"Волга". 2000. N 413

Передо мной лежит последний номер журнала "Волга". Последний из вышедших. И, всего скорее, вообще последний. Потому как на второй странице обложки редакция журнала прощается с читателями и предельно кратко сообщает о причинах, вынудивших саратовских коллег принять роковое решение. "Читателям, даже самым верным, в общем-то совсем необязательно знать, какими способами и средствами поддерживается издание, главное - получать свежие номера. Следуя этому принципу, редакция "Волги", не получая никакой помощи извне, за исключением временной поддержки Института "Открытое общество" (дополнительный тираж), прилагала все возможные силы, чтобы журнал выходил".

Простая, в общем-то, история. Был один из сильнейших в России (и уж точно первый вне Москвы) журнал, да весь вышел. Бились-крутились лауреаты Малого Букера (1994; тогда награждался именно лучший провинциальный журнал), книги выпускали, брошюры, ноты; торговали ими, сами разгружали-загружали машины со своими тиражами, а, выиграв грант на мини-типографию, сами же набирали и брошюровали свою "Волгу" (и другую продукцию, коли получался сторонний заказ); перемогались из кулька в рогожку, сидели месяцами без символической зарплаты (не одни литераторы-журналисты, но и технические работники, включая бухгалтера, без которого, как известно, прожить ни одна структура не может). Ну и просили, конечно, временами помощи. У прогрессивной саратовской администрации (ей по поводу "Волги" челобитную и Русский Пен-центр подавал), у всяких местных фирм, у богатых богатин. Мудрено, признаться, было тех просьб не расслышать: вот ведь, рядышком, журнал, вот подготовленные и изданные им замечательные книги (в основном по истории Саратовской губернии), вот букеровский приз, вот постоянно поминаемые в печати "волжские" авторы, без которых не представишь себе русской литературы 90-х годов ХХ века, вот безусловный авторитет издания и его главного редактора Сергея Боровикова. Не расслышали. Не то что дотаций - арендных или налоговых льгот журнал не получал. Приходилось уменьшать листаж и сдваивать номера (при солидном портфеле - о чем речь впереди), редели подписчики (не так мы все богаты, чтобы платить за издание, которое то ли будет, то ли нет; да и втемяшивали в наши головы - года, пожалуй, с 1989-го: обречены журналы, что на них время тратить), сокращение тиража наращивало расходы и вновь отводило читателей. Замкнутый круг. И так с 1992 года. Не то удивительно, что нынешним летом, бросив все оставшиеся силы на выпуск прощального - объемистого, как в лучшие времена - номера, редакция объявила о невозможности дальнейшей работы, - удивительно, что случилось это сейчас, а не гораздо раньше. Сказке подобно. Но всякой сказке приходит конец.

Мне больно. Но закрадывается подозрение: может, это мой личный бзик, а случившееся - в порядке вещей. В конце концов я же лицо "заинтересованное". Про "Волгу" девять лет писал, в Саратов ездил (в частности, в 1996 году - на тридцатилетие журнала), со всей редакцией знаком, а с иными из "волжан" и вовсе близко дружу. Правда, сложилось все это по единственной причине - в конце 80-х, когда уже сильно поослабла цензурно-большевистская хватка, но при этом по-прежнему государство дотировало СМИ, которые в свою очередь пускались во все тяжкие, дабы раздуть тираж и приохотить к себе ошалевшего от гласности читателя, в ту развеселую позднегорбачевскую эру "Волга" удивляла и радовала редким сочетанием вкуса, здравомыслия, домашности, смелости и внутренней свободы. Наличествовали тогда журналы тиражнее и экстравагантнее, выигрышнее и основательнее? Конечно. И как надо не помнить совсем недавней истории, до какой заштампованности нужно сознание свое довести, чтобы утверждать: были, мол, на рубеже десятилетий все журналы на одно лицо. (Тиражировалась лет пять назад эта ахинея в шибко "литературной" газете. Да еще с наставительной интонацией. И никому в голову не пришло сказать с коровьевской прямотой: "Поздравляю вас, гражданин, соврамши".) Так вот: "Волга" уже тогда пленяла "лица необщим выраженьем". И совсем не случайно ныне столь титулованные и всюду привечаемые, а в те баснословные года "сомнительные" Евгений Попов и Вячеслав Пьецух напечатали именно в "Волге", а не в барственных, либерально-номенклатурных ежемесячниках "Душу патриота" (безусловная удача Попова) и "Роммат" (чуть ли не единственная большая живая вещь Пьецуха; а до тех пор, пока он ее приемы и тезисы не запустил на конвейер, так и вовсе хорошо читалась).

