Владимир Малахов / Культурный плюрализм versus мультикультурализм

Владимир Малахов

Культурный плюрализм versus мультикультурализм

Идеи мультикультурализма, похоже, постепенно усваиваются российским интеллектуальным сообществом. Первопроходцами выступают работники системы образования и активисты некоторых правозащитных организаций. Педагоги и правозащитники проводят мысль о культурной неоднородности современной России. Мне кажется достаточно очевидным, что культурный плюрализм российского общества не находит выражения в политическом языке. Но мне вовсе не кажется очевидным, что адекватным выражением культурного плюрализма в наших условиях мог бы стать дискурс мультикультурализма.

Нижеследующее размышления нацелены на демонстрацию высказанного сомнения.

Этничность и культура

В одной из популярных книжек о мультикультурализме, в изобилии публикуемых в англоязычном пространстве, мне бросился в глаза следующий снимок. Группа школьников младших классов. “Белые”, “черные” и “цветные” дети весело смотрят в объектив. Подпись под фотографией: “несмотря на очевидную мультикультурность, государство отказывается вводить мультикультурное образование”. Это суждение в высшей степени симптоматично. За ним стоит допущение, что сама по себе этническая принадлежность означает принадлежность некоторой особой культуре. Небезынтересно заметить, что речь в книге шла о Великобритании, где модели мультикультурализма в сфере образования, в отличие, например, от Франции, вводятся довольно активно. Но заинтересовало меня не столько несоответствие высказанного тезиса реальности, сколько та система предпосылок, которая за этим тезисом стоит.

Авторы публикации не допускают, что этнически различные индивиды могут принадлежать одной культуре^[1]. Они исходят из тождества этничности и культуры.

Такое отождествление — характерная черта мультикультуралисткого дискурса. Другая его черта — морализация социально-структурных феноменов, интерпретация социальных и политических проблем в моральных терминах.

Слухи о другости другого сильно преувеличены

Российские борцы с этнической дискриминацией разделяют со своими западными коллегами убеждение, что основная причина ксенофобии — в неумении и нежелании слышать “другого”. Корень проблемы защитники меньшинств усматривают в непризнании социокультурной “другости”, “инакости”. Но ирония, если не сказать — трагизм, ситуации заключается в том, что эта инакость в российском случае в значительной мере надуманна. Если иммигранты в странах Запада во многих случаях действительно глубоко отличны от местного населения (являются гражданами других государств, не владеют языком принимающей страны, имеют навыки поведения, противоречащие правилам и нормам принимающей страны), то иммигранты в сегодняшней России в массе своей — по крайней мере, взрослая их часть — бывшие “советские люди”. Они прошли социализацию в той же школе и сформировали свои ментальные и поведенческие привычки в тех же общественных институтах (армия, профсоюзы, комсомол), что и остальные россияне. Они в большинстве своем свободно владеют русским языком. Наконец, огромная их доля (выходцы с Северного Кавказа, более половины азербайджанцев, значительная часть армян и грузин, некоторая часть таджиков) — такие же граждане РФ, как и жители тех мест, куда иммигранты прибывают. Таким образом, те, кого предлагают считать “другими” у нас, “другими” в строгом смысле слова не являются (хотя известная культурная дистанция между иммигрантами и основным населением имеет место). Другими их делает прежде всего милиция и региональные чиновники, которые специальными мероприятиями, нацеленными на сдерживание экспансии “черных”, добиваются увеличения социальной и культурной дистанции между иммигрантами и обществом. И чем менее проходимы препятствия на пути интеграции иммигрантов, тем больше эта дистанция. Население же лишь фиксирует это обстоятельство как некую естественную, само собой разумеющуюся данность. Де, иначе и быть не может, “мы” и “они” — изначально другие, стало быть, обречены на противостояние.

Так что правозащитники, сосредоточенные на правах этнических меньшинств, сами того не желая, делают одно дело с властями: способствуют распространению мифа о принципиальной “инакости” различных групп российского населения. Они начинают верить — и транслируют эту веру на массовое сознание, — что между “нами” (“славянами” и “православными”) и “ими” (“мусульманами” и “кавказцами”) существует фундаментальное “цивилизационное” отличие. В глазах москвичей и петербуржцев выходцы с Северного Кавказа начинают выглядеть приблизительно так, как выглядят выходцы из Индокитая в Нью-Йорке или в Гамбурге. Вопрос о социальной интеграции подменяется в итоге вопросом о культурной совместимости.

Происходящая подмена не случайна. Она необходимым образом порождается тем мультикультуралистким дискурсом.

