Э. Гуссерль / Логические исследования. Том II. Введение

Эдмунд Гуссерль

Логические исследования
Том II. Исследования по феноменологии и теории познания

Введение

§1. Необходимость феноменологических исследований для
теоретической подготовки и прояснения чистой логики.

Необходимость начинать рассмотрение логики с рассмотрения языка неоднократно признавалась с точки зрения логики как учения о технике [познания]. “<...>Язык — читаем мы у Милля — <...> представляет собою одно из главнейших орудий или пособий мысли. И всякое несовершенство орудия или способа его употребления здесь — может быть, более, чем где-либо — путает и мешает делу и уничтожает всякое доверие к его результатам. Ум, не усвоивший себе предварительно значения и правильного употребления различных родов слов, будет в своих попытках изучения методов философского мышления похож на человека, который захотел бы сделаться астрономом-наблюдателем, не научившись предварительно приспособлять фокусное расстояние своих инструментов к целям отчетливого видения”*. Однако более глубокое основание необходимости начинать логику с анализа языка Милль видит в том, что иначе не было бы возможности исследовать значение утверждений — предмет, который стоит “на пороге” самой нашей науки.

В этом последнем значении выдающийся мыслитель затрагивает ту точку зрения, которая является решающей для чистой логики и, если внимательно присмотреться, то для чистой логики как философской дисциплины. Я исхожу, следовательно, из того, что при этом не хотят удовлетвориться построением чистой логики как просто одним из видов наших математических дисциплин, т.е. как системы утверждений, разворачивающейся в наивно-предметной значимости; но что при этом стремятся к философской ясности относительно этих утверждений, т.е. к усмотрению сущности способов познания, вступающих в действие при осуществлении и при идеальной возможности применений таких утверждений, а также к усмотрению сущностно конституирующихся вместе с последними смыслополаганиями и объективными значимостями.

Исследование языка принадлежит, конечно, к философски неизбежной подготовке для построения чистой логики, так как только с помощью этих исследований могут быть выработаны подлинные объекты логического исследования, а в дальнейшем — сущностные виды и различия этих объектов, — с ясностью, не допускающей ложного толкования. Речь идет при этом не о грамматических исследованиях в {эмпирическом}[1] смысле, т.е. отнесенных к какому-либо исторически данному языку, но об исследованиях того наиболее общего типа, которые принадлежат к широкой сфере объективной теории познания и к тому, что с ней тесно взаимосвязано, к {чистой}[2] феноменологии переживаний мышления и познания. Эта феноменология, так же как и включающая ее в себя чистая феноменология переживаний вообще, имеет дело исключительно с переживаниями, постигаемыми и анализируемыми в интуиции в чистой сущностной всеобщности, но не с эмпирическими апперцепируемыми переживаниями как реальными фактами, т.е. переживаниями переживающих людей или животных в являющемся и установленном как факт опыта мире. Непосредственно постигаемые в сущностной интуиции сущности и взаимосвязи, находящие свою основу непосредственно в этих сущностях, она дескриптивно выражает в сущностных понятиях и подчиняющихся определенным законам сущностных высказываниях. Каждое такое высказывание является априорным в высшем смысле этого слова. Именно эта сфера должна быть подробно исследована для целей теоретико-познавательной подготовки и прояснения чистой логики; в ней будут продвигаться в дальнейшем наши исследования.

Чистая феноменология представляет собой область нейтральных исследований, которая содержит в себе корни различных наук. С одной стороны, она служит психологии как эмпирической науке. Чистым и интуитивным методом она анализирует и описывает в сущностной всеобщности — в особенности как феноменология мышления и познания — переживание представлений, суждений, познаний, которые, понятые как классы реальных процессов во взаимосвязях живой и одушевленной природы, принадлежат предмету психологии как эмпирически-научному исследованию. С другой стороны, феноменология раскрывает “источники”, из которых “проистекают” основные понятия и идеальные законы чистой логики и к которым она снова должна быть обращена, чтобы придать им требуемую для теоретико-познавательного понимания чистой логики “ясность и отчетливость”. Теоретико-познавательное, соответственно, феноменологическое обоснование чистой логики включает в себя весьма трудные, но также несравнимо важные исследования. Если мы вспомним о представленных в I томе этих исследований задачах чистой логики, то при этом была поставлена цель достигнуть достоверности и ясности понятий и законов, которые придают всякому познанию объективное значение и теоретическое единство.

§2. Прояснение целей таких исследований.

Все теоретические исследования, хотя они, конечно, никоим образом не протекают только в актах выражения или даже в полных высказываниях, все-таки в конце концов завершаются в высказываниях. Только в этой форме истина и особенно теория становится прочным достоянием науки, она становится документально зафиксированной и во все времена доступной сокровищницей знания и устремленных далее исследований. Является ли необходимой связь мышления и языка, подчиняется ли необходимости то, что явление суждения, завершающего познание, из сущностных оснований принимает форму утверждения, или нет, во всяком случае ясно, что суждения, которые принадлежат более высокой интеллектуальной сфере, в особенности, научной, едва ли могут осуществляться без языкового выражения.

Отсюда ясно, что объекты, на исследование которых нацелена чистая логика, даны прежде всего в грамматическом одеянии. Говоря точнее, они даны, так сказать, как некоторые вложения в конкретные психические переживания, которые в функции интенции значения или осуществления значения (в последнем отношении как иллюстрирующее или приводящее к очевидности созерцание) принадлежат к известным языковым выражениям и образуют с ними феноменологическое единство.

