[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Устойчивый вкус "и др."
Мартовские журналы никак не назовешь бедными. В "Дружбе народов" стоят внимания повесть Грачья Матевосяна "Наша бестолковая жизнь", статья Георгия Дерлугьяна "Мир на сломе эпох. Чечня и Татарстан в перспективе всемирной истории", "субъективный обзор" Ильи Кукулина "Прорастание отдельных слов в задымленных руинах" (о бытии разноязычных литератур в постсоветском пространстве), в "Звезде" - повесть Павла Мейлахса "Отступник" (впрочем, несколько раньше появившаяся в книге Мейлахса "Избранник" - М., "ОЛМА- ПРЕСС") и эссе Омри Ронена "Март" (о марте 1953 года, смерти Сталина), в "Октябре" - жутковатая повесть Афанасия Мамедова и Исаака Милькина "Самому себе", рассказ Нины Горлановой и Вячеслава Букура "Афророссиянка", подборка стихов Бахыта Кенжеева, очерк Василия Аксенова "Самарский фестиваль", материалы симпозиума "Достоевский в современном мире. 1821 - 2001" (Игорь Волгин, Игорь Золотусский, Алексей Цветков, Игорь Виноградов, Дмитрий Быков; последний рассматривает сюжет "Достоевский и психология русского литературного Интернета": "русский литературный Интернет... все больше вырождается в живую иллюстрацию к "Селу Степанчикову", "Запискам из подполья", "Скверному анекдоту", "Бесам" и в особенности к "Идиоту""). Позволю себе, однако, сосредоточиться на трех публикациях (по одной на журнал), так как, во первых, все они представляются событийными, знаковыми для культурной ситуации, чреватыми спорами и конфликтами, а во-вторых вступают в незапланированную перекличку.
"Дружба народов" (N 3) завершила публикацию романа Валерия Исхакова "Легкий привкус измены". Екатеринбургский автор, и прежде умевший строить выверенную, умную, изящную и в то же время по-настоящему сюжетную прозу ("Каникулы для меланхоликов", "Пудель Артамон", появившийся в прошлом году в той же "ДН" "Читатель Чехова"), ныне совершил мощный рывок. Распутывая прихотливый клубок многоразличных любовных историй, Исхаков анатомирует сознание сегодняшних интеллигентов, обреченных на томительно "легкое" существование в поле безответственных (вдруг становящихся роковыми) игр, трагикомических порывов, инфантильных мечтаний, неизбежных "ловушек", тотального безлюбья, приправленного как бы неожиданными, а по сути - однообразными сексуально-романтическими приключениями. "Значит, единственный способ избежать предательства, думает Алексей Михайлович, это измена. Стоит изменить женщине - чужой, не своей жене, - и сразу избавляешься от необходимости предавать ее. Ведь она - чужая жена, она на собственном опыте изведала, что такое супружеская неверность, вкусила запретной любви - и в этом смысле больше, чем любовница: она твоя сообщница, коллега, товарищ по несчастью". Легкие измены не спасают от предательств. "Случайные", мимолетные, испаряющиеся сюжеты отзываются много лет спустя мученическими муками. Расплата приходит совсем не в том обличье, какого ждешь. То, что казалось твоей и только твоей тайной, давно ведомо твоим добрым друзьям, странным образом втянутым в истлевшие истории. Нет ничего тяжелее, чем привычная легкость. Нет ничего томительнее, чем сбывшееся желание. Разве что вымоленная (затаенно от самого себя) освобождающая катастрофа. После которой и понимаешь, что утрата безнадежна, а исковеркавшая твою жизнь изменами и предательствами любовь неутолима и неистребима. Изменяя другой (другому), ты изменяешь себе и себя. Встретившись последний раз со своей возлюбленной (тенью миновавших любовей), герой оглядывается, словно "рассчитывая увидеть у себя за спиной группу смеющихся зрителей. Но не увидел никого. Только я шел ему навстречу, издали приглядываясь к своему персонажу, но он меня видеть не мог. <...> Роман кончился, остались одни слова".
