[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]

Пишут не только персонажи

Словно состязаясь с сентябрьским «Новым миром» (о нем см. «Время новостей» от 3 октября), октябрьское «Знамя» тоже провело вернисаж рассказа. Совпадение не кажется случайным: с «крупными формами» у нас скверно, а в борьбе за премию Юрия Казакова никто уступать не хочет. Потому и печатают журналы не привычные подборки, а комплекты из «штучных» работ разных прозаиков. В «Знамени» их пятеро, и только один автор — Виктория Волченко — представлен тремя текстами, которые, если приглядеться, составляют своеобразный триптих («“Балтика № 3” и другие истории»). В редакционной преамбуле сообщается, что, хотя решение о публикациях принималось консенсусом, у каждого из причастных к этому сюжету сотрудников есть свои вкусовые предпочтения. Читатель узнает, что Волченко (в данном случае) — фаворит Наталии Ивановой, «Дракон» Михаила Кагановича дорог Елене Холмогоровой, «Остров» Анны Мазуровой выбран Еленой Хомутовой, «Персену» Романа Сенчина благоволит Ольга Трунова, а «Апрель, Варшава» Павла Сутина прельстил Сергея Чупринина. Поначалу редакционный ход показался мне не слишком осмысленным, но, прочитав «Выбранное из отобранного» (так озаглавлен этот блок тестов), я свое мнение поменял. Все рассказы действительно хороши, а раз так, то заслуживают публичного поощрения. Не потому, что «доброе слово и кошке приятно», а потому, что мнение даже одного ответственного эксперта стоит, быть может, не меньше, чем всегда отдающий капризом итог премиальной игры с ее подводными течениями и ситуационными раскладами.

Я в «Знамени» не работаю, в жюри «казаковки», к счастью, тоже, а потому могу держать свой выбор при себе (вообще-то он сделан, хотите — догадывайтесь) и, поздравив всех пятерых с удачей, настоятельно рекомендовать читателю все «Выбранное из отобранного». Хотя работают авторы «Знамени» по-разному, а прежде вызывали у меня несхожие эмоции. Так, предыдущий опыт Волченко («Зина» — «Знамя», 2005, № 1), макабрическая исповедь о пребывании в дурдоме, крепко бил по нервам, но все же заставлял вспомнить известную формулировку «персонажи пишут». Вспоминается она и сейчас, но меньше, хотя строит Волченко свой триптих на подчеркнуто автобиографическом материале: от счастливого (жутковатого) детства в азовском дворе («Розовый стеклянный графин с медведем») через счастливое же (и тоже жутковатое) позднее детство в советском военном городке в Германии («Памятник последнему волку») к сущему сегодняшнему кошмару («Балтика № 3»; рассказчица — сиделка при безумной старухе, натуралистический ужас рабочего дня венчается фантасмагорией вечера в суицидальных тонах).

По моему разумению, именно «персонажи писали» все прежде читанные мной сочинения Сечина (свинцовые мерзости жизни плюс захлебная жалость к себе, несчастному) и Сутина (легкое, но приметное упоение интеллигента собственной интеллигентностью). «Персен» — рассказ о другом, о преуспевающем «стандартном» клерке, на которого вдруг свалилась любовь, и который не знает, что ему делать и с прежней размеренной жизнью, и с этим странным чувством. В сутинском «Апреле…» (фрагмент книги, но вполне самодостаточный) удовольствие от «умничанья» чувствуется, но куда более ощутимы просто ум и стремление уйти от соблазнов «объективности» (готовя статью о восстании в варшавском гетто, герои приходят не к циничному «все сложнее — каждый за себя», но к серьезным открытиям — не столько «историческим», сколько «человеческим»).

Знать что-то о Мазуровой раньше было мудрено: «Остров» — дебют, и мощный. В силу неведомых причин мать с дочерью и сыном оказываются на далеком острове, населенном дикарями. Мать до поры верит в будущее спасение и пытается вырастить детей «европейцами», «интеллигентами», «носителями культуры». Дочь ассимилируется (то есть опускается до дикости, то есть занимает престижное место в новом социуме). Сын остается гордым и несчастным одиночкой. Избавления не будет. Да, это притча, но фантастическая экзотика острова и психологические судороги героев прописаны завораживающе достоверно. Да, притча, но вовсе не о тщете сохранения культуры в диком или дичающем (а не просто «ином») мире. Почему, если с острова никуда не деться, а прибыть сюда могут только новые потерпевшие крушение (корабля или цивилизации)? А потому. Прочитайте. И не судите ни мать, ни дочь, ни сына — они сделали все, что могли. И даже больше.

Не читал я раньше и Кагановича — в справке об авторе сказано, что он печатался, но редко. Тут, впрочем, нужна оговорка: если суммировать данные справки и некоторые детали рассказа «Дракон», получится, что рассказчик учился со мной в одной школе, той, которую его папа упорно именовал «физико-математической». Был классом старше меня (даты сходятся) некий Миша Каганович, знал я его издали; потом (уже студентом) случайно попал на «Горе от ума» в недурном самодеятельном театре и вдруг увидел его в роли Репетилова (играл, по-моему, восхитительно; опять сходится, в справке сказано: «время от времени снимается в ТВ-сериалах»). Если не он, приношу извинения обоим. Но рассказ о московском еврейском мальчике, где узнаваемый быт поздних 60-х плавно перетекает в фантасмагорию, которая разрешается не преступлением-наказанием, а абсолютным «ничем», от того хуже не стал. В общем, пусть «казаковские» судьи хорошенько поломают голову.

Тем более, что и «Дружба народов» (№ 10) подкинула им материал: триптих (на сей раз, так и назван) Афанасия Мамедова «Миллион птиц навстречу друг другу» (продолжается история героя повестей «На круги Хазра», «Хазарский ветер» и романа «Фрау Шрам») и рассказ набирающего вес (соискатель Букера) Захара Прилепина «Колеса». При давней любви к Мамедову и растущем интересе к Прилепину, вынужден констатировать: и история пьяных одесско-московских похождений литинститутского студента (с нагрянувшим из Америки шальным одноклассником), и история еще более пьяных похождений провинциального люмпенизированного могильщика (с корешами того же розлива) написаны «персонажами». Проспавшимися, похмелившимися, поднаторевшими в работе с «буковками» и «чувствами», но «персонажами», чьи авторы, по моим ощущениям, куда крупнее и интересней.

Подробно обсуждать роман Марюса Ивашкявичюса «Зеленые» (начало в № 9) мне не по силам: я вообще боюсь судить о переводной словесности (хотя вижу, как мастерски перелагает роман Георгий Ефремов). Замечу лишь, что этот сложно построенный роман о «лесных братьях» был прочитан и обсуждался всей Литвой. Да, кроме прочего, его клеймили за «антипатриотизм» и «очернительство» (которыми там не пахнет), но ведь перед этим прочли! Прочли и принялись спорить — хотя трагический роман о последних защитниках литовской свободы совсем не похож на «крепкий боевик», хотя загадки изощренного письма Ивашкявичюса предполагают читательскую работу, хотя события послевоенных лет вроде бы быльем поросли, а в «свободном обществе» всяк волен сходить с ума по-своему… Есть о чем задуматься русскому читателю. И писателю.

Андрей Немзер

17.10.2006.

[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]