Из этих сложных феноменологических единств логик должен выделить интересующие его компоненты, в первую очередь, следовательно, характерные свойства актов, в которых осуществляется логическое представление, суждение, познание, и подвергнуть их дескриптивному анализу в той степени, в какой это требуется для его собственных логических задач. Из того факта, что теоретическое “реализуется” в определенных психических переживаниях, никоим образом не следует непосредственно (что ложно полагается как нечто само собой разумеющееся), что эти психические переживания должны иметь значимость первичных объектов логических исследований. Чистого логика первично и в собственном смысле интересует не психологическое суждение, т.е. конкретный психический феномен, но логическое суждение, т.е. тождественное значение высказывания, которое противостоит как нечто единое многообразным, дескриптивно весьма различным переживаниям суждения. Естественно, этому идеальному единству соответствует в отдельных переживаниях определенная, всем им общая черта. Так как, однако, чистого логика затрагивает не конкретное, но соответствующая идея, постигнутое в абстракции общее, то у него, кажется, нет ни малейшего повода покидать почву абстракции и вместо идеи скорее делать целью своего исследовательского интереса конкретное переживание.

Между тем, даже если феноменологический анализ конкретных переживаний мышления не принадлежит к первичной и собственной сфере чистой логики, то его все же нельзя избежать для продвижения чисто-логического исследования. Ибо все логическое, если только оно должно быть нами усвоено как объект исследования и должно раскрыть возможность очевидности коренящихся в нем априорных законов, должно быть дано в конкретной полноте. Сначала, однако, логическое дано нам в некоторой несовершенной форме: понятие как более или менее колеблющееся значение слова, закон, поскольку он выстроен из понятий, — как не менее шаткое утверждение. Причем речь идет не о недостатке логического усмотрения. Мы постигаем с очевидностью чистый закон и познаем, что он основывается на чистых формах мышления. Однако эта очевидность связана со значением слов в живом актуальном осуществлении суждения, выражающем закон. Незаметная эквивокация может способствовать тому, что в последующем этим словам будут поставлены в соответствие другие понятия и что ранее данная в опыте очевидность может быть ложно затребована в отношении видоизмененного значения утверждения. И наоборот, может быть так, что проистекающее из эквивокации ложное толкование искажает смысл чисто-логических положений (истолковывая их, например, как эмпирико-психологические утверждения), и это может склонить нас пожертвовать ранее пережитой в опыте очевидностью и уникальным значением чисто-логического.

Следовательно, такая данность логических идей и конституирующихся вместе с ними чистых законов не может быть достаточной. Таким образом, вырастает весьма серьезная задача — достичь в теории познания ясности и отчетливости относительно логических идей, понятий и законов.

И здесь вступает в действие феноменологический анализ.

Логические понятия как обладающие значимостью единства мышления должны иметь свой источник в созерцании; они должны вырастать благодаря идеирующей абстракции на основе определенных переживаний, и при новом осуществлении этой абстракции они должны всегда заново выявлять свою значимость и быть познаны в своей тождественности себе самим. Иначе говоря, мы безусловно не хотим удовлетвориться “просто словами”, т.е. просто символическим пониманием слов, как это вначале имело место в наших рефлексиях над смыслом установленных в чистой логике законов относительно “понятий”, “суждений”, “истин” и т.д. вместе с их многообразными подразделениями. Значения, которые оживлены только достаточно удаленными, расплывчатыми, несобственными — если вообще какими-либо — созерцаниями, не могут нас удовлетворить. Мы хотим вернуться к “самим вещам”. В сфере развернутых во всей своей полноте созерцаний мы хотим прийти к очевидности того, что данное здесь в актуально осуществленной абстракции поистине и действительно таково, каким оно полагается в значениях слов, выражающих закон; в практике познания мы хотим пробудить в нас способность (Disposition) фиксировать значения в их устойчивой тождественности посредством достаточного количества повторяющихся сопоставлений с воспроизводимым созерцанием (соответственно, с интуитивным осуществлением абстракции). Равным образом, мы убеждаемся в определенном факте эквивокации посредством того, что приводим к созерцанию меняющиеся значения, которые сопутствуют тому же самому логическому термину в различных связях высказывания; мы обретаем очевидность, что то, что означает слово здесь и там, находит свое осуществление в существенно различных моментах и формообразованиях созерцания и, соответственно, в существенно различных общих понятиях. Посредством разделения понятий, которые были смешаны, и посредством подходящего изменения терминологии мы получаем затем желаемую “ясность и отчетливость” логических утверждений.

Феноменология логических переживаний нацелена на то, чтобы доставить нам весьма широкое дескриптивное (но, пожалуй, не эмпирически-психологическое) понимание этих психических переживаний и обитающего в них смысла, когда необходимо придать всем фундаментальным логическим понятиям твердые значения, и притом значения, которые прояснены посредством возвращения к аналитически исследованным сущностным взаимосвязям между интенцией значения и полнотой осуществления значения, значения, которые прояснены и одновременно удостоверены в своих возможных познавательных функциях; короче, эти значения должны быть такими, какими их требуют интересы чистой логики и прежде всего интересы познавательно-критического постижения сущности этой дисциплины. Попытки прояснения фундаментальных логических и ноэтических понятий были до сих пор весьма несовершенными; эти понятия отягощены многообразными эквивокациями, и столь пагубными, столь трудно фиксируемыми и различаемыми, что в этом как раз следует искать причину столь отсталого состояния чистой логики и теории познания.