Ну, - вновь включается внутренний оппонент - давеча, известное дело, не то, что тепереча. Вот номер перед тобой. Так ли уж тебе нравятся рассказы Александра Титова из книги "Мертворожденные"? Повесть Марии Галиной "Покрывало для Аввадона"? Историйки Бориса Фаликова? "Фотоаппарат" Владимира Янушевского? Что ж, вопрос резонный. Отвечу. Во-первых, нравятся, хотя и по-разному. А во-вторых, хоть бы и не нравились все, как на подбор, опусы из N 413 - не в этом дело. (Кстати, случалось мне публично "наезжать" на любимый журнал: и за конкретные сочинения, без коих можно было бы, на мой взгляд, обойтись, и за редакторские оплошности.) Но вначале - во-первых.

Александр Титов в этот раз представляет диковатую деревенскую фантасмагорию, отзывающуюся то плутовским романом, то резкой сатирой, то вольным философствованием о стати русского народа и его повязанности с кровавой революцией. Бредут по лугам, лесам и деревням железный революционер (некогда анархист-коммунист-комиссар, потом сталинский зэк, теперь маловменяемый старикан) Пал Иваныч с рассказчиком, которого зовет он "селькором". (Сам Титов служит в районной газете в Липецкой области.) Мир окрест их какой-то странный: то ли от чернобыльской радиации и прочих вековых бед, то ли от злоупотребления путников горячительными напитками, то ли от многошумных и страстных воспоминаний Пал Иваныча, перемежаемых обличениями прошлой и настоящей мировой контры. И, похоже, другого мира героям Титова увидеть не дано: в свою пору Пал Иваныч достаточно начудесил - по сей день его художества отзываются. Сквозь нынешнюю выморочность то и дело проступает минувшее, а рассказы о давних днях на глазах перетекают в окружающую "очарованных странников" обыденность. Признаться, мне лично больше нравились прежние "волжские" публикации Титова - были они строже и чище тоном, обходились без стилевой ярости и гипертрофии сюжетных условностей, без, так сказать, "платоновщины" (до которой я и в оригинале не большой охотник). Но в то же время я понимаю: Титов остался собой. Он настоящий прозаик, а открыла его "Волга". Как и других провинциальных (по месту жительства!) авторов, умеющих сочетать пристальное до напряженности вглядывание в нашу обычно грустную действительность с решительными стилевыми поисками. Наиболее яркий наряду с Титовым пример - проза Владимира Шапко, особенно опубликованный в позапрошлом году цикл "Берегите запретную зонку".

"Покрывало для Аввадона" - вещь ироничная, интеллектуальная, с игровой мистикой. Да еще к тому же и "одесская". Две интеллигентные "дамы" (так именуют симпатичных героинь Галиной их компатриоты) поправляют свое финансовое положение, приводя в порядок заброшенные могилы (богатые потомки отбыли за кордон, но благолепие оплатить готовы). Случайно галинские подружки сместили на некой могиле некие камни - оказалось, что высвободили сверхмогучий дух мистика и математика Гершензона, овладевшего всеми тайнами бытия. Ну и поехало. Мафия, еврейские мудрецы-каббалисты, безумный затворник, декадентский поэт, сладострастная матрона, гениальный, скандальный и трогательно милый вундеркинд Изя. Цепь приключений, апофеозом которых становится дуэль Голема со Всадником без головы. И все это в Одессе. Привоз, Аркадия, запахи моря, шуточки таксистов. Местами действительно страшно, а по большей части - смешно. И, кажется, эта пропорция эмоций приходит к читателю от прелестных и победительных (при каждодневных неудачах) подружек, что чуть не довели Одессу (а заодно и весь мир) до полного Армагеддона. Ничего, собрали в итоге камушки - уложили их как надо. Успокоился всесильный бедолага Гершензон. Устоял мир.

