах коего мерцают очертанья самых что ни на есть подлинных тюрьмы и сумы, от каковых, как известно, на Руси не приходится зарекаться никому".) И в финале, когда уже так грустно, что дальше вроде и некуда, - история чуда. Странного и простого, как все чудеса.

Не изменяет себе Инна Лиснянская ("При свете снега"). Рвется жизнь по всем возможным швам,/ Кровью сердца мысли разогреты:/ Боже, как завидую я вам,/ Неодушевленные предметы. // Ни греха, ни страха, ни вины,/ Ни завистливого подозренья,/ Что и вы душой наделены,/ Но у вас поболее терпенья.

Завершена публикация историко-документального романа Елены и Михаила Холмогоровых "Белый ворон. Ненаписанные мемуары". Написать эти мемуары должен был бы их главный герой граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов, один из незадавшихся русских реформаторов, изобретатель формулировки "диктатура сердца и мысли" (современники и потомки "мысль" в ней ампутировали), чуть было не осчастлививший империю конституцией и парламентаризмом (помешало цареубийство 1 марта). Соавторы не на шутку полюбили "бархатного диктатора", что понятно: слишком много пошлостей прежде было наговорено об этом не худшем политике.

Отметим также работу Владимира Ионцева "Время великих кочевий. Международная миграция населения и развитие России", фрагменты книги последнего букеровского лауреата Михаила Шишкина "Русская Швейцария" и статью антибукеровского лауреата Евгения Ермолина о букеровском лауреате Анатолии Азольском. Кстати, издательство "Грантъ" только что выпустило книгу Азольского (уже третью!), куда вошли его новейший роман "Монахи" и роман давний - "Море Манцовых" (прежде известный как "Затяжной выстрел").

В "Звезде" (N 4) любителей "дамского чтива" ждет редкостно пошлая повесть "новой американки" Ирины Безладновой "Такая женщина". Читать же стоит письма литературоведа Наума Берковского к актрисе Алисе Коонен, воспоминания Елены Кумпан "Поговорим о странностях цензуры" (как систематично калечили поэтические книги Глеба Семенова) и мемуарную книгу Джорджа Оруэлла "Фунты лиха в Париже и Лондоне" (окончание в майском номере).

"Изюминкой" должна почитаться первая републикация (из берлинского еженедельника "Руль" от 24 августа 1924 года) трех сонетов Владимира Набокова. В общем как-то глупо получается: выпустили только что пятитомник Набокова-Сирина, "Руль" - источник тривиальный, а стихи печатаются в журнале... Что же до самих сонетов, то вот третий: Повеяло прошедшим... Я живу/ там... далеко... в какой-то тьме певучей.../ Под аркою мелькает луч плавучий - / плеснув веслом выходит на Неву. // Гиганты ждут... Один склонил главу,/ все подпирая мраморные тучи./ Их четверо. Изгиб локтей могучий/ звездистую пронзает синеву. // Чего им ждать? Что под мостами плещет?/ Какая сила в воздухе трепещет,/ проносится?.. О чем мне шепчет Бог? // Мы странствуем - а дух стоит на страже;/ единый путь - и множество дорог;/ тьма горестей - и стон один: куда же? Остальные в том же духе и на том же уровне.

В "Октябре" (N 4) всего занимательнее главы из мемуарной книги Дмитрия Бобышева "Человекотекст" - "Я здесь": молодой Евгений Рейн, молодой Анатолий Найман, молодая и полная завороженность стихами. Ну и Дмитрий Бобышев в этом тексте совсем молодой. Кроме поэзии, была еще и суровая жизнь. К примеру, натаскивала автора перед экзаменом по физической химии некая девушка Галя. Поскольку предмет знала основательно - в отличие от нашего поэта. Получила же означенная Галя на экзамене двойку, а поэт - четверку. Поскольку фамилия у Гали была еврейская, а у поэта - русская. И у экзаменаторши - тоже. Некоторое время назад - весьма известная, явно более, чем фамилия Бобышева. Экзамен принимала Нина Андреева. Та самая. Она и в молодости, оказывается, не могла поступаться принципами.

Поклонники Эдварда Радзинского найдут в журнале окончание повести "Игры писателей" (Бомарше, де Сад и прочие Шатобрианы в красивых костюмах), а любители Михаила Веллера - "Белого ослика". "Внекомандные" читатели могут не беспокоиться.

16/05/2001