Мы должны, конечно, признать, что некоторые понятийные различения и разграничения чисто-логической сферы становятся очевидными в естественной установке, т.е. без феноменологического анализа. То, что соответствующие логические акты протекают в адекватном соответствии осуществляющему [их полноту] созерцанию, не означает, что рефлексия направлена на само феноменологическое обстоятельство дел. Однако даже наиболее полная очевидность может вводить в заблуждение, то, что в ней постигается, может быть ложно интерпретировано, ее уверенное решение может быть отвергнуто. В особенности требует проясняющих исследований (никоим образом не случайная) склонность философской рефлексии незаметно менять местами объективную и психологическую установку, смешивать взаимно соотнесенные в своем сущностном содержании данности, которые, однако, принципиально должны быть разделены, и приводить к заблуждению вследствие ложного психологического толкования при интерпретации логических объективностей. По своей природе, эти прояснения могут быть выполнены только на основе феноменологического учения о сущности переживаний мышления и познания, при постоянном внимании к тому, что сущностно принадлежит этим переживаниям как полагаемое в них (именно в тех модусах, в которых оно как таковое “обнаруживает” себя в них, “представляет” себя и т.п.). Только посредством чистой феноменологии, которая ни в коей мере не является психологией как эмпирической наукой о психических свойствах и состояниях реальностей одушевленно-живого, может быть радикально преодолен психологизм. Только она предоставляет нашей сфере [чистой логики] предпосылки для всей совокупности чисто-логических основополагающих различений и постижений. Только она устраняет возникающую из сущностных оснований и поэтому вначале неизбежную видимость, которая весьма настойчиво подталкивает нас перетолковывать объективно-логическое в психологическое.

Только что рассмотренные мотивы феноменологического анализа сущностно связаны, как это легко увидеть, с мотивами, которые проистекают из наиболее общих и основополагающих вопросов теории познания. Ибо если мы подходим к этим вопросам в их максимальной общности (это означает, очевидно, в [их] “формальной” всеобщности, которая абстрагируется от всей “материи познания), тогда они входят в круг вопросов, которые имеют непосредственное отношение к полному прояснению идеи чистой логики. Тот факт, что все мышление и познание нацелено на предметы или положения дел, их якобы постигает, так, что их “в-себе-бытие” должно себя обнаруживать как идентифицируемое единство в многообразиях действительных или возможных актов мышления, соответственно, значений; дальнейший факт, что всему мышлению присуща форма мышления, которая подчинена идеальным законам, и притом законам, которые описывают объективность или идеальность познания вообще — эти факты, утверждаю я, возбуждают все снова и снова вопросы: как следует понимать то, что объективность “в себе” достигает “представления”, а в познании — “постижения”, следовательно, в конце концов становится все же снова субъективной; что может это означать: предмет есть “в себе” и в познании “дан”; как идеальность общего в качестве понятия или закона может войти в поток реальных психических переживаний и стать достоянием познания мыслящего; что означает в различных видах познания adaequatio rei ac intellectus, в зависимости от того, соответствует ли познающее постижение индивидуальному или общему, факту или закону и т.д. Ясно, однако, что эти и подобные вопросы совершенно неотделимы от обозначенных выше вопросов прояснения чисто-логического. Задача прояснения логических идей, таких как понятие и предмет, истина и положение, факт и закон и т.д. неизбежно ведет именно к тем же самым вопросам, к которым, впрочем, следует приступить уже потому, что иначе сущность самого прояснения, к которому устремляются в феноменологическом анализе, осталась бы неясной.

§3. Трудности чисто феноменологического анализа

Естественные причины трудностей прояснения основных логических понятий состоят в чрезвычайных трудностях строго феноменологического анализа; в основе своей это одни и те же трудности, идет ли речь об имманентном анализе переживаний в [их] чистой сущности (при исключении всей эмпирической фактичности и индивидуального обособления) или же о переживаниях в эмпирико-психологической установке. Такие трудности обсуждаются психологами обычно при рассмотрении внутреннего восприятия как источника каждый раз конкретного психологического познания, и, конечно, неверным образом уже из-за ложного противопоставления внешнего и внутреннего восприятия. Источник всех трудностей заключается в противоестественной направленности созерцания и мышления, которая требуется при феноменологическом анализе. Вместо того, чтобы раствориться в протекании весьма сложным образом выстраиваемых друг на друге актов и при этом, так сказать, наивно полагать мыслимые предметы в соответствии с их смыслом как существующие, определять [их] или выдвигать [относительно них] гипотезы, выводить следствия и т. д., мы должны, напротив, “рефлектировать”, т.е. сделать предметами сами акты в имманентном смысловом содержании. В то время как в созерцании, в мышлении, при теоретическом рассмотрении предметы положены как действительные, и притом в какой-либо модальности [своего] бытия, мы должны направить свой теоретический интерес не на эти предметы, не полагать их в качестве действительных, так, как они являются или имеют значимость в интенции тех актов, но наоборот, именно эти акты, которые до сих пор совершенно не были предметными, должны стать теперь объектами схватывания и теоретического полагания; мы должны их рассмотреть в новых актах созерцания и мышления, описывать, анализировать их в соответствии с их сущностью, делать их предметами эмпирического или идеирующего мышления. Однако это есть та направленность мышления, которая в наибольшей степени противостоит всем постоянно упрочивающимся с самого начала нашего психического развития привычкам. Отсюда почти неискоренимая привычка все снова и снова впадать в простую объективную установку, отходя от феноменологической мыслительной установки, и определения, которые в наивном осуществлении первичных актов были приписаны их предметам, относить к самим этим актам, или их имманентным “явлениям” или “значениям”, и считать целые классы истинно сущих предметов, таких как идеи (учитывая то, что они могут быть даны с очевидностью в идеативной интуиции) феноменологическими частями их представлений.