Мультикультурализм как тип дискурса и идеология

Дискурс, выступающий под именем мультикультурализма, весьма неоднороден. Несколько переиначивая известную типологию Ф.-О. Радтке, я бы выделил три формы этого дискурса: “моралистическую”, “постмодернистскую” и “реактивную”, или “фундаменталистскую”^[2].

Агентами мультикультурализма первого типа выступают работники социальной сферы. Для людей, занятых в образовательных и филантропических организациях (напомню, что речь пока идет о западных странах), а так же для значительной части либеральной общественности мультикультурализм представляет собой идеальную модель мирного общежития. Под мультикультурализмом здесь понимают мирное сосуществование различных этнических и религиозных сообществ, каждое из которых мыслится как носитель особой культуры. Этот тип дискурса Радтке называет “социально-педагогическим” мультикультурализмом.

Постмодернисткую форму мультикультуралисткого дискурса (“кулинарно-циническую” в классификации Радтке) поддерживают преуспевающие интеллектуалы из университетской среды и масс-медиа. Именно они распространяют риторику difference, пришедшую на смену риторике Тождества. Да здравствует Различие — но без изменения существующего порядка. Мы приветствуем вашу инаковость — но при условии, что вы останетесь там, где вы находитесь сейчас и что наше благополучие не претерпит ущерба. Насладимся праздником Различия в китайских ресторанах и на фольклорных фестивалях.

“Фундаменталистскую” форму мультикультурализма представляют активисты этнических меньшинств. Они предлагают полностью порвать с ценностями и нормами, сложившимися в рамках современной либеральной демократии. Принципы либеральной демократии для этих людей суть не более чем завуалированное насилие, прикрытие господства одной группы над всеми остальными. Следовательно, необходим реванш. Такое переворачивание властной иерархии, при которой те, кто был ничем, станут всем.

Анекдотические проявления этой позиции давно стали предметом иронии. Что, впрочем, не делает ее сторонников менее активными.

Если “мультикультурализм” — это праздник многообразия, то разные группы празднуют его по-разному. Очевидно, что мультикультурализм в интерпретации консервативно настроенного профессора литературы и в истолковании политического активиста из числа этнических меньшинств — весьма несхожие вещи. И тем не менее перед нами, по сути, один и тот же дискурс.

Характерная черта этого дискурса состоит в культурализации социального.

Мультикультуралисты исходят из наивной посылки, что иммигранты, населяющие большие города индустриально развитых стран, образуют особые этнические и культурные группы, или “меньшинства”. Однако противоречия между иммигрантами и местными жителями далеко не являются по своему содержанию “этническими” или “культурными”. Это прежде всего противоречия социального свойства, связанные с борьбой за рабочие места, за достойное и приемлемое по цене жилье, за доступ к образованию и т.д. Культурная составляющая, т.е. то, что обусловлено происхождением иммигрантов, не играет здесь определяющей роли. Решающее значение в реальном существовании реальных иммигрантов, будь они поляки или китайцы, имеют такие факторы как наличие или отсутствие родственных связей на новом месте, материальное состояние переселенцев, профессиональная квалификация, уровень образования, правовой статус, т.е. то, что обусловлено ситуацией переезда в другую страну на постоянное жительство.

Конечно, культурные различия между иммигрантами и местными жителями нельзя сбрасывать со счетов. Но эти различия для самих иммигрантов не являются основанием различения. Границы между ними и основным сообществом вовсе не определяются неким набором “объективных” маркеров (язык, религия, манера одеваться и пр.), а тем, как эти (или иные) маркеры воспринимаются, тем, какое значение им приписывается в социальной коммуникации. “Культурно далеких” переселенцев, удачно вписавшихся в экономическую структуру принимающей страны, перестают замечать, и наоборот: “культурно близкие”, не интегрированные в жизнь основного сообщества, мозолят глаза большинству, воспринимаются как чужие. Этническая граница не существует сама по себе. Она всякий раз проводится заново, ибо зависит от конкретных условий того или иного общества в то или иное время.

Мультикультуралисты же исходят из представления об этно-культурных различиях как всегда-уже-данных. Этничность для них — антропологическое свойство. Маркеры различия они принимают за его источник. Вот почему социальные противоречия выглядят в рамках этого дискурса как культурные.

Культурализация социального влечет за собой этнизацию политического. Конфликты интересов истолковываются мультикультурализмом как конфликты происхождения. Если, скажем, скинхеды разгромили вьетнамское общежитие или курдская группировка отняла торговую площадь на рынке у турецкой, то оба эти конфликта в их интерпретации мультикультуралистами предстанут не иначе как конфликты культур.

