[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
При кедре
У «Ахматовского сборника» (М.; СПб.: Альянс-Архео; составитель Наталья Крайнева) долгая история. Его первоначальное ядро составили доклады, прозвучавшие на конференции «Победившее смерть слово…», которая была приурочена к тридцатилетию смерти поэта и прошла в Российской национальной библиотеке. (Интересно, какой мыслитель решился отнять у Публичной библиотеки ее имя, наглядно дискредитируя саму идею исторической справедливости? Ничего, терпим. Как терпим названия областей, окружающих Петербург и Екатеринбург, и станции метро, названной в честь расстрельщика-большевика.) Шли годы, собирались материалы, издание было поддержано Университетом Калифорнии, Лос-Анджелес, с грифом которого (UCLA Slavic Studies. New series. Vol. V; под редакцией Вяч. Вс. Иванова, А. Л. Осповата, Р. Вроона) и увидело свет. В год сорокалетия кончины Ахматовой. Этот печальный день — 5 марта — пришелся в 2006 году на Прощеное воскресенье; отсюда название сборника — начальная строка ахматовского четверостишья: «Я всем прощение дарую…».
В первую часть книги вошли архивные материалы (мемуары, эпистолярий), и хотя после весомого тома «Воспоминаний об Анне Ахматовой» (1991) публикаций появилось совсем не мало, представленные ныне тексты никак не назовешь «остатками» — это воспоминания Ирины Пуниной (дочери третьего мужа Ахматовой) «В годы войны» и «Лето 1960 года», биолога Владимира Михайлова, богемиста Олега Малевича, познакомившего Ахматову со своим переводом посвященного ей стихотворения чешского поэта Франтишека Галаса, актрисы Александры Смирновой-Искандер и др. Совокупность весьма разнородных и противоречивых свидетельств о том, что случилось сразу после смерти поэта, — московской неразберихе, самолетном рейсе с гробом, решении «кладбищенской проблемы», отпевании в Никольском соборе, похоронах в Комарове, наметившемся разладе меж наследниками, который обернулся чудовищной тяжбой из-за архива — весьма выразительно рисует тот очередной (далеко не последний!) подарок, который преподнесла Ахматовой советская антижизнь. Да, проститься с Ахматовой пришли не только близкие, но и великое множество людей, никогда ее не видевших прежде. (Иные оставили воспоминания; например, много сделавший для «Ахматовского сборника» и, увы, безвременно этим летом скончавшийся незаурядный библиограф Михаил Эльзон; в 1966 году — двадцатилетний студент.) Но было не только единящее горе, но и то, о чем предельно точно говорит надпись В. П. Михайлова на обороте и без того выразительной фотографии компании функционеров у похоронного автобуса: «Радуются…».
Да, радовались. Они свое дело знали и сдавать позиции не собирались. Напомню, что в России «Реквием» будет опубликован через двадцать один год после смерти Ахматовой. И далеко не только он оставался закрытым для «обычного» читателя — несмотря на подвижнический труд тех, кто был верен поэту. Один из самых впечатляющих материалов сборника — переписка Лидии Корнеевны Чуковской с академиком Виктором Максимовичем Жирмунским (публикация Жозефины Хавкиной, друга и помощницы Л. К. Чуковской). Чуковская готовит поэтический раздел лениздатовской книги «Стихи и проза». Она пройдет две корректуры, будет подписана к печати, но канет в бездну на семь лет; конечно, то была месть Чуковской за ее бесстрашные открытые письма — но и Ахматовой тоже. В 1976 году лениздатовский сборник увидит свет без имени Чуковской (составителем значится издательский редактор) — и без многих важнейших ахматовских стихов. Равно как и подготовленный Жирмунским том «Библиотеки поэта»; в нем вместо статьи классика филологической науки появится предисловие Алексея Суркова. Впрочем, Жирмунского это уже волновать не могло — он умер пятью годами раньше. Главное в переписке (к сожалению, пока обнаружены далеко не все письма Жирмунского) — это не цензурные, то есть идеологические, препоны (хотя и о них говорится, и о дошедшей до советского суда тяжбе за архив между сыном Ахматовой Л. Н. Гумилевым и И. Н. Пуниной — куда денешься!), а «обыкновенная» наука: выявление текстов, определение редакций, датировки, разночтения, комментарии… Корреспонденты не состязаются и ревнуют (что слишком давно и прочно вошло в наш обычай, искорежив дарования многих филологов и нанеся существенный ущерб едва ли не всем классикам, особенно — ХХ века), но щедро делятся своими открытиями. (Трудно поверить, но даже Чуковская просто не знала некоторых стихов Ахматовой; 8 ноября 1966 она пишет Жирмунскому: «Три стихотворения, которые Вы мне подарили, таковы: 1. «И увидел месяц лукавый…» 2. «Причитание» («Ленинградскую беду…») 3. «Кого когда-то называли люди…»; всего-то на всего! Отдаривала она сторицей.) Они делают действительно общее дело.