{Многократно подвергавшаяся обсуждению трудность, которая, как кажется, в принципе ставит под угрозу любую имманентную дескрипцию психических актов и, соответственно, возможность феноменологического учения о сущности, состоит в том, что при переходе от наивного осуществления актов к рефлективной установке или к осуществлению относящихся к ней актов, первые акты с необходимостью изменяются. Каким образом можно верно оценить вид и объем этого изменения, каким образом мы можем вообще нечто о нем знать — будь это фактом или сущностной необходимостью?}[3]. К трудностям достижения прочных, идентифицируемых при повторении, усматриваемых с очевидностью результатов присовокупляется также трудность их изложения и передачи другим. То, что было с очевидностью установлено после самого точного анализа как сущностное положение дел, должно быть передано с помощью таких выражений, которые, при всем их богатстве различений, соразмерны только с достаточно близкой нам естественной объективностью, в то время как переживания, в которых эта объективность конституируется в сфере сознания (bewusstseinsmaessig), могут быть обозначены только посредством двух-трех весьма многозначных слов, как ощущение, восприятие, представление и т.п. И наряду с этим нужно воспользоваться выражениями, которые именуют то, что является интенциональным в этих актах, предметность, на которую направлены эти акты. Просто невозможно описывать полагающие смысл (meinende) акты, без того, чтобы не обратиться к выражениям, употребляемым для полагаемых вещей. И при этом легко упустить из виду, что эта вместе [с актами] описываемая и почти во все феноменологические дескрипции с необходимостью вовлекаемая “предметность” принимает смысловую модификацию, в которой именно она сама принадлежит к феноменологической сфере.

Если мы отвлечемся от этих трудностей, то возникают новые — в отношении убедительного изложения достигнутых результатов усмотрения для других. Эти результаты усмотрений могут быть перепроверены и подтверждены только теми, кто уже достиг весьма искусной способности осуществлять чистую дескрипцию в этом противоестественном состоянии (Нabitus) рефлексии, следовательно, теми, кто может чисто воспринять воздействие феноменологических отношений. Эта чистота требует отказа от любого искажающего вмешательства высказываний, которые вырастают из наивного принятия [существования] предметностей или суждения о них, предметностей, относительно которых было осуществлено полагание существования в актах, которые необходимо рассмотреть феноменологически. Она запрещает также какой-либо другой выход за пределы собственного сущностного содержания актов, следовательно, любую другую реализацию в самих этих актах соответствующих естественных апперцепций и полаганий; [она запрещает] подходить к ним (будь это в неопределенной всеобщности и на каком-нибудь примере) как к психологическим реальностям, как к событиям какой-нибудь “одушевленной сущности” определенной или вообще какой-либо природы. Приобрести способность к такому виду исследований нелегко, и нельзя, например, заменить или получить ее никаким, даже усердным обучением на психологических экспериментах.

Какими бы большими ни были трудности, которые стоят на пути чистой феноменологии вообще и, в частности, чистой феноменологии логических переживаний, они никоим образом не оставляют безнадежной попытку их преодоления. Совместная работа, за которую с решимостью взялось бы осознающее свои цели, всецело преданное великому предмету поколение исследователей, привела бы к полному разрешению (отваживаюсь я думать) важнейших, относящихся к основным принципам строения этой области вопросов. Это поле доступных и для создания возможности научной философии фундаментальных открытий. Конечно, это открытия, которым недостает ослепительного блеска; им недостает непосредственно осязаемой возможности применения к практической жизни или содействия высшим запросам души; им недостает также импонирующего аппарата экспериментальной методики, посредством которого экспериментальная психология достигла доверия и создала обширную сферу сотрудничества.

§4. Необходимость обратить внимание на грамматическую
сторону логических переживаний

