[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Продолжение впредь
Как пытались закончить "Евгения Онегина"
Продолжения любят отнюдь не только поклонники сериалов про убойный Петербург, ментовские материалы и плаксивую Барбару. На всякий крепкий орешек найдется второй, еще крепче. Два ствола в Темзе не утопишь - снова выстрелят, еще громче. И так от забора до обеда, от заката до рассвета. Попробовал Конан Дойл угробить Шерлока Холмса (хочу, дескать, "серьезную литературу" сочинять) - знаете, что вышло. Но ведь до покушения с негодными средствами сам гонял Холмса с Ватсоном в хвост и гриву. И не токмо корысти ради. Похоже, сэр Артур был даже рад читательским требованиям воскресить великого сыщика; не случайно самые популярные (хоть и проигрывающие Холмсу) его персонажи (бригадир Жерар, профессор Челленджер, капитан Шарки) тоже "серийные герои". Так Честертон не мог расстаться с отцом Брауном, Агата Кристи - с Пуаро, Сименон - с Мегре, а прочие детективщики - со своими знатоками. Так Дюма, Голсуорси и Рыбаков были обречены рассказывать, что сталось с полюбившимися (не только публике, но и авторам!) мушкетерами, Форсайтами и детьми Арбата - год, пять, десять, двадцать лет спустя, а Куперу пришлось отправиться в прошлое своего Следопыта. И не надо морщиться: "чтиво, попса!". Пруст на поиски утраченного времени широкие трудящиеся массы не тянул. А ведь семь томов, между прочим.
Иной сочинитель вроде бы и прячет свою страсть, про "других" пишет, а фирменный персонаж возьмет да и вынырнет в периферийном эпизоде (так часто бывает у Бальзака, а коли надо поближе - у Маканина). Ну, а если автор упрям и писать продолжение отказывается, можно и без него обойтись. К примеру, повернув знакомый лакомый сюжет "иным манером" - в XIX веке сочинялись сверхвольные инсценировки (князь Шаховской переоборудовал "Пиковую даму" почище завзятого постмодерниста), в XX - экранизации. (Кстати, римейк и создание нового фильма по известной канве - феномены, родственные сиквелу. Принцип один: тех же щей, да иначе влей. Показательно, что "вторичные" тексты часто ироничны; источник интерпретатору дорог, но он посмеивается над своей "сентиментальностью". "Три мушкетера", как правило, предстают комедией или пародией. Не теряя героического обаяния.) Конечно, киношные традиции повлияли на не слишком даровитых литераторов, сварганивших продолжения "Унесенных ветром", "Войны и мира", "Тихого Дона" и "Доктора Живаго". (И даже трилогии Дюма. Уж там-то, казалось бы, куда дальше? Ан лежал на прилавках лет восемь назад роман "Сын Портоса". Посвященный, в основном, коварству Арамиса.) Всего скорее гнались эти сочинители за деньгами. (Не всегда успешно.) Но как бы жалки ни были иные продолжения, выражали они, пусть невольно, пусть дико и безвкусно, давнее, наивное и в основе своей доброе чувство. В банальной формуле "любимый герой" эпитет точен. Герой - любимый. И не важно, зовут ли его Фантомас, Д'Артаньян или Григорий Мелихов. Расставаться с ним все равно "неправильно".
Порукой тому очень живая и трогательная книга, только что выпущенная таинственным издательством "Ассоциация Экост". Называется она "Судьба Онегина". В заголовке слышна ироническая отсылка ко всем знакомой строке - Судьба Евгения хранила. Да уж, хранила. Составители объемного тома Вера и Алексей Невские предлагают нам восемь версий окончания пушкинского романа в стихах (созданы меж 1830 и 2000 годами), 26 онегинских перепевов (1947 - 2001) и три "реконструкции" пресловутой X главы.
