[ предыщущая часть ] [ содержание ] [ следующая часть ]
Соборность как приватность
В книге Георгия Федотова о истории русской святости, в главе о св. Стефане Пермском, содержится вывод о том, что сформировавшаяся в XIV столетии «национально-религиозная идея является творческим даром русского православия», но идея эта была искажена в эпоху Московского царства и лишь славянофилы и Вл. Соловьев развили и укрепили ее. Ссылаюсь на Федотова, потому что его точные и резкие высказывания, о необходимости защиты Запада от России после второй мировой войны, приведенные мною выше, должны рассматриваться в контексте всего его творчества.
И относится это не только к нему, но и к России, к историческому контексту сегодняшних событий. Нынешнее положение нашей (а не «этой» — на такие слова имеют право только Ахматова и Солженицын) страны в мире имеет больше общего с ситуацией рубежа прошлого и нынешнего веков, даже с XIV столетием, нежели с ленинско-сталинским временем.
«В рамках церковных догматов и канонов свобода Церкви есть основная стихия, голос Божий, звучащий в ней: можно ли его связывать, заглушать? Внешняя связанность и подавление этого голоса ведет к духовному рабству. В церковной жизни появляется боязнь свободы слова, мысли, духовного творчества, наблюдается уклон к фарисейскому законничеству, к культу формы и буквы, — все это признаки увядшей церковной свободы, рабства, а Церковь Христова существо, полное жизни, вечно юное, цветущее, плодоносящее».
Это слова одного из самых выдающихся иерархов уходящего века, митрополита Евлогия (Георгиевского). Подводя итоги своей жизни, он сказал: «Я хотел бы, чтобы мои слова о Христовой Свободе запали в сердца моих духовных детей и чтобы они блюли и защищали ее от посягательств, с какой бы стороны угроза ни надвигалась, памятуя крепко, что духовная Свобода — великая святыня Святой Церкви».
Между тем очевидно, что образ (по-английски — имидж) Русской Православной Церкви, сложившийся в обществе, непривлекателен для приверженцев демократии, — слишком часто священнослужители оказываются среди ее противников самого разного рода, в рядах «лево-правой» или «красно-белой» оппозиции. [158]
Казалось бы, Русская Православная Церковь, пострадавшая от большевизма, должна ныне занять вполне определенную политическую позицию. Однако утверждение подобного рода уже само по себе некорректно, ибо совершенно неясно, что или кто есть Церковь. Если говорить о ее высшей иерархии, то среди членов Священного Синода нет единства, как нет и не может быть его среди мирян.
Один из теоретиков современного национал-коммунизма Эдуард Володин как-то сказал: «Пустышка вроде суверенности личности ничего не значит по сравнению с тысячелетним национальным опытом исповедования православной соборности». Утверждение это в принципе безграмотно и противоречиво. Не буду язвить по поводу того, что мой компьютер подчеркнул слово «исповедование», напомнив, что его нет в русском языке, в отличие от слова «исповедание», которое умную машину не смутило. Существеннее то, что понятие «соборность» есть прежде всего черта личностного христианского самосознания, есть чувство принадлежности христианина к вселенской общности. Поэтому противопоставление соборности и суверенности личности есть contradictio in adjecto. Кроме того, соборность по природе своей не может быть национальной.
Все это характеризует эклектизм теоретической (слово «богословской» рука не поднимается написать) базы тех, кто видит в православии основу для отделения России от христианской цивилизации. Однако существуют серьезные предпосылки для союза национал-коммунистов и фашистов с некоторыми течениями внутри Русской Православной Церкви. Это прежде всего незавершенность модернизации православия, начавшейся в первые годы нынешнего столетия, отсутствие социального учения православия, адекватного современности, а также весьма низкий интеллектуальный и культурный уровень значительной части клира.
Есть и другая напасть.
Не стоит писать о тех, кто легко и безболезненно перешел от писания биографий «пламенных революционеров» к пасквилям на Церковь и иерархов. Есть и здоровая часть верующих не только критически относящаяся к церковной жизни, но и пытающаяся ее изменить. Однако и в этой среде порой встречается нечто такое, что заставляет настораживаться.
Только один пример — увлечение катехизаторством. Да, взрослого человека надо готовить к крещению. Но что, если он не знает, но понимает? Или если пришел в храм под влиянием импульса, неожиданного для него самого толчка? Кто вправе судить о таких побудительных мотивах, кто вправе требовать «осмысленного решения»? Порой просветительский зуд грозит обернуться стремлением к контролю над мистическим опытом человека, то есть, в конечном счете, антиперсонализмом.
«Православная Церковь, в отличие от всевозможных рационалистических сект, — писал протопресвитер Александр Шмеман, — никогда не ставила [159] понимание условием крещения. Более того, она утверждает, что истинное понимание становится возможным только благодаря крещению, что это понимание является скорее плодом и следствием крещения, чем его условием». Согласитесь, что это чуть-чуть тоньше, глубже и человечнее, чем требования, предъявляемые порой к будущим членам Церкви. Особенный интерес, кстати говоря, у меня всегда вызывала судьба тех, кто, по рассказам выдающихся катехизаторов, «отсеивается» на занятиях.
Что значит «отсев»? Можно, конечно, посмеяться: вот, мол, перепутали Церковь с КПСС или комсомолом, а катехизацию — с кандидатским стажем. И действительно, запутались. По существу, отказ в крещении — это отказ в спасении. Конечно, разумный человек может креститься и в соседнем храме.
А если нет? Если всерьез решит, что строгий экзаменатор, порой и не священник даже, вправе дать или не дать ему пропуск в Царство Божие?
Религиозная жизнь в современном мире необычайно многообразна — может быть, наиболее перспективной ее формой будет внеприходское христианство. Ну и что? Только внутренне несвободного человека может тяготить то, что не все в церковных институтах устроено соответственно его указаниям.
Но это только о внутренних делах православия и путях его возможного реформирования. Однако есть еще и конфессии, которые обязаны своим происхождением западноевропейской Реформации.