Аналитическая феноменология, в которой нуждается логик для подготовки и выработки основоположений, касается, среди прочего и прежде всего, “представлений”, и ближайшим образом представлений, получивших выражение. Относительно этих комплексных образований его первичный интерес направлен на переживания, непосредственно связанные с “просто выражениями”, на переживания, выполняющие функцию значения интенции и осуществления [полноты] значения. Однако чувственная сторона этих комплексов (то, что составляет в них “просто выражение”) и способ ее связи с “одушевляющим актом значения” также не должны остаться без внимания. Известно, как легко и совершенно незаметно анализ значений может позволить грамматическому анализу руководить собой. При таких трудностях непосредственного анализа значений будет, конечно, полезным любое, даже несовершенное вспомогательное средство для того, чтобы косвенно предвосхитить результат анализа; однако еще более чем благодаря позитивной помощи грамматический анализ приобретает свою важность из-за заблуждений, к которым он приводит при замене собой подлинного анализа значений. Простая, грубая рефлексия относительно мыслей и их языковых выражений, способность к которой приобретается без особого обучения и в которой мы часто нуждаемся для практических целей мышления, достаточна, чтобы обратить внимание на определенный параллелизм между мышлением и речью. Мы все знаем, что слова означают нечто и что, вообще говоря, различные слова выражают различные значения. Если бы мы могли считать это соответствие полным и a priori данным и одновременно таковым, которое создает для сущностных категорий значений их полное отражение в грамматических категориях, тогда феноменология языковых форм включала бы в себя феноменологию переживаний значений (переживаний мышления, суждения и т. п.), анализ значений совпадал бы, так сказать, с грамматическим анализом.

Не требуется как раз глубоких размышлений, чтобы констатировать, что параллелизм, который удовлетворял бы этим далеко идущим требованиям, не вытекает из сущностных оснований, как он и фактически не имеет места и, в соответствии с этим, грамматический анализ уже не может заниматься просто различением выражений как чувственно-внешних явлений; скорее, его предмет определен принципиально через отношение к различению значений. Однако эти грамматически релевантные различия значений бывают то существенными, то случайными в зависимости от того, затребованы ли речью в грамматических целей характерные формы выражений для сущностных или случайных (как раз во взаимном общении часто возникающих) различий значений.

Известно, однако, что это не просто различия значений, которые обусловливают дифференциацию выражений. Я [хочу] напомнить здесь только о различиях в окраске речи, а также об эстетических тенденциях речи, которые противостоят бедности и однообразию выражений и их звуковой или ритмической дисгармонии и требуют поэтому доступной полноты и богатства равных по значению выражений.

Вследствие грубого совпадения вербальных и мыслительных различий и к тому же форм слова и форм мышления, возникает естественная склонность искать за каждым выраженным грамматическим различием логическое. Поэтому логически важной задачей будет приведение к аналитической ясности отношение выражения и значения. В возвращении от смутных значений к соответствующим артикулированным, ясным, насыщенным полнотой примеров созерцаниям и отсюда к осуществляющему свою полноту значению следует видеть средство, при помощи которого в каждом данном случае может быть решен вопрос, было ли определенное различие логическим или же просто грамматическим.

Общего понимания различия между грамматическими и логическими дифференциациями, к которому легко прийти при помощи подходящих примеров, не достаточно. Это общее понимание — что грамматические различия не всегда идут рука об руку с логическими, другими словами, что материальные различия значений в широкой области коммуникативных потребностей выражаются в языках в таких же всеохватывающих формах, как и фундаментальные логические различия (а именно, различия, которые коренятся a priori во всеобщей сущности значений) — это общее понимание может даже подготовить почву для радикализма, который наносит ущерб сфере логических форм тем, что чрезмерно ее ограничивает и отвергает изобилующую полноту логически значимых различий как якобы просто грамматических, сохраняя только немногие, которых достаточно для того, чтобы оставить традиционной силлогистике некоторое содержание. Известно, что попытка Брентано реформировать формальную логику, несмотря на всю ее ценность, впала в такое преувеличение. Только полное прояснение феноменологических отношений между выражением, значением, интенцией значения и осуществлением [полноты] значения может доставить нам здесь твердую точку опоры и достичь требуемой отчетливости в отношении между грамматическим анализом и анализом значений.

§5. Обозначение главной цели ближайших
аналитических исследований

Мы приступаем при этом к серии аналитических исследований для прояснения идей, конститутивных для чистой или формальной логики, и прежде всего связанных с чисто-логическим учением о формах, которое, исходя из эмпирической связности переживаний, стремится зафиксировать в [термине] “выражение” то, что, соответственно, имеется в виду, когда в изобилующей эквивокациями речи говорится о “выражении” и, соответственно, ”значении”; [мы будем исследовать], каковы сущностные различения, будь это феноменологические или логические, принадлежащие a priori к выражениям; далее, если остановиться прежде всего на феноменологической стороне выражений, [задача состоит в том,] чтобы сущностно описать переживания — к каким чистым родам они принадлежат, переживания, которые a priori способны выполнять функцию придания значения; как соотносится в них осуществленный “акт представления” (Vorstellen) и “акт суждения” с соответствующим “созерцанием”, каким образом в созерцании они приводятся к наглядности, иногда “усиливаются” и “наполняются”, как обнаруживается их “очевидность” и т. д. Легко увидеть, что ориентированные таким образом исследования должны предшествовать всем тем, которые направлены на прояснение основных понятий, логических категорий. К серии этих вводных исследований относятся также вопросы об актах, соответственно, об идеальных значениях, которые в логике рассматриваются под названием “представление”. Прояснение и разграничение многих, весьма запутывающих психологию, теорию познания и логику понятий, которые могут быть отнесены к слову “представление”, является важной задачей.

Подобный же анализ направлен на понятие акта суждения (des Urteilens), и притом акта суждения в том смысле, в котором он рассматривается в логике. На это должна быть направлена так называемая “теория суждения”, которая, однако, в своей основе и в соответствии со своей сущностной проблематикой есть “теория представления”. Конечно, речь никак не идет при этом о некоторой психологической теории, но о феноменологии переживаний представлений и суждений, которая выявляет свои границы посредством критики познания.