Приметны у Галиной неровности? Приметны. Но живость и юмор важнее. Но стремление "разыграть" и разукрасить томительное бытие интеллигентных мучеников бюджета, взбодрить выдумкой их придавленный быт, напомнить о том, как в "роковых обстоятельствах" можно остаться веселым, смелым, ответственным (спасая мир от катастрофы, героини Галиной платят за свою кладбищенскую оплошность) и добрым, - право слово, дорого стоят. Да еще и интересно, что дальше-то будет.

Читая повесть Галиной, понимаешь: да, она должна была появиться в "Волге". Потому что журналу в равной мере интересны проза "почвенная" и "городская", настоенная на интеллигентском юморе, не чурающаяся "книжности". Как помещенные в том же номере остроумные новеллы Бориса Фаликова (в позапрошлом году он выразительно заявил о себе в "Волге" повестями "Круги по воде" и "Виданов"). Или проза симпатичнейшего доктора из города Вольска - Николая Якушева, открытого журналом несколько лет назад и ставшего его постоянным автором. Вероятно, придирчивый читатель найдет у Якушева "родимые пятна" дилетантизма, но, быть может, без этого бесшабашного пренебрежения "нормами хорошего письма" не было бы и той внутренней свободы, того простодушного обаяния, того умения взглянуть на вполне реальные бедствия нашего времени (в нашем захолустье), что придает якушевской прозе незаемную прелесть и неподражательную живость. Особенно все это чувствуется в его последней на сегодня публикации - повести из жизни неунывающих провинциальных докторов "Место, где пляшут и поют" (1999, N 11). Тогда же (NN 10-11) "Волга" напечатала роман москвича Андрея Коровина "Ветер в оранжерее", тема и антураж которого наверняка насторожили бы любого рассудительного редактора. Что может быть банальнее, чем пьяновато-истеричный быт разношерстных "гениев из общежития", студентов Литературного института? В "Волге" Коровина расслышать сумели. Как давным-давно признали туляка Олега Хафизова (и по сей день с удовольствием печатают) или москвичку Майю Кучерскую, дерзнувшую в романе "История одного знакомства" (1998, N 10) обратиться к столь рискованной теме, как контроверзы сознания молодой воцерковленной интеллектуалки.

Называю вещи не самые громкие, хотя, по мне, так многих "раскрученных" опусов стоящие, да и вызвавшие заинтересованное внимание профессиональных читателей. А меж тем в наше "замечательное десятилетие" "Волга" опубликовала и произведения безусловно событийные и безусловно же "спорные": "Шизгара, или Незабвенное сибирское приключение" кемеровчанина Сергея Солоуха (1993, NN 6-9), "Реквием по живущему" Алана Черчесова (тогда еще владикавказца; 1994, NN 3/4-5/6), "Глава четвертая, рассказанная Геннадием" Марины Вишневецкой (1996, N 7), "Ланч" ныне обретающейся на чужбине Марины Палей (1999, N 4; впрочем, Палей и раньше здесь печаталась). Что-то же заставляло этих незаурядных прозаиков отдавать свои работы именно в "Волгу"? (В последние годы твердо зная, что даже символического гонорара здесь не будет.) Может быть, именно "спорность" их творческих установок, их сознательное или бессознательное желание существовать и писать вне какой-либо обоймы или тусовки, включая тусовку "вышедшего в большие люди" маргиналитета. Их очевидная и порой упрямая "отдельность", стремление остаться собой, но при этом быть услышанным. Не во всякой редакции такие "номера" проходят. В "Волге" проходили. Уверенно могу сказать: чаще, чем где-либо. Много раз слышал я от своих саратовских друзей: "Не слишком нравится, но печатать непременно будем! Живой писатель!". Чтоб не выглядеть полным аллилуйщиком, замечу - случались и сбои. До сих пор понять не могу, как исхитрилась "Волга" отторгнуть "Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева" уже знакомого по "Шизгаре" Солоуха, роман, на мой вкус, не только замечательный (вышел тиражом 500 экземпляров в Кемерово; висит в интернете), но и всей статью своей - "волжский".

