"В рабстве спасенное сердце свободное"

Девяносто лет назад родился Александр Твардовский

Твардовский так прочно вошел в историю, что круглая дата вызывает недоумение. Неужели только девяносто лет исполняется? Так мало. Ведь получается, что поэт мог бы дожить если не до нынешних дней, то, по крайней мере, до новой эпохи. Особенно если вспомнить о могучей крестьянской закваске, что обеспечивала жизнестойкость любимых героев Твардовского. Василий Теркин сумел отбиться от самой Смерти, а когда Костлявая все же совладала с бойцом ("Теркин на том свете"), торжество ее оказалось временным. Сходный сюжет мелькнул и в довоенной балладе "Как Данила помирал": Жил на свете дед Данила/ Сто годов да пять./ Видит, сто шестой ударил, - / Время помирать. // Вволю хлеба, вволю сала,/ Сыт, обут, одет./ Если б совесть позволяла,/ Жил бы двести лет. Данила, лежа в гробу, слушает речи односельчан, покуда те не заговаривают о любимом плотницком деле и новых мастерах: Эх, Данила, эх, Данила/ Был ты молодым!/ С молодым бы впору было/ Потягаться им. // Не обижен был ты силой,/ Мы признать должны.../ - Ах вы, - крикнул дед Данила, - / Сукины сыны! // Не желаю ваш постылый/ Слушать разговор./ На леса! - кричит Данила. - / Где он мой топор?!

Разве не было Твардовскому дела, когда он - не в "сто годов да пять", а всего-то в шестьдесят один оставил землю? Да, о преступлении советской власти твердо сказал в "Поминальном слове" Солженицын: "Есть много способов убить поэта. Для Твардовского было избрано: отнять его детище - его страсть - его журнал".

Но было и другое. В 1968 году - "Новый мир" истерзан, но еще жив! - Твардовский писал: Допустим, ты свое уже оттопал/ И позади остался твой предел,/ Но при тебе и разум твой, и опыт,/ И некий срок еще для сдачи дел/ Отпущен - до погрузки и отправки. // Ты можешь на листах ушедших лет/ Внести еще какие-то поправки,/ Чертой ревнивой обводя свой след; // Самозащите доверяясь шаткой,/ Невольно прихорашивать итог.../ Но вдруг подумать:/ - Нет, спасибо в шапку,/ От этой сласти береги нас бог. // Нет, лучше рухнуть нам на полдороге,/ Коль не по силам новый был маршрут./ Без нас отлично подведут итоги/ И, может, меньше нашего наврут. Здесь, да и в иных поздних стихах слышится перекличка с "Последними песнями" Некрасова. Сознательная. Твардовский видел в "Новом мире" продолжение "Современника", а с Некрасовым ощущал кровное родство. И не только в любви к русскому крестьянину, но и в неизбывном чувстве вины. Перед всеми, кто был уничтожен той самой историей, что вознесла смоленского паренька на вершины славы.

Самые сильные лирические стихи Твардовского - о смерти или беде, что должны были настигнуть поэта, а выпали другому. Я знаю, никакой моей вины/ В том, что другие не пришли с войны./ В том, что они - кто старше, кто моложе - / Остались там, и не о том же речь,/ Что я их мог, но не сумел сберечь ,- / Речь не о том, но все же, все же, все же...

Не менее остро, чем Ходасевич или Мандельштам, Твардовский осознавал: главный герой ХХ века - неизвестный солдат. Я убит подо Ржевом,/ В безымянном болоте,/ В пятой роте, на левом,/ При жестоком налете <...> И во всем этом мире,/ До конца его дней,/ Ни петлички, ни лычки/ С гимнастерки моей <...> Фронт горел, не стихая,/ Как на теле рубец./ Я убит и не знаю,/ Наш ли Ржев наконец? Это после Победы. А прежде (1943): Из записной потертой книжки/ Две строчки о бойце-парнишке,/ Что был в сороковом/ Убит в Финляндии на льду <...> Среди большой войны жестокой,/ С чего - ума не приложу, - / Мне жалко той судьбы далекой,/ Как будто мертвый, одинокий,/ Как будто это я лежу,/ Примерзший, маленький, убитый/ На той войне незнаменитой,/ Забытый, маленький лежу. И еще раньше: Лет семнадцать тому назад/ Мы друг друга любили и знали./ Что ж ты, брат?/ Как ты, брат?/ Где ж ты, брат?/ На каком Беломорском канале?.. "Братья" датированы 1933 годом; "лет семнадцать тому назад" - четкая веха: до революции, до той революции, которую Твардовский не мог до конца разлюбить и много лет спустя.

Как было совместить веру в революцию и ее вождей и скорбь по уничтоженному крестьянству? (Твардовский знал, что катастрофа его семьи не "частный случай") Одним исходом была неотступная тема личной вины. Другим - стремление воскресить "неизвестного солдата", дать ему плоть, лицо, имя. Так появилась лучшая книга Твардовского - "Василий Теркин", где "собирательный" персонаж обрел потрясающую конкретность. "В каждой роте Теркин есть,/ Даже в каждом взводе", но это не превращает его в "неизвестного солдата". "Был рассеян я частично/ И частично истреблен", но опять-таки безликим пушечным мясом не стал. "Книга про бойца" самим строем своим опровергала советскую практику изничтожения личностного начала. Войну выиграл не Сталин (имя которого не упоминается в поэме ни разу), а Теркин. Свободный эпос Твардовского предполагал будущую свободу России. Правда в "Теркине" неотделима от надежды. Впрочем, не безусловной. Вспомним горькое замечание автора о "структуре" поэмы: Почему же без конца?/ - Просто жалко молодца.

Редакторский подвиг Твардовского был прямым следствием его главной книги. В рукописи безвестного сочинителя поэт понял главное: Иван Денисович Шухов - это Теркин, попавший в лагерь и сохранивший там живую душу. Весть об этой живой душе в царстве колючей проволоки должно донести до России. И сам Твардовский, и его любимый герой, и авторы "Нового мира", и люди, о которых они заговорили, идеально описываются некрасовскими строками "В рабстве спасенное/ Сердце свободное". Потому новомирская работа Твардовского обрекала его на противоборство с властью. И на строгие счеты с собой. В конце 60-х поэту было больно не только из-за начальственной подлости и дури. Не зря Солженицын сравнил его с трагическим героем "Августа Четырнадцатого" - потерпевшим поражение и покончившим с собой генералом Самсоновым, "семипудовым агнцем".

Твардовский и тогда знал, что другим пришлось страшнее. И о них думал на исходе своей - такой, в сущности, короткой - жизни. К обидам горьким собственной персоны/ Не призывать участья добрых душ./ Жить, как живешь, своей страдой бессонной,/ Взялся за гуж - не говори: не дюж. // С тропы своей ни в чем не соступая,/ Не отступая - быть самим собой./ Так со своей управиться судьбой,/ Чтоб в ней себя нашла судьба любая/ И чью-то душу отпустила боль.

21.06.2000