Крупных поэтов в книге нет. Из авторов даже просвещенному читателю знакомы, пожалуй, лишь сатирик середины XIX века Дмитрий Минаев, пародист Александр Архангельский и Корней Чуковский, представленный ранними вполне заурядными фельетонами. (Читая их, никак не разглядишь в бойком газетном виршеплете виртуозного создателя "Крокодила" и "Тараканища".) В принципе "продолжать" Пушкина брались и поэты большого масштаба: "Египетские ночи" дописывал Брюсов (за что и удостоился резкой эпиграммы Маяковского и изничтожающей филологической критики Жирмунского), стихи о доже и догарессе - Ходасевич, а "Русалку" - не только некий графоман-мистификатор в генеральском чине, но и Набоков. Однако о завершении "Евгения Онегина" ни один мастер не помышлял. Надо обладать особым простодушием, дабы не ощущать совершенной закрытости "свободного романа" с дразняще открытым финалом. Именно потому, что Онегин жив и не женат (все нормы правильного сюжетосложения нарушены), никакого "дальше" быть не может. Каковы бы ни были когдатошние пушкинские планы, поэт, приступая к главе о последней встрече Евгения и Татьяны, уже все решил. Развязка обжалованью не подлежала. Другое дело, что примириться с ней было невозможно.
Первые читатели просили Пушкина женить Онегина на Татьяне или, напротив, примерно его наказать. Авторы простодушных продолжений (среди них наиболее примечателен поэт-самоучка Алексей Разоренов, вошедший в историю словесности песней "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан"), не умея сдвинуть жестко остановленный Пушкиным сюжет и по-новому осветить знакомые лица, варьировали мотивы онегинской тоски и татьяниной непреклонности - отменить "не-встречу" героев было им не под силу. (Смелости хватило только у Чайковского: в финале первой редакции оперы - она в книге есть - Татьяна падала-таки в объятья Онегина. Но Петру Ильичу быстро объяснили что к чему. И он "исправился".) В какой-то мере безвестные "продолжатели" были вернее оригиналу, чем историки литературы, уверявшие будто выходу Онегина на Сенатскую площадь помешала исключительно николаевская цензура.
Странным образом любовь к Пушкину сказывалась и в продолжениях иного рода. Наш современник Илья Симанчук, наскоро завершив жизнеописание старинного героя, посвящает большую часть "поэмы-версии" "Четыре Онегина" судьбе его потомков, последний из которых проводит 20 лет в сталинских лагерях. Что ж, великий Ключевский построил статью о судьбе русского дворянства как рассказ о предках Онегина. Кому как не его потомкам - увы, не от Татьяны - репрезентировать историю русской интеллигенции? Пушкин тут, конечно, не при чем - и "при чем". Имена героев, четырнадцатистрочная строфа с особой рифмовкой, четырехстопный ямб и "разговорная" интонация - это "родной язык", говорить на котором хочется всем. Отсюда неодолимая вторичность русских поэм на современном материале (пушкинский пресс задавил и Полонского в "Свежем предании", и Блока в "Возмездии", и даже Пастернака в "Спекторском"), отсюда же "домашние", "газетные", "шутливые", "игровые" подражания, где "Онегины" становятся современниками реформ, войн и революций, участниками писательских скандалов, троллейбусных перебранок и квартирных склок. Один из таких опытов - "Возвращение Онегина" Александра Хазина - громился товарищем Ждановым в 1946 году наряду со стихами Анны Ахматовой и рассказами Зощенко. Тоже символично.
"Судьба Онегина" - славный памятник нашему пушкиньянству. И удачный ответ недоброжелателям пушкинского героя. Не зря забытый Ананий Лякиде нарек свое продолжение романа в стихах (1889) "Судьбой лучшего человека" (курсив мой). Согласно с ним и большинство авторов, извлеченных из небытия составительской волей. (С Печориным, князем Андреем, Ставрогиным не пофамильярничаешь!) И немало пушкинских читателей - вчерашних, сегодняшних, завтрашних. Осудивший "русского скитальца" Достоевский был, конечно, прав. Но ведь права и княгиня Татьяна, верная мужу, но любящая Евгения. А также поэт, что аттестовал Онегина "добрым приятелем".
И еще один урок дает нам "Судьба Онегина". Книга это отучает от снобизма, напоминает о единстве словесности, родстве наивных читателей и изощренных филологов (что иначе, но тоже бьются над загадками свободного романа и его ускользающего героя), о нашей общей любви к продолжениям. Смейся не смейся над чудаками и пародистами, подражателями и экспериментаторами, "реконструкторами" и изготовителями фальшивок, а ведь наверняка кто-нибудь и сейчас обдумывает очередной четырнадцатистрочник. Может, по такому случаю даже от сериала оторвался.
17/10/2001
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]