Перечисляя авторов "Волги", ловишь себя на какой-то особой радости от географической пестроты. Чем-чем, а провинциальной ксенофобией саратовский журнал не страдал. Ладно, проза - это дело трудоемкое, поди наскреби в своих палестинах на целый год! Но на стихи-то урожай всегда и везде. Тем паче в Саратове, где обретается множество по-настоящему достойных стихотворцев, работающих кто в "классической", кто в "авангардной" тональности. (Здесь, кроме широко и заслуженно известной, в прошлом году стяжавшей Малую премию Аполлона Григорьева, Светланы Кековой, обязательно нужно вспомнить тонкого и, хочется сказать, "мягчайшего" лирика Ивана Васильцова. Кстати, "прощальный" номер открывается стихотворением Кековой и похвальным словом поэту, написанным для "аполлонгригорьевской" церемонии питерским критиком Андреем Арьевым.) Но при всем при этом журнал постоянно печатал стихи "варягов". И не только почитаемых и привечаемых едва ли не повсеместно - Ольгу Седакову, Елену Шварц, Виктора Кривулина, Евгения Рейна, Владимира Салимона, Сергея Стратановского. К примеру, Вере Павловой журнальную стезю проторили именно в Саратове - обратив внимание на ее масштабную публикацию в "Сегодня" (февраль 1994 года; тогда Борис Кузминский отдал подборке Павловой целый газетный разворот, который вскоре был отрецензирован в "Волге" Алексеем Слаповским). Конечно, теперь про Павлову кто не знает, но шесть лет назад все смотрелось совсем иначе. Хотелось бы верить, что не пропадут даром и "волжские" публикации таких сильных, самодостаточных и почти невостребованных в столице поэтов, как Александр Ожиганов (бывший питерец, уже давно живущий в Самаре) и Сергей Самойленко (Кемерово).

"Географическая открытость" "Волги" - следствие "открытости эстетической", естественной беспартийности, о которой шла речь выше. Той беспартийности, что вовсе не предполагает беспринципности (большевиками или нацистами в "Волге" никогда не пахло; да и не сунулись бы они туда), но позволяет свободно выражать под одной обложкой самые разные убеждения. Кстати, я совсем не уверен, что такая модель пригодна для всякого журнала - временами меня смущает появление "знаменских", условно говоря, текстов в "Новом мире" или "новомирских" - в "Знамени". Но "Волга" (в отличие от иных своих родственников, четко занявших определенную идеологическую нишу) с самого начала мыслилась именно разноголосым литераторским парламентом. То есть "говорильней", что, по определению, не может обойтись без некоторой толики сумбура и рассогласованности. Касается это, прежде всего, критики, эссеистики, рецензионного раздела. Поди впряги в одну телегу ученые (а подчас "ученые по-доцентски") статьи и рецензии с постмодернистскими рассуждансами, лихими фельетонами, "исповедями горящих сердец". Ничего, впрягали. И академичный до простодушия Владимир Вахрушев (из близкого Балашова), и напряженно взыскующий звания "арбитра интеллектуальной элегантности" Кирилл Кобрин (из чуть более далекого Нижнего Новгорода), и глубокомысленный джаз-буддист Николай Болдырев (из далекого Челябинска), и болезненно утонченный, словно бы заранее предполагающий конфликт с читателем и мирозданием, бесконечно утончающий и уточняющий неуловимую, но единственно нужную мысль (она же - чувство) Александр Суконик (из совсем далекой Америки) чувствовали себя в "Волге" как дома. Не говоря уж о вовсю резвящейся молодой поросли саратовских критиков (зачастую одновременно играющих и на прозаическом либо поэтическом поле). Вот и в "прощальном" номере весьма лихо жонглирует всякими умными словами и культурными символами многошумный Алексей Колобродов ("Молодая комсомолка, или Чего не заметили юбилейщики") - и все ведь никак не надоест то ли глумиться над фикцией "советской культуры", то ли "жемчужные зерна" из нее выковыривать. А рядом спокойная до нудноватости статья Ивана Пыркова о теме "света" в "Обломове". Здравая такая статья, большой любовью к классику надиктованная, не без тонких наблюдений, с академическим "мы"... Глава из филфаковского диплома, удостоенного отличной оценки. А рядом публикация письма несчастного Сухово-Кобылина к императору Николаю I. Замечательный документ. И историкам литературы, безусловно, необходимый. Цены бы ему в научном сборнике не было, а он в "Волгу" угодил. Почему? - Да потому, что публикатор его Виктор Селезнев - старинный и верный автор журнала, а занимается творчеством и мытарствами великого драматурга много лет и с большим тщанием. Ну как не напечатать! Тем более, что сетованиям на произвол властей обвиненного в убийстве Сухово-Кобылина ("Был я заперт в секретный чулан, об стену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами..."), к сожалению, не откажешь в актуальности.