Будучи особым типом дискурса, т.е. особым способом организации социальной реальности, мультикультурализм выступает и как идеология, т.е. как способ организации политического действия и инструмент социальной мобилизации.

Идеологами мультикультурализма становятся, в частности, этнические предприниматели — те, кто присваивает себе право говорить от имени этнических или культурных меньшинств.

Дискурс мультикультурализма ведет к стилизации социально-групповых различий под различия культурные (ментальные, цивилизационные, исторические). Но если такая стилизация лишь имплицитно присутствует в мультикультуралистском дискурсе, то этнические предприниматели проводят ее сознательно.

Есть еще одно важное обстоятельство, которое нельзя не затронуть, анализируя идеологию мультикультурализма. Оно заключается в том, что дискурс различия выступает как источник различия. Чем более активно в общественных дискуссиях муссируется тема культурной чуждости, цивилизационной (не)совместимости, “столкновения” (и “диалога”) цивилизаций, тем глубже участники этих дискуссий начинают верить в определяющую роль “культурных” факторов собственного поведения. Их социальное поведение в самом деле начинает строиться так, как если бы его доминантой была культурная (или этническая) принадлежность.

Дискурс различия, далее, влечет за собой соответствующую политическую практику. Это практика “управления различием” — так называемая национальная политика, а также культурная политика, отправным пунктом которой выступает вера в субстанциальность этничности. Однако не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что управление различием оказывается инструментом его организации.

Один вдумчивый исследователь назвал СССР “страной победившего мультикультурализма”^[3]. Даже если здесь и есть некоторое преувеличение, между “национальной политикой” советских коммунистов и “политиками мультикультурализма”, практикуемыми на Западе, немало сходного.

Обе эти социальные практики исходят из натуралистического понимания этничности. Этническая идентичность мыслится не как результат (само)идентификации индивидов, а в качестве их онтологического свойства. Хотя “этнических групп” не существует без осознания индивидами своего членства в них, эти группы предстают как замкнутые в себе и однородные коллективы. Переселенцы, например из Индии, живущие в Европе, никоим образом не образуют “этнического сообщества”, поскольку принадлежат к разным языковым, конфессиональным (а то и кастовым) группам. “Индийцами”, т.е. представителями одной этнической группы, их делает, во-первых, внешний взгляд (интериоризируемый теми, на кого этот взгляд направлен), а во-вторых, мероприятия государства, нацеленные на их поддержку в качестве такой группы. Иммигрантам, по некоторым признакам приписываемым к определенной группе, не остается иного выбора, как идентифицироваться с этой группой, т.к. лишь в качестве членов такой группы индивиды получают доступ определенным общественным благам или даже привилегиям.

Понятно, что в сегодняшней России мигрантов с Кавказа или из Средней Азии привилегии не ждут. Но мероприятия, осуществляемые властями по отношению к мигрантам, не могут не способствовать самоизоляции последних, а значит — их консолидации по принципу происхождения.

Из сказанного вытекает тот малоутешительный вывод, что идеология мультикультурализма — скорее препятствие на пути формирования мультикультурного общества, чем средство такого формирования. Кто бы ее ни отстаивал, благонамеренные правозащитники, педагоги и социальные работники, или руководимые конъюнктурными соображениями этнические предприниматели, мультикультурализм, возведенный в идеологию, блокирует демократический плюрализм, подменяя гражданское общество совокупностью автономных и конкурирующих друг с другом “культурных сообществ”.

^[1] Школьники с африканской внешностью вполне могли быть детьми барбадосцев, живущих в Соединенном королевстве с XVII века и в большинстве культурно ассимилированных.

^[2] Немецкий социолог Франц-Олаф Радтке предложил различать четыре типа мультикультуралистского дискурса: социально-педагогический, кулинарно-цинический, реактивно-фундаменталистский и прагматически-хозяйственный. Последний из названных подходов, на мой взгляд, вряд ли можно считать самостоятельным типом дискурса. Речь в данном случае идет о представителях крупного капитала и менеджмента, которые отдают себе отчет в экономической необходимости иммиграции.

^[3] Я имею в виду директора Центра независимых социологических исследований Виктора Воронкова, а именно доклад “Мультикультурализм versus деконструкция этнических границ?”, с которым он выступил на Международной конференции “Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ” в октябре 1999 г. Материалы конференции готовятся к печати.

[ к содержанию ] [ следующая статья ]