Которое и по сей день не закончено. Не потому, что всякий поэт неисчерпаем, а потому что, как писал по сходному поводу Некрасов, на место цепей крепостных / Люди придумали много иных, потому что последействие советчины не кончилось и конца ему не видно. В «Ахматовском сборнике» есть публикации давних, но в свою пору презревших печать штудий, есть превосходные статьи сегодняшних исследователей, в том числе, две работы Романа Тименчика («К анализу “Поэмы без героя”. 3» и «Из “Именного указателя к ’Записным книжкам’”: Завистницы, соперницы, враги»; о его фундаментальном исследовании «Анна Ахматова в 60-е годы» см.: «Время новостей» от 26 декабря 2005), но завершают книгу два убийственных отклика на Собрание сочинений Ахматовой, что выходит в издательстве «Эллис Лак», претендует на статус «академического» и том за томом ошеломляет своими дикарскими «новациями». Крылова цитировать не буду.
Лучше процитирую уже давнее (1978) стихотворение Владимира Рецептора, выросшее из ахматовского «зерна» (его эпиграф стал заголовком этих заметок): Свидание вышло при кедре. / При снеге на солнце. При ветре. / На этой прибрежной земле. / И кажется, что в феврале <…> Я вышел… Ни солнца, ни ветра. / Вблизи одинокого кедра — / сто сосен, сто елок окрест… / А место его за порогом / единственным выбрано слогом, / и выбор несет он, как крест. О своих встречах с Ахматовой (собираясь к ней, молодой артист и поэт всякий раз бормотал «Счастлив, кто посетил сей мир…») Рецептер рассказывает в первой — прозаической — части многопрофильных «Записок театрального отщепенца» (СПб.: Издательство журнала «Звезда»), но чувство сопричастности миру Ахматовой ощутимо не только в конкретном — очень интересном — мемуарном очерке. Оно есть в стихах, составивших второй раздел книги — «Гастрольный троллейбус» (об итоговом — на сей день — поэтическом сборнике Рецептера «Сквозь прозу» см. «Время новостей» от 26 апреля 2005), в воспоминаниях о Большом драматическом театре, иные фрагменты которых сопряжены с этюдами о Блоке и Булгакове (рассказы о постановках в БДТ «Розы и Креста» и «Мольера»; оба спектакля — блоковский самого Рецептера и булгаковский Сергея Юрского — оказались посмертными воздаяниями театра авторам, которые тщетно надеялись увидеть на его сцене именно эти пьесы), в проникновенной пушкинистике (третий раздел — «История читательских заблуждений»).
Рецептер не был особенно близок Ахматовой (и ни в коей мере на том не настаивает), но их разговор о «Гамлете», игровую импровизацию Рецептера о «подлинном» авторе шекспировых пьес, принце крови Гамлете (в ответ на подначивающую реплику Ахматовой о «малограмотном артисте»), и царственное резюме: «— Вы понимаете, что вы сейчас произнесли» (чудесный комментарий: «Она понимала, что он не понимает»), кажется, многое определил в судьбе и сути собеседника Ахматовой. Тематически Ахматова в книге не доминирует, но без нее не сложилась бы ни мелодия стихов, ни мелодия мемуаров, в которых большая страсть счастливо не превращается в пристрастность (см. также выпущенный в конце прошлого года «Вагриусом» «гастрольный роман» Рецептера «Жизнь и приключения артистов БДТ» — это другая книга!), ни мелодия новаторских работ о Пушкине, которые можно назвать «слишком смелыми» или «спорными», но нельзя — неточными или своевольными. Свидание было при кедре. Было. И не кончилось.
Андрей Немзер
15.08.2006.
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]