Прозаические, поэтические, критико-эссеистические материалы "Волги" - в силу своей принципиальной разнокалиберности и разнонаправленности - были рассчитаны на несходные читательские реакции. Иначе обстояло дело с публикацией архивных документов, мемуаров и статей, посвященных истории России (преимущественно - новейшей и поволжской). Конечно, закрывающая этот постоянно пополнявшийся блок материалов "Церковно-приходская летопись Христо-Рождественской церкви и прихода Урюпинского ярмарочного поселения..." - документ впечатляющий и захватывающий. Мы читаем записи, которые священник Петр Протопопов вел с 1913 по 1920 год, и вживе видим сперва "Россию, которую мы потеряли" (совсем не говорухинскую), а потом и сам процесс "утраты", уже в годы войны идущий своим ходом, хоть и не вполне осознаваемый честным и скромным летописцем. Цены на ярмарке, внутриприходские дела, отголоски войны, отголоски революции, нежданное вхождение Истории (во всей ее свирепой красе) в тот самый Урюпинск, что и в советские времена служил символом абсолютного захолустья. Событие? Безусловно. И не только для профессионального историка, но и для всякого человека, надеющегося разобраться в том, что же случилось с Россией.

Но в том и сила, что подготовленная С. П. Синельниковым публикация - одна из многих. Год за годом можно было читать очерки о крестьянском и купеческом быте, о волжском пароходстве и губернских властях (светских и духовных), о народных промыслах и городских увеселениях, воспоминания (либо архивные, либо труднодоступные), дневники, эпистолярии. Были специальные номера, целиком отданные под "Волжский архив", были любимые, непоказным патриотизмом рожденные, "сквозные" сюжеты (здесь стоит вспомнить о многочисленных публикациях, посвященных судьбе и творчеству выдающегося филолога Юлиана Григорьевича Оксмана, который после десяти лет сталинских лагерей профессорствовал в Саратовском университете), были публикации уникальные (в 1992 году журнал печатал дневники Саратовского владыки - потрясающая, надо сказать, вставала с этих страниц картина унижения церкви и религиозного чувства, хотя ничего подобного лояльный и внешне благополучный "подсоветский" епископ в виду не имел), были "дежурные". И была их непрерывность. История страны, своего "региона", своей губернии, своего неповторимого города (кстати, неправду нам по телевизору говорили: самые красивые девушки не в Самаре, а в Саратове!) была для "Волги" не "интересной и важной темой", а... Не знаю, как и сказать. Жизненным содержанием, что ли. Как и современная словесность. Как и словесность "забытая", либо в советские годы "избежавшая печати". Писал выше, но повторю. "Волга" жила не противопоставлением, а соединением: прошлого и настоящего, традиции и новизны, высоколобой культуры и доступности, словесности и жизни. Именно поэтому это был по-настоящему литературный журнал.

И делать его могли только люди, по-настоящему любящие литературу и жизнь. Умеющие видеть за деревьями лес. Сердцем знающие, что русская история и история русской словесности не вчера началась, а потому и не завтра кончится. Разные, конечно, люди, во многом несходные, спорившие меж собой, приходившие в журнал (и уходившие оттуда) кто раньше, кто позже. Читатель (исключая профессионалов) обычно не смотрит на список редколлегии. Ему, в общем-то, не важно не только то, на какие средства выпускается журнал, но и кто тянет проклятую и любимую бурлацкую лямку. Но, честное слово, совсем не лишним будет сказать о том, что бессменный ответственный секретарь "Волги" Наталья Шульпина координировала действия редакции, унимала страсти и сколько могла обеспечивала взаимодействие с равнодушным внешним миром. Что критическое (а частью и поэтическое) многоголосье "Волги", дружба с журналом корифеев и новорожденных гениев андеграунда - заслуга Анны Сафроновой. Что курировавший последние годы поэзию Алексей Голицын не только даровитый стихотворец, но и превосходный верстальщик (он и "делал" журнал "материальным"). Что превосходные исторические и краеведческие публикации были бы невозможны без Владимира Панова. Что широко печатающийся в столичных изданиях блестящий знаток фантастической и детективной словесности (и просто один из самых умных, внятных и серьезных наших критиков) Роман Арбитман пришел заведовать прозой, когда беды "Волги" стали видны и слепому. Что в формировании журнала сыграл огромную роль Владимир Потапов, некогда блистательный эссеист, в начале 90-х перебравшийся в Москву, а затем, к неизбывному сожалению многих коллег и читателей, оставивший литераторскую стезю. Что в "Волге" много лет работал один из самых сильных писателей нынешнего "поколения сорокалетних" - автор публиковавшихся здесь повести "Русский народ едет на шашлыки и обратно" (1992, N 1), романов "Паша Залепухин - друг ангелов" (1993, N 10-12) и "Время, жить!" (1995, NN 7-10) неуступчивый и несгибаемый Валерий Володин. Что, уйдя из редакции, остался членом редколлегии (отнюдь не формальным!) и постоянным автором охотно привечаемый в Москве и Питере Алексей Слаповский, некогда здесь счастливо дебютировавший, напечатавший в родном журнале ту прозу, что обеспечила ему успех, признание, дорогу в столичные редакции, переводы и попадание в букеровский шорт-лист (роман "Первое второе пришествие" - 1993, NN 8-9).

