<< На главную страницу

В настоящей статье мы основываемся на разрабатываемой нами в ряде публикаций (см., напр., [Шмелева, Шмелев 1998]) общей теории анекдота как особого жанра современной русской устной речи. Изложим вкратце ее основные положения.

По своим языковым особенностям анекдот совсем не похож на повествовательные фольклорные жанры. Рассказывание анекдота — это не повествование, а представление, производимое единственным актером. В ряде случаев именно интонация рассказчика, его мимика и жестикуляция создает то, что называется "солью" анекдота. Такие анекдоты чрезвычайно трудно представить на письме (в частности, поэтому они практически не фигурируют в публикуемых в последнее время большими тиражами многочисленными сборниками анекдотов): приходится использовать специальные приемы, сходные с теми, которые могут быть использованы при описании представлений народного театра (кстати, отметим, что в ряду фольклорных жанров анекдот ближе всего именно к народному театру, а не к таким повествовательным жанрам, как бытовые сказки, юмористические новеллы и т. п.). Приведем один характерный пример (анекдот советского времени): Знаете, кто на сколько пальцев в Советском Союзе живет? Коммунисты живут на один палец (рассказчик поднимает кверху большой палец — жест, означающий "Во!", "Отлично!"). Рабочие живут на два пальца (рассказчик соединяет большой и указательный пальцы, подносит их к шее и щелкает по ней — жест, означающий выпивку). Крестьяне живут на три пальца (рассказчик складывает из трех пальцев фигуру, носящую название "кукиш", "шиш" или "фига"). Интеллигенция живет на четыре пальца (рассказчик, используя указательный и средний палец правой и левой руки, изображает тюремную решетку, которой прикрывает свое лицо). А студенты живут на пять пальцев (рассказчик вытягивает вперед кисть руки ладонью вверх, как бы прося подаяния).

Корректное описание языковых особенностей анекдота как речевого жанра возможно лишь при условии четкого разграничения трех языковых слоев анекдота: "метатекстовых" вводов, речи персонажей анекдота и текста "от автора".

"Метатекстовые" вводы (такие фразы, как Слыхал анекдот о…?, Кстати, знаете анекдот…?, Давай(те) расскажу анекдот…, А вот еще анекдот на эту тему и т. д. или же Это как в том анекдоте…, Ну, ты прямо, как тот муж из анекдота… и т. п.), как правило, не принадлежат непосредственно к строению анекдота и являются факультативными (впрочем, в реальной речевой деятельности рассказывание анекдота обычно предваряется какимлибо "метатекстовым" вводом). Однако возможность такого ввода — важный отличительный признак анекдота. Некоторый текст является анекдотом, только если он может быть рассказан как анекдот, что означает, в частности, что его можно предварить соответствующим "метатекстовым" вводом. Кроме того, можно заметить, что в некоторых случаях "метатекстовые" вводы приобретают статус конструктивно значимого элемента. В частности, это касается анекдотов, рассказываемых в интерактивном режиме (подробнее см. [Шмелева, Шмелев 1998]).

Говоря о речи персонажей анекдотов следует иметь в виду, что, в отличие от собственно театральных представлений, все "роли" в анекдоте исполняются одним "актером" — рассказчиком анекдота. Никаких костюмов, масок или кукол не предполагается. Персонажи нередко бывают узнаваемы исключительно по речевым особенностям, которые тем самым играют роль своего рода языковой маски соответствующего персонажа¹ . Важно при этом, что число персонажей в анекдотах ограниченно, и в современном городском анекдоте используется относительно постоянный набор возможных персонажей, многие из которых имеют достаточно стабильные речевые характеристики.

Особенно яркие речевые характеристики, как и следует ожидать, отличают персонажей анекдотов об этнических меньшинствах. "Представление" соответствующего персонажа предполагает имитацию "неисконной" русской речи. К наиболее часто имитируемым в анекдотах особенностям "неисконной" русской речи, конечно, относится акцент и типичные грамматические ошибки. Имитация такого рода часто представляет собою своего рода речевую маску и не является семантически и прагматически нагруженной. Она сама по себе может порождать комическую ситуацию и быть объектом насмешки.

Помимо акцента и типичных грамматических ошибок при создