[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Век ”Вех“Новый орденский устав
Нет ничего более нелепого, чем теоретическое знание истории. Тем не менее мы наблюдаем в России именно историческое умозрение, отсутствие практического исторического знания.
И все же открытость ситуации, серьезнейшие политико-культурные изменения последних лет, а главное — открытость миру если не внушают оптимизм, то и не повергают в уныние.
Кстати говоря, христианство вовсе не оптимистично. Его даже можно назвать антиоптимистичным. Но оно признает пессимизм грехом. По св. Димитрию Ростовскому, уныние — седьмой смертный грех.
Однако первым грехом против Святого Духа святитель назвал излишнее упование на милость Божью.
В новых условиях прежние опасные явления не столь грозны, точнее сказать, их последствия становятся иными, поскольку усложняется механизм их воздействия, открытое общество опосредует это воздействие и тем самым защищает себя от него. Оккультизм, к примеру, уходит от власти на свободный рынок и теряет с каждым днем шансы стать государственной идеологией. Хотя, конечно, чем черт (именно он в буквальном смысле слова) не шутит.
Между тем открытость русского общества имеет пока лишь пространственный — социальный — характер. Делать же вывод об открытости исторической пока рано.
Применительно к тому, что сейчас порой говорится и пишется о Церкви, государстве, интеллигенции представляется возможным употребить термин «довеховский» — довеховское мышление или довеховский уровень сознания. Речь идет о явном неусвоении, а порой о сознательном отказе от усвоения исторического опыта и о рецепции идей, образа мыслей, системы ценностей XIX века в конце XX столетия.
Уместно вспомнить, как были встречены в свое время «Вехи». Вот названия некоторых статей: «Черносотенные «Вехи», «Подгнившие вехи», «Двойное кощунство» и даже «Отщепенцы в квадрате», от которых уже прямой путь к «литературному сорняку» Пастернаку, «литературному власовцу» Солженицыну, «окололитературному трутню» Бродскому, — стилистическая преемственность между дореволюционной левой публицистикой и советской пропагандой очевидна. [217]
Но статьи эти никто не помнит, а вот «Вехи» не обойти молчанием тому, кто берется писать о русской интеллигенции. Этот сборник можно оболгать, но нельзя сделать вид, что его не было. Тем более сейчас, когда накануне XXI столетия наблюдаются не просто исторические параллели, а повторение социокультурной ситуации первого десятилетия XX века. И о «Вехах» наследники Милюкова и Ленина порой пишут так, как писали современники и последователи этих двух не столь далеких друг от друга деятелей.
Вот что сказал Алексей Улюкаев, один из людей круга Егора Гайдара: «Большинство «веховцев» совершило быстрое кометообразное движение по идеологическому небосклону: от социал-демократии, марксизма до православия, то есть от одной формы коллективистской философии к другой. Индивидуализм им, как и большинству русской интеллигенции, представлялся чуждым и опасным».
Атеистический индивидуализм и в самом деле был чужд авторам «Вех», толковавшим о христианском персонализме, прямо противоположном корпоративизму интеллигенции. Однако православие, равно как и католицизм с протестантизмом, и иудаизм с исламом, не есть «форма философии» — коллективистской или любой другой. И потому совершенно очевидно, что человек, путающий конфессию с «формой философии» (кстати, что означает это словосочетание?)… Ну, в общем, не будем продолжать. Sapienti sat.
А теперь несколько другое. За последние годы мы наблюдаем феномен православного революционного демократизма. Не столь уже ново явление, если мы вспомним батюшек с красными гвоздиками на рясах в годы первой русской революции и первых Дум. О «Вехах» православные революционные демократы судят тоже пренебрежительно. Вот, например, Зоя Крахмальникова:
«Я вновь обращаюсь к теме российской интеллигенции и хочу обратить внимание моих читателей на то, что интеллигенция сегодня уже обладает иным опытом и мировидением, чем те, которые были зафиксированы в сборнике «Вехи», представлявшем собой памятник интеллигентского смятения перед грядущим переворотом».
Не будем комментировать сквозящее в этих словах высокомерие по отношению к сборнику, вышедшему в свет в 1909 году. Прервем цитату и констатируем: наличие «иного опыта и мировидения» Зоей Крахмальниковой лишь декларируется — само собой разумеющимся считается то, что простое переживание времени после выхода «Вех» поставило русскую культуру на более высокий уровень.
Это логика традиционного общества, в которой прямая зависимость ума от возраста, от физического переживания времени, а не от его осмысления не требует доказательств, принимается как данность.
Именно эта логика, обращенная в будущее, породила мышление утопическое, проанализированное в свое время протоиереем Георгием Флоровским. [219] Об этом уже шла речь в первой части книги в связи с событиями Реформации в Германии.
Отец Георгий, напомню, писал об «этическом натурализме», суть которого в «принципиальном приравнивании ценности и факта». По его словам, речь идет об отождествлении «хронологической последовательности и оценочной иерархии, — каждая позднейшая историческая ступень в силу одного этого хронологического соображения признается за ступень высшую». И этот «этический натурализм» был назван отцом Георгием одной из основ утопического мышления.
Нетрудно заметить, что утопическое мышление является зеркальным отражением мышления традиционного. Нет принципиальной разницы меж сакрализацией прошлого и сакрализацией будущего — в обоих случаях разрушается граница меж временем и вечностью, меж имманентным и трансцендентным. Правда, утопическое мышление полностью исключает свободу воли, для которой все ж таки остается хоть какое-то место в традиционных мыслительных схемах.
Новоевропейская логика, то есть логика модернизированного общества, требует представить доказательства интеллектуального и культурного превосходства — определенные факты культуры. Но этого нет. Как нет и объяснения того, что же было в «Вехах» такого, что позволяет вслед за Милюковым и Лениным столь высокомерно судить об этом сборнике.
И понятно почему. Все, что говорится г-жой Крахмальниковой далее, как раз и было предметом рассуждений авторов «Вех», имевших, напомню, подзаголовок «Сборник статей о русской интеллигенции». Сергей Булгаков писал: «Обновиться же Россия не может, не обновив (вместе с многим другим) прежде всего и свою интеллигенцию». Зоя Крахмальникова утверждает: «Сегодня российская интеллигенция занимает весьма существенное место в культуре России, и границы этого “интеллектуального слоя” (чего в кавычках-то? нет уверенности в том, что слой действительно интеллектуальный? — Д. Ш.), повторю, значительно расширены». И далее следует перечисление тех, кто может быть зачислен в орден интеллигенции, заканчивающееся такими словами: «К ней, конечно же, может принадлежать и духовенство, как и все те, кто именует себя христианами».
Стоп. Зоя Александровна известна не просто как христианка, а как «истинная христианка». Вроде бы для христианина первична принадлежность к христианской общине. Что же получается — интеллигенция выше этой общности? Но ведь именно против такого понимания роли и места интеллигенции в обществе и были направлены «Вехи». Вот что писал Сергей Булгаков в статье, опубликованной в этом сборнике:
«В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей эпохи интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских слов и идей при сохранении всего духовного облика интеллигентского [220] героизма. Каждый из нас, христиан из интеллигентов, глубоко находит у себя эту духовную складку. Легче всего интеллигентскому героизму, переоблачившемуся в христианскую одежду и искренне принимающему свои интеллигентские переживания и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проявлять себя в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой святости, нового религиозного сознания неправде «исторической» церкви. Подобный христианствующий интеллигент, иногда неспособный по-настоящему удовлетворить средним требованиям от члена «исторической церкви», всего легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным носителем нового религиозного сознания, призванным не только обновить церковную жизнь, но и создать новые ее формы, чуть ли не новую религию».
Непонятно еще вот что: если Зоя Александровна так высоко ставит интеллигенцию, то отчего же этот презрительный, стилистически чисто ленинский, оборот: «интеллигентское смятение перед грядущим переворотом»? Но это к слову пришлось. Суть дела в том, что г-ну Улюкаеву надо оставить без внимания связь христианского персонализма и либерализма, а г-же Крахмальниковой утвердить приоритет интеллигентской общности по отношению к общности христианской. Заурядное самозванство и самосвятство. Самозванство, кстати, было излюбленной темой рассуждений о русской истории еще несколько лет назад. Вот только об интеллигенции как частном случае группового самозванства говорить было не принято.
Но самое интересное в другом. Еще в 1994 году в августовском номере «Нового мира» вышла статья Модеста Колерова, показавшего и доказавшего, что как раз негативная, антиинтеллигентская часть «Вех» была наименее оригинальной и существенной. Что обличительных статей и без того хватало.
«Вехи» были обязаны невиданным успехом совсем другому — своему позитивному содержанию. Признанию необходимости гармонизации отношений между личностью и институтами, меж человеком и учреждениями. Утверждению ценности нации и личности, их приоритета перед классовыми и интеллигентско-корпоративными нормами.
По словам Николая Бердяева, «внутреннее устроение своей личности и внутреннее устроение своей родины — вот лозунги, которые должны быть провозглашены взамен старых интеллигентских лозунгов. Регулятивными идеями должны быть идеи личности и нации, а не интеллигенции и класса. Вот за что ратуют «Вехи».
Слона-то интеллигенция не приметила. Вне поля ее зрения остается позитивный потенциал «Вех». Те идейные потенции, которые, как это бывало и бывает, актуализировались вне России. В современном либеральном консерватизме, неоконсерватизме, христианской демократии, сыгравших столь существенную роль и после второй мировой войны, при излечении Запада от собственного тоталитаризма; и на последней стадии холодной войны. [221]
Между тем у России, избавляющейся от социализма и имперского духа, есть шансы быстро и решительно пойти по пути, пройденном странами христианского Запада. Этот путь был намечен «Вехами», и лишь позже назван был неоконсерватизмом или либеральным консерватизмом, суть которого «в признании свободной личности источником живого содержания «учреждений», то есть не в противопоставлении личности государству, а в гармонизации отношений между личностью и государством, то есть в христианизации общества и государства.
Речь идет вовсе не об огосударствлении религии — проблема глубже и сложнее. Главное — понять наконец разницу меж равенством, недостижимым в земной жизни, и равноправием, лежащим в основе общественного устройства. Все люди равноправны, но не равны в земной жизни. Равны они лишь перед Богом. Равенство — милость Божья. Равноправие и неравенство — это справедливость. Вот, собственно, и весь либеральный консерватизм. И никакой «либеральной идеологии» не надо, равно как и «новой национальной идеи». Неоконсерватизм вообще исключает необходимость существования особого интеллигентского сословия, ордена, касты, чего-то разрабатывающего или объясняющего обществу. Он апеллирует к среднему человеку. В том числе и к тому, кто занят интеллектуальным трудом. Неоконсерватизм отрицает медиумальные, магические, жреческие функции интеллектуалов, делает их корпорацию такой же, как и все остальные профессиональные объединения
Это нечто принципиально новое в истории России. Но из того, что чего-то не было, не следует, что этого не будет и не может быть никогда.
Значительная часть интеллигенции полагает, однако, что раз не было, то и не будет. Но ведь это логика общества патриархального, традиционного. Общество современное, модернизированное не боится будущего.
Год публикации статьи Модеста Колерова о «Вехах» стал этапным для русской общественной мысли. Очевидной стала стагнация в ее развитии. Не кризиса, подчеркиваю я, а именно стагнации, ибо кризис ведет к некоему обновлению, оставляет надежды на поступательное развитие, а стагнация всегда означает циклизм.