В апреле 1999 года «Знамя» опубликовало повесть Александры Васильевой «Моя Марусечка», удивившую свежестью интонации, внутренней свободой и душевной щедростью до тех пор мало кому известной писательницы из Волгограда. В «Марусечку» влюбились очень разные читатели. Повесть была отмечена годовой премией журнала, вошла в букеровский шорт-лист. Прошел год - в «Знамени» (№ 4) появился новый рассказ Васильевой - «Егора». И стало ясно: не зря мы «Марусечке» радовались. Рассказ почти бессюжетный: живет в южном городе мальчик Егора - степенный, толстый, смешной и добрый - со своей, увы, шлюховатой (но красивой и любимой) мамой; приезжает к маме подруга, в свою пору сорвавшаяся в Париж; гудит вечером пьянка-гулянка; поутру мама с Егорой собираются к бабке в деревню, но на автобусной остановке маму цепляет какой-то детина и она отправляет сына в путь одного (не в первый раз) - он и доехал, по дороге сытно подхарчившись с попутчиками, а потом, погулял по деревне, закусил с быстро заведенными приятелями, основательно покушал у бабки. Хоть мать и наказывала ничего не есть (потому что с «ожирением» надо бороться). «Свет луны пал на Егорову постельку. Крепко загнутые кверху ресницы дрожали. Ноздри, круто вырезанные, пропускали легкое дыхание. Оно сушило бисеринки пота на его верхней вывороченной негроидной губе цвета спелой сливы. Ослепительно белый зубик выглядывал, а рядом, стало быть, две дыры, которым еще предстоит заполниться. Полные ручки с завязочками на запястьях водили по подушке. Тугонькие пальчики с выцветшей исподней ладошек и розово-сиреневыми кругло обрезанными ноготочками то и дело вздрагивали. Короткая мелкокудрявая пенка волос не нависала над ушами, а только спереди, модно остриженная во взрослой парикмахерской. Егора спал». Только в последнем абзаце понимаешь, почему шофер спрашивал у Егоры «А мама твоя такая же загорелая?», а деревенские ребята - «Ты откуда? Из Африки, что ли?» (В ответ: «Я с автобуса».) Вот и все. Доброта - без сентиментальности, грусть - без надсадной истерики, горьковатая и глупая проза жизни - без «свинцовых мерзостей». Человечность, слившаяся с поэзией.

Совсем о другом повесть Леонида Зорина «Господин Друг». Любимый герой Зорина писатель Константин Ромин умер (о том, почему и как это случилось рассказано в повести «Тень слова» - «Знамя». 1997. № 9). И после смерти вышел в классики. Что довольно часто случается с людьми «неудобными», каковым и был Ромин. Или казался многим, включая другого писателя - Авенира Ильича (АИ), которому ныне доверена почетная миссия - исполнять роль Друга. Ромин АИ другом не называл. А тот не мог (и не может) разобраться в своих чувствах к усопшему - в коктейле из ревности, зависти, восхищения, благодарности, бессознательного желания подражать, зависимости. Кажется, просто: Ромин свободен и талантлив, АИ подчинен системе социальных и литературных норм; одному - тернии при жизни и слава в веках, другому - уют с гонорарами и место в примечаниях. Только ведь почему-то выбрал Ромин в свою пору АИ. Только ведь почему-то поехал АИ на «роминские чтения». И сказал - после злых раздумий и перед пошлыми аплодисментами - главное: «Человек, чью память мы с вами чтим, считал бескорыстие высшим достоинством».

Корректности ради упомянем роман Елены Поповой «Восхождение Зенты» - очередную скучную антиутопию на русские темы. Настоятельно рекомендуем статью Андрея Зубова «Политическое будущее Кавказа: опыт ретроспективно-сравнительного анализа».