Так же как собственное сущностное содержание выраженных переживаний, так и их интенциональное содержание, идеальный смысл их предметной интенции, т. е. единство значения и единство предмета требует более подробного исследования. Прежде всего [требует исследования] обоюдная связь, этот вначале загадочный факт, как то же самое переживание может и должно иметь содержание в двойственном смысле — как наряду с его собственным, [внутренне] реальным (reell)[4] содержанием ему может и должно быть присуще идеальное, интенциональное содержание.

К этой направленности исследований относятся вопросы о “предметности” или “беспредметности”логических актов, о смысле различения интенциональных и истинных предметов, прояснение идеи истины и ее отношения к идее очевидности суждения, равным образом, прояснение других, внутренне связанных между собой логических и ноэтических категорий. Эти исследования частично совпадают с исследованием конституирования логических форм, поскольку вопрос приятия или неприятия претендующей [на этот статус] логической формы (т.е. сомнение, отличается ли она от уже известных логических форм чисто грамматически или логически) разрешается, конечно, с помощью прояснения формирующих, категориальных понятий.

Этим обозначен до некоторой степени круг проблем, которыми направляются последующие исследования. Впрочем, они никоим образом не претендуют на полноту. В них предлагается не система логики, но предварительная разработка философской логики, прояснение которой исходит из первичных источников феноменологии. И естественно, пути аналитического исследования другие, чем пути завершающего изложения полностью достигнутой истины в логически упорядоченной системе.

Параграф 6. Добавления

1. Добавление. Обозначенные исследования зачастую выводят нас за пределы узкой феноменологической сферы, изучение которой действительно требуется для прояснения, для непосредственного достижения очевидности (Evidenzmachung) логических идей. Ведь именно эта сфера не дана с самого начала, но обретает границы лишь в ходе исследования. Одновременно требуется разграничение многих расплывчатых понятий, которые смешиваются, не достигая ясности, в понимании логических терминов, и обнаружение среди них истинно логических понятий для расширения круга исследований.

2. Добавление. Феноменологическое обоснование логики борется также с той трудностью, что почти все понятия, на прояснение которых она нацелена, она должна применять в самом изложении. В этой связи существует определенный и просто неустранимый недостаток в систематической последовательности феноменологических (и одновременно теоретико-познавательных) фундаментальных исследований. Если мышление означает для нас то, что в первую очередь требует прояснения, то недопустимо некритически употреблять сомнительные понятия или термины в самом проясняющем изложении. Однако не следует предварительно ожидать, что критический анализ соответствующих понятий лишь тогда был бы необходимым, когда предметная связь логических материй привела бы к этим понятиям. Другими словами, если это рассматривать в себе и для себя, тогда систематическое прояснение чистой логики, так же как и любой другой дисциплины, потребовало бы того, чтобы шаг за шагом следовать порядку вещей системной связности науки, требующей прояснения. В нашем случае, однако, собственная достоверность исследования требует того, чтобы этот систематический порядок все время нарушался, чтобы устранялись понятийные неясности, которые угрожали бы ходу самого исследования, прежде чем естественная последовательность вещей могла бы привести к этим понятиям. Исследование движется как бы зигзагом, и это сравнение подходит тем лучше, что благодаря внутренней зависимости различных понятий в сфере познания все снова и снова следует возвращаться к первичному анализу и испытывать эти понятия на новых понятиях, так же как новые на старых.

3. Добавление. Если феноменология понята в нашем смысле, то возражение, которое имело бы полную силу при распространенной ее интерпретации как дескриптивной психологии (в естественном, эмпирико-научном смысле) более уже не действительно: вся теория познания как систематическое феноменологическое прояснение познания должна строиться на психологии. Следовательно, и чистая логика, а именно, которая получила свое прояснение в теории познания и которую мы обозначили как философскую дисциплину, должна была бы основываться на психологии. К чему же тогда усердная полемика с психологизмом?

Ответ, естественно, таков: если слово “психология” сохраняет свой старый смысл, то феноменология не является как раз дескриптивной психологией. Присущая ей “чистая” дескрипция — т.е. сущностное созерцание, осуществляемое на основе показательных отдельных созерцаний переживаний (exemplarische Einzelanschauung von Erlebnissen) (пусть даже вымышленных в свободной фантазии), и дескриптивная фиксация созерцаемых сушностей в чистых понятиях — не есть эмпирическая (естественнонаучная) дескрипция, напротив, она исключает естественное осуществление всех эмпирических (натуралистических) апперцепций и полаганий. Дескриптивно-психологические констатации относительно восприятий, суждений, чувств, волений и т. д. раскрывают обозначенные таким образом реальные состояния одушевленных сущностей, принадлежащих к природной действительности, точно так же как дескриптивные констатации относительно физических состояний делаются, что само собой разумеется, относительно природных процессов и относительно процессов действительной, а не вымышленной природы. Каждое общее положение обладает здесь характером эмпирической универсальности, которая имеет силу в отношении природы. Феноменология, однако, не говорит о каких-либо состояниях одушевленной природы (и даже о состояниях некоторой возможной природы вообще), она говорит о восприятиях, суждениях, чувствах и т. д. как таковых, о том, что присуще им a priori, в безусловной всеобщности, именно как чистым единичностям чистых видов, о том, что можно усмотреть исключительно на основе чисто интуитивного схватывания “сущности” (родов и видов сущности): всецело аналогично тому, как чистая арифметика говорит о числах, геометрия — о пространственных формах, — на основе чистого созерцания в идеативной всеобщности. Следовательно, не психология, но феноменология есть фундамент чисто-логического (так же как любого теоретико-познавательного) проясняющего анализа. Одновременно она является, хотя совершенно в другой функции, необходимым фундаментом любой психологии — которая могла бы по праву назвать себя строго научной — аналогично тому, как чистая математика, например, чистое учение о пространстве и движении составляет необходимый фундамент любой точной естественной науки (учения о природе эмпирических вещей с их эмпирическими формами, движениями и т. д.). Сущностное постижение восприятий, волений и любых других форм переживаний значимо, конечно, и для соответствующих эмпирических состояний одушевленных сущностей, так же как геометрические интуиции — для пространственных форм природы.[5]