Из плавающих в воздухе слов, из чужих свойств, из символических сквознячков минувшей эпохи соткался некогда заглавный персонаж романа Анатолия Наймана "Б. Б. и др.". Трудно поверить, что этот наделавший много шума текст был обнародован почти пять лет назад ("Новый мир", 1997, N 10). Еще труднее поверить, что роман обрел продолжение. Ныне оно тиснуто "Октябрем" (N 4) - странный персонаж не отпускает своего автора и в новые времена. Приключения его по-прежнему экстравагантны и замысловаты, энергия, как и раньше, бьет через край, характер и поступки, как встарь, повергают в недоумение даже привычных ко всему "и др." (включая читателей первого романа). Но лавируя по странноватым лабиринтам новой работы Наймана, обжигаясь о язвительные остроты, разгадывая сложные метафоры, с трудом схватывая стремительную и парадоксальную авторскую мысль, вдруг чувствуешь: что-то стало иначе. Куража поубавилось не только у Б. Б. (чем, кстати, автор весьма огорчен) - убавился и азарт повествователя. Весь шарм первой книги был в герое, именно герое, поэте без стихов, Вийоне среди интеллигентных "и др.". И если Б. Б. "скисает", если его бешеное движение продолжается лишь по инерции, если тот, кто прежде, вбирая чужие свойства, оставался невероятным "собой", теперь успокаивается на мутноватой норме, то, спрашивается, зачем же новый огород городить? А затем, что: "По сути дела, самое (а если и разобраться, так и единственное) неприемлемое (а если разобраться, то и отталкивающее) в нем (Б. Б. - А. Н.) было, что он выживал - когда по всему выходило, что не должен". Не должен был авантюрист духа, путешественник, выдумщик, эгоист, зэк, гений без гениальности, Вийон "тихого времени" выжить "после всего". Не в Б. Б. тут проблема. В новой эпохе, которая для Наймана хуже проклятых позднесоветских лет. Были ветерки да отвеяли. Остались "легенды и мифы", за которыми охотятся ушлые филологические юнцы. Один из которых наведывается к повествователю, дабы поднабрать материала для книжки о том, "чем вы, чуваки, жили в пятидесятые". Этот милый стервятник (кстати, мой тезка) возникает со своими перекошенными сплетнями о Б. Б. в аккурат после заключительного явления героя. Того самого, когда Б. Б. под впечатлением от журнальной публикации дневников одного из "и др." произносит сакраментальную - безмерно возвышающую его и автора над колготой "новых времен" - сентенцию: Что - Сие - Значит? А вот то и значит, что осталась одна пустота. Царство оптических обманов. Яд мнимостей и бойкие книжки про "культур-мультур". Б. Б. истаивает в эфемерной запредельности, а закончивший (?) роман автор остается один. "И без писем, и без звонков полная ясность и завершенность. А, честное слово, еще мог бы. Тому-то, тому-то, той-то. <...> Да хотя бы Андрею этому. Андрею, хану Гирею и зимнему Борею <...> И др. Всем и др. и пр., в которых рассосался Б. Б. Как сахар, как поваренная соль. Как яд. Как кровь подходящей группы".
А "Звезда" (N 3) отмечает столетие Лидии Гинзбург. Воспоминания младших друзей (Елена Кумпан, Елена Невзглядова). Письмо Корнея Чуковского с похвалами книге "О лирике". Очередная подача фрагментов из записных книжек. Неустанное восхищение: умом, верностью себе, благородством, судьбой. Все правильно. Лидия Гинзбург была серьезным мыслителем и очень большим человеком. И потому превращение ее в "памятник" - с неизбежным укором нашему "выхолощенному" времени - оставляет смутные чувства. Время, конечно, у нас то еще. Но "легкий привкус измены" вошел в состав крови русской интеллигенции ("и др.") отнюдь не в тот момент, когда стало можно получать гранты, ездить за границу, писать без оглядки на цензуру и отмечать те юбилеи, что справедливо почитаются важными, а не те, что ЦК велит. Гинзбург цитировать не буду. Сами почитайте. Либо в "Звезде", либо в наиболее полном собрании ее "нелитературоведческих" текстов, что недавно выпущено издательством "Искусство - СПб".
02/04/02
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]