И, разумеется, надо сказать о главном - о главном редакторе. Читателям "Нового мира" нет нужды специально рекомендовать Сергея Боровикова и его фирменную рубрику "В русском жанре". Заметки под этой славной шапкой печатались и здесь. Была выпущена "Волгой" - впрочем, мизерным тиражом - и соименная книга. Но и "сторонние публикации", и сведение текстов под одну обложку вторичны. Первична рубрика в "Волге", для нее и придуманная. Не специально. Так уж сложилось и должно было сложиться. Жаль, что в последнем номере этой рубрики нет. Впрочем, боровиковские рецензии на роман Владимира Войновича "Монументальная пропаганда" (очень приветливая) и на повествование Михаила Рощина о Бунине (предельно жесткая, что более, чем справедливо) вполне могли бы войти в очередную связку заметок главного редактора, счастливо сумевшего задать тон своему журналу.

Да, душой "Волги" были подборки боровиковских размышлений - о бытовых сегодняшних мелочах, об истории, о курьезах политики, о классиках, о молодости, о шестидесятниках, о новой словесности, о винопитии и табакокурении. Замечательно "домашние", якобы "неотделанные", всегда неожиданные, полемичные без злобы и добрые без сюсюканья, опыты Боровикова заставляли верить: все наладится, не такое перемогали, есть на свете Россия, русская интеллигенция (в нормальном - "земском", чеховском, человеческом - смысле слова), русская литература. Есть теплота чувства и достоинство мысли. Мы еще вздохнем, улыбнемся, выйдем на набережную (не реки - Волги!), выпьем. Без этих чувств, без готовности работать ради самой работы, без спокойного юмора и доверия к жизни не было бы ни писателя Боровикова, ни его рубрики, ни его журнала.

Вот и приехали. Журнала "Волга" больше нет.

Осенью 1991 года я, вступая на лихую дорожку газетного обозревателя (да и литературной критики вообще), придумал себе задачу - портретирование якобы обреченных литературных журналов на странице "Культура" "Независимой газеты". Так сложилась "Журнальная галерея", цикл из десяти статей. Шесть московских журналов, два питерских, два губернских - "Волга" и "Урал", что в силу алфавитного порядка, "обрамили" конструкцию. Первая статья называлась - "Дело хозяйское. "Волга": уют свободы". Вскоре после ее публикации я получил письмо от незнакомого мне тогда Боровикова, такое же естественное и живое, как его журнал. Но не о том речь. Девять лет "Волга" хранила свой уют, неотделимый от свободы. Девять лет журнал - при всех тяготах и каверзах - не выживал, а жил. Девять лет, столькими потраченными впустую, в Саратове доказывал: свобода не фикция, а реальность. Девять лет, прошедшие под вой о гибели литературы и бессмысленности "архаичных" толстых журналов, "Волга" была естественным опровержением праздноболтающей пошлости. Пошлость в очередной раз победила. И не надо сказки про "рынок" рассказывать - не оскудела бы саратовская администрация, ведомая "политиком общероссийского масштаба" Дмитрием Аяцковым, поддержи она издание, что законно должно почитаться общенациональной гордостью. Не захотели, потому как не нужен был в свободной стране свободный журнал? Просто проглядели? Так вышло? Противно мне в этом разбираться. У меня (и не у меня одного) щека горит - оплеуху вмазали самой русской словесности, а переживать ее боль как свою покамест еще много народу способно.