§7. Принцип беспредпосылочности теоретико-познавательных
исследований

Теоретико-познавательное исследование, которое выдвигает серьезное притязание на научность, должно, как это уже неоднократно подчеркивалось, удовлетворять принципу беспредпосылочности. По нашему мнению, однако, этот принцип требует не более, чем строгого исключения всех высказываний, которые целиком и полностью не могут быть реализованы феноменологически. Каждое теоретико-познавательное исследование должно осуществляться на феноменологической основе. “Теория”, к которой устремляется такое исследование, есть не что иное, как осмысление и ясное понимание того, что есть вообще мышление и познание, а именно, в своей родовой чистой сущности, каковы характерные особенности и формы, с которыми оно сущностно связано, какие имманентные структуры заключены в его предметном отношении, что означают в отношении к таким структурам такие идеи как, например, идея значимости (Geltung), оправданности, непосредственной и опосредованной очевидности и их противоположности, какие спецификации таких идей допустимы в зависимости от регионов возможных предметностей сознания, каким образом формальные и материальные “законы мышления” проясняются в соответствии со своим смыслом и своей действительностью посредством априорной соотнесенности с этими сущностными структурными связями познающего сознания и т.д. Если это размышление о смысле познания должно иметь в качестве результата не простое мнение, но, в соответствии с выдвигаемым здесь строгим требованием, основанное на очевидности (einsichtig) знание, тогда это размышление должно осуществляться как чистая сущностная интуиция данных на основе показательных переживаний мышления и познания. То, что акты мышления направлены иногда на трансцендентные и даже на несуществующие и невозможные объекты, не наносит этому ущерба. Ибо эта предметная направленность, этот акт представления, или полагания объекта, который не находится реально (reell) в феноменологическом составе переживаний, есть, как это следует, пожалуй, отметить, характерная дескриптивная черта соответствующего переживания, и, таким образом, смысл такого полагания должен быть прояснен и установлен лишь на основе самого переживания; другим способом это было бы невозможно.

От чистой теории познания отделяется вопрос об оправданности допущения трансцендентных сознанию “психических” и “физических” реальностей: должны ли быть поняты отнесенные к ним высказывания естествоиспытателей в действительном или в несобственном смысле, имеет ли смысл и оправданно ли противопоставлять являющейся природе, природе как корреляту естествознания еще второй, в некотором возвышенном смысле трансцендентный мир, и тому подобные вопросы. Вопрос о существовании и природе “внешнего мира” — это метафизический вопрос. Теория познания, предпринимающая общее прояснение идеальной сущности и действительного смысла познающего мышления, хотя и охватывает общие вопросы — возможно ли и в какой степени возможно знание или разумное предположение относительно вещественно “реальных” предметов, которые принципиально трансцендентны познающим их переживаниям, и каким нормам должен был бы соответствовать истинный смысл такого знания — однако [она не рассматривает] эмпирически ориентированный вопрос, можем ли мы, люди, действительно достичь такого знания на основе фактически доступных нам данных, или даже задачу реализовать это знание. В соответствии с нашим пониманием, теория познания, собственно говоря, совершенно не является теорией. Она не является наукой в точном смысле единства, исходящего из теоретического прояснения. Прояснение в смысле теории есть постижение (Begreiflichmachen) отдельного на основе общего закона и этого последнего опять на основе основного закона. В области фактов речь идет при этом о познании того, что то, что происходит при данном сочетании условий, необходимо, что это происходит в соответствии с законами природы. В области априорного речь идет опять-таки о постижении (Begreifen) необходимости специфических отношений более низкой ступени, исходя из охватывающих, общих необходимостей и в конечном итоге — из самых первичных и самых общих законов, которым подчиняются отношения и которые мы называем аксиомами. В этом теоретическом смысле теория познания не должна ничего объяснять, она не строит никаких дедуктивных теорий и не подчиняется таким теориям. Мы усматриваем это в достаточной степени в наиболее общей, так сказать, формальной теории познания, которая предстала перед нами в Prolegomena[6], как философское дополнение к чистой Mathesis в самом из всех мыслимом широком понимании, которое объединяет все априорное категориальное познание в форме систематических теорий. Вместе с этой теорией теорий проясняющая ее формальная теория познания предшествует любой эмпирической теории, следовательно, предшествует любой объясняющей реальной науке, физическому естествознанию, с одной стороны, а психологии — с другой стороны, и, естественно, любой метафизике. Она стремится дать объяснение не познанию, фактическому событию в объективной природе в психологическом или психофизическом смысле, но прояснить идею познания в соответствии с его конститутивными элементами или законами; она хочет проследить не реальные связи сосуществования и последовательности, в которые вплетены фактические акты мышления, но понять идеальный смысл специфических связей, в которых документируется объективность познания; чистые формы познания она хочет возвысить до ясности и отчетливости путем возврата к адекватно осуществляющему [полноту полагания] созерцанию. Это прояснение осуществляется в рамках феноменологии познания, феноменологии, которая, как мы видели, направлена на сущностные структуры “чистых” переживаний и принадлежащих им составных частей смысла (Sinnesbestaende). В своих научных установлениях она с самого начала и во всех дальнейших шагах не содержит ни малейшего утверждения о реальном бытии; следовательно, никакое метафизическое, никакое естественнонаучное и в особенности психологическое утверждение не может иметь в ней места в качестве предпосылки.