В «Волге» (№ 4) привлекательны рассказы Владимира Шапко (особенно первый - «Все началось с собаки Джека»), «Моя литературная жизнь» Николая Якушева («В литературу я вступил совершенно незаметно, но решительно - с поэмой о революции. Я услышал о ней по радио. Это было как удар грома <...> Моя революция - решил я. Шесть лет - прекрасный возраст для революционера») и стихи Владимира Салимона. Меж тем «гвоздем» номера явно мыслился «Ланч» Марины Палей. Оно и понятно. Во-первых, десять (и даже восемь) лет назад Марина Палей («Евгеша и Аннушка», «День тополиного пуха», «Кабирия с Обводного канала») была потрясающим писателем. Во-вторых, «Ланч» сделан лучше, чем «сценарные имитации» той же Палей, которыми нас пять месяцев пичкает «Новый мир» (в мае последняя порция). В-третьих, здесь тот случай, когда просвещенный редактор (критик, любитель словесности) задумчиво произносит: «Мне, конечно, не нравится, но печатать и читать это надо». В-четвертых, впишись Палей в продвинутую литераторскую тусовку («андеграунд типа истеблишмент») - носились бы с ней, как с писаной торбой. Ибо все надлежащие благоглупости в «Ланче» есть: отчаяние; безумие; презрение художника к миру, коим правит брюхо; гендерные мотивы в физиологической огласовке; защитная самопародия; поиски истинного (не как у вас, козлов) Бога; ненависть к критикам, что паразитируют на голодном творце, а сами получают бешеные бабки (эх, на ком бы спаразитировать!); самоубийство повествователя. Многие в таком вареве вкус находят - ну и на здоровье. Тем более, что в «Ланче» слово к слову ставится вполне грамотно.

«Неприкосновенный запас» (№ 2) одаривает нас кучей актуальных сюжетов. Отставка первого президента? - пожалуйста, статьи Александра Каменского и Виктора Кривулина, интервью с Алексеем Улюкаевым, байки от Вячеслава Курицына. Чечня? - будет вам Лев Усыскин. «Компоненты популярности Владимира Путина»? - исполняет Алексей Левинсон. Близкие мемуары? - Андрей Зорин. Непременно надо читать прекрасный очерк Ольги Кушлиной «Тихая моя родина: морфология двудомного растения» (о русских в Таджикистане и об этой стране вообще) и статью Мариэтты Чудаковой «Ельцин и культсо» («культсо» - это «культурное сообщество», нравы которого и репрезентирует «НЗ»). Цитирую: «И напрасно, ох напрасно шелестел мыслящий тростник на всех интеллигентских перекрестках с первых постсоветских минут про Моисея и поколения, которые должны будто бы народиться и стать подлинно свободными. С каких щей? Эти будущие поколения сидели тут же, за родительским столом, и, еще не доставая до полу ногами, уже впитывали - и впитывают сейчас, ежедневно и ежечасно, - новейшую мудрость: все бессмысленно и безнадежно, снова наша не взяла, свобода, тварь, обманула. Все цели утрачены, как и пути их достижения. (Только что появилось новое красивое самооправдание: "Романтический период демократии в России закончился!" Нас хлебом не корми - дай, чтобы что-нибудь хорошее закончилось. Страсть не любим продолжать.)

Свобода - это зеркало. Каждый, кто смотрится в нее, видит себя. И многие в гневе хватают камни, чтобы ее разбить.

Свобода - это возможность. Возможность выбора, возможность победы. Но наше сообщество не любит победу. Ему привычней, - значит, уютней, - ее не признавать. Чтобы стряхнуть этот морок ложного уюта, нужна воля; ее так же привычно не хватает.

Победа - радость свободного человека. Для того, чтобы ее испытать надо ЦЕНИТЬ свободу, то есть видеть в ней ЦЕННОСТЬ. Как ценить, если толком даже неясно, что имеется в виду?

Страна Россия смотрит на наши столичные телеэкраны, внимает мудрым растлевающим речам - и теряет остатки общественной энергии и воли. Энергичные телеговоруны (уважаемые - за что? за какие доблести? в раньшие времена для уважения доблесть требовалась - члены культсо) внушают внимающим, что свобода, как и труд, честность - сказки для бабья, ни веса, ни ценности не имеет». За обширность цитаты извинения не прошу.

05. 05. 2000