[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Памяти Юрия Давыдова
В эту смерть поверить невозможно. Когда перед самым новым годом стало известно, что Юрий Владимирович снова в больнице, что-то противилось неумолимой "логике". И понятно что: в Давыдове был такой запас жизнелюбия, такая внутренняя энергия, такой задор, каких хватило бы на десяток людей, годящихся ему в сыновья и внуки. Под своей заветной книгой - романом "Бестселлер" - писатель поставил две даты: 1924 - 2000. Это было больше, чем литературный ход (хотя "Бестселлер" и впрямь вобрал всю жизнь своего автора) - это было предчувствие, с которым читатели (особенно те, кому посчастливилось знать Юрия Владимировича) не желали соглашаться. Он знал лучше.
Как всякий истинный художник, Давыдов был одновременно человеком свободы и человеком долга. Он знал, что ему надлежит исполнить и чувствовал радость от своей работы. И радость эта передавалась читателю. Каких бы печальных и страшных тем ни касался Давыдов (а он писал о провокациях и предательствах, об идеологической одержимости и бесчеловечности государственной системы, об ужасе тюремного заключения и смертной казни), в его прозе всегда слышался голос счастливого человека. Счастливого, потому что может проникнуть в тайны истории. Счастливого, потому что умеет приблизиться к закрытой душе того или иного исторического персонажа. Счастливого, потому что умеющего запечатлеть в слове жизнь, которая всегда больше "политики", "психологии", "идей". При советской власти Давыдов не играл аллюзиями - его действительно занимало эпоха, начавшаяся 1 марта 1881 года и завершившаяся в 1917 году. Но сама давыдовская верность истории воспитывала в читателях человечность и душевную трезвость, уводила их от притягательных "простых" решений и скептического нигилизма. Не отождествляя большевистскую квазиимперию с империей Российской, Давыдов приучал нас ненавидеть деспотизм и фанатизм, стеснение мысли и идеологическую слепоту. Он умел показать их чудовищную опасность, но умел и смеяться над злом. И чем старше и свободнее становился писатель, чем больше знал он о прошлом, тем отчетливее звучал его освобождающий смех, получивший полную волю в "Бестселлере".
Юмор Давыдова неотделим от его лиризма. Клонящаяся в пятистопный ямб проза Давыдова словно бы пародирует авторское тяготение к "поэтическому слову" и в то же время разрешает строгому прозаику стать поэтом, которому, как "ветру и орлу и сердцу девы нет закона". Шутка у Давыдова не менее важна, чем разбег поэтических ассоциаций, смелые метафоры, фантастические гипотезы, что движут иные сюжеты. Свобода неотделима от поэзии. А поэзия - от душевной молодости, готовности послать куда подальше литературные приличия, рискнуть, загулять...
Такой свободой живут книги Давыдова - так жил он сам. Он был не только великолепным мастером устного рассказа и публичного выступления (всегда начинающегося запинками и оговорками и разрешающегося победительной и радующей самого рассказчика остротой), но и чутким слушателем, по-настоящему заинтересованным в собеседнике. Этот неподдельный интерес к людям (такой же, как к далеким временам и заморским странам, великим стихам и заурядным происшествиям) отзывался давыдовской отчетливо выраженной приязнью к молодым (по сравнению с ним) литераторам. Свойство, признаться, по нашим временам, отравленным дурацкой межпоколенческой рознью, редкое. И стоящее искренней благодарности.
В последние годы Юрий Владимирович слышал много добрых слов: и от "официальных лиц" (он получил несколько престижных премий), и от друзей, единомышленников, почитателей. И все-таки, как много еще мы ему не сказали. Давыдов прожил большую, многоцветную, яркую жизнь и свершил свой подвиг - закончил "Бестселлер". И все-таки как невыносимо, что его больше нет...
18/10/02
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]