Само собой разумеется, чистая в себе феноменологическая теория познания находит затем свое применение относительно всех естественно вырастающих, в хорошем смысле “наивных” наук, которые этим путем превращаются в “философские” науки. Другими словами, они превращаются в науки, которые гарантируют в любом из возможных и в требуемом смысле ясное и достоверное познание. Что касается наук о реальности, то “натурфилософское” или “метафизическое” обобщение есть только иное выражение для этой теоретико-познавательной проясняющей работы.

Эту метафизическую, естественнонаучную, психологическую беспредпосылочность хотят осуществить последующие исследования. Само собой разумеется, им не нанесут вреда сделанные по тому или иному случаю замечания, которые не влияют на содержание и характер анализа, или даже те многие высказывания, в которых автор обращается к своей публике, существование которой — как и его собственное — еще не образует предпосылки для содержания исследований. Поставленные нами границы мы не переходим и в том случае, когда мы, например, исходим из фактического наличия языков и рассматриваем только коммуникативное значение некоторых языковых форм выражений и т. п. Можно легко убедиться, что связанные с этим анализы имеют свой смысл и теоретико-познавательную ценность независимо от того, действительно ли существуют языки и взаимное общение людей, которому они призваны служить, существует ли вообще нечто такое как люди или природа, или же все это имеет место только в воображении и в возможности.

Истинные предпосылки для предполагаемых результатов должны заключаться в положениях, которые удовлетворяют требованию, что то, что в них высказывается, допускает адекватное феноменологическое оправдание, следовательно, осуществление посредством очевидности в самом строгом смысле слова; далее, что в этих изложениях всякий раз только тот смысл должен приниматься в расчет, который был интуитивно в них установлен.

* Logik, I Buch I, Kap. 1, параграф 1 [С. 15] (Здесь и далее выдержки из книги Милля приводятся по изданию: Милль Дж. Ст. Система логики, силлогистической и индуктивной. Пер. В.Н.Ивановского Москва, 1914, в квадратных скобках указаны номера страниц по русскому изданию).

[1] В I издании (далее — А) — специальном

[2] В А — чисто дескриптивной

[3] В А: {Так как во вторичном акте мы должны направлять внимание на первичные, и в этом опять-таки заключается предпосылка, что по меньшей мере до определенной степени наше внимание обращено на их предметы, то в качестве отягощающего обстоятельства появляется здесь, конечно, “узость сознания”. Далее, известное искажающее воздействие, которое оказывают вторичные акты рефлексии на феноменологическое содержание первичных актов, причем человек неопытный может вообще не заметить появляющихся изменений, и даже для опытного их очень трудно оценить.}

[4] А: aktuell

[5] В A: Феноменология — это дескриптивная психология. Следовательно, критика познания есть в сущности психология или по крайней мере должна быть построена на психологии. Следовательно, чистая логика также основывается на психологии — и к чему тогда весь спор с психологизмом?

<...> Необходимость такого психологического обоснования чистой логики, а именно, строго дескриптивного обоснования, не должна вести нас в заблуждение относительно взаимной независимости обеих наук, логики и психологии. Ибо чистая дескрипция есть просто предварительная ступень теории, но не сама теория. Таким образом, одна и та же сфера чистой дескрипции может служить для подготовительной работы в отношении различных теоретических наук. Не психология как целостная наука есть фундамент чистой логики, но определенные классы дескрипций, которые образуют предварительную ступень для теоретических исследований в психологии ( а именно, в той мере, в какой они описывают эмпирические предметы, генетические связи которых хочет проследить эта наука), образуют одновременно основу для фундаментальных абстракций, в которых логик постигает с очевидностью сущность своих идеальных предметов и взаимосвязей.

Так как в теории познания имеет особое значение отделение чисто дескриптивного исследования переживаний познания, которое отвлекается от всех теоретико-психологических интересов, от собственно психологического исследования, направленного как эмпирическое прояснение и генезис, мы поступим разумно, если вместо дескриптивной психологии будем лучше говорить о феноменологии. Это предлагается также по другим причинам, ибо выражение “дескриптивная психология” у некоторых исследований обозначает сферу научных психологических исследований, границы которых определяются методическим предпочтением внутреннего опыта и абстрагированием от любого психофизического объяснения.

[6] Гуссерль имеет в виду I том “Логических исследований”, который имеет подзаголовок “Пролегомены к чистой логике”. Спб, 1909.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]