А еще любопытство берет: кто следующий? Вот питерская корреспондентка "Известий" Юлия Кантор пишет (25 сентября 2000) о том, что в Северной Пальмире решено отменить "коэффициент социальной значимости" объектов, где рыночная арендная ставка превышает 75 у.е.". Попросту говоря - загробить повышением арендной платы журналы "Звезда" и "Нева", что квартируют в историческом центре. Получив по правой щеке от Дмитрия Аяцкова, мы, видимо, должны подставить левую Владимиру Яковлеву. Тоже ведь "политик общероссийского масштаба". При том, что чуть не каждый день слышим мы о повышении роли государства в делах культуры да о борьбе с губернаторским произволом.

Ну да, у государства (конкретно - у социального вице-премьера, министров печати и культуры) забот хватает. Не за журналами же какими-то им следить. Чать, не канал "НТВ". В России талантов много. И без "Волги" не оскудеем.

Оскудеем. Уже оскудели. И не понимать это - значит мыслить не только антикультурно, но и антигосударственно.

P. S. Впрочем, кому - печаль да тревога, а кому - красный денек. 26 октября саратовская газета "Земское обозрение" (N 43) опубликовала анонимную статью "Как вернуть "Волгу" в привычное русло" - отчет об очередном собрании Саратовского отделения Союза писателей Российской Федерации. Говорили братья-писатели о том, что "когда-то популярное издание ("Волга" 60-70-х, то есть средний и мало кому памятный региональный журнал. - А. Н.) <...> с началом перестройки попадает в финансовую зависимость от известного бизнесмена-политика Сороса и согласно правилу: кто платит - тот и заказывает музыку, разделяя участь большинства толстых литературных журналов, пытается выполнять заказы заморского спонсора". Далее про то, что Волга (река) впадает "не в Красное, и даже не в Средиземное море, а в Каспий, образуя уникальный, замкнутый в национальном пространстве водоем". Про то, что "читать сочинения, написанные по указке заморского спонсора, литературу, прославляющую чужую культуру, чужой образ жизни, - волжане не захотели", а "писатели, подопечные Сороса, оторвавшиеся от родной почвы, не смогли справиться с возложенной на них задачей". Потому журнал сперва захирел, а потом и умер, ибо "господин Сорос, умеющий считать свои деньги, отказался финансировать издание, приносящее одни убытки и никакой пользы на предмет проповеди западного образа жизни среди русского населения". Ну и о том, что Боровиков (до указания имени или инициалов анонимщик не снисходит) "приватизировал право на издание журнала под названием, одноименным с русской рекой" и одновременно скомпрометировал "само название". А дальше, как водится: "идея необходимости возрождения русского журнала "Волга" сомнению не подлежит", мечты о "своих соросах, которые, помогая журналу стать на собственные ноги, будут "заказывать" русскую музыку", предложение о "выпуске второго журнала с одноименным названием" (так!) и милая шуточка - пусть Сорос "согласится финансировать не только проамериканскую "Волгу" в России, но и прорусскую "Миссисипи" в США".

Неведомые витии и газетный писарь столь же правдивы, сколь эстетически выразительны. Вступать с ними в полемику - не уважать себя. Склонность профессиональных "радетелей за отчизну" к передержкам, завистливому счету чужих денег (увы, в данном случае - несуществующих) и попрошайничеству тоже не новость. Праздными видятся и вопросы о том, кто мешал саратовским членам СПРФ найти спонсора, основать журнал (с любым названием) и одаривать публику своими косноязычными опусами (других, судя по газетному слогу, ждать не приходится) или почему все это станет возможным в близком будущем. Демагогия и есть демагогия - она не предполагает какой-либо соотнесенности с реальностью. Нам к таким песням не привыкать.

Но и ко всему привыкши, подивишься. Заливистый радостный лай раздается буквально над "свежей могилой". Впрочем, к чему ждать элементарных приличий от тех, кто не в ладу с родным языком. Жаль только, что новая порция грязи прилипнет к словам "писатели" и "земство".

"Новый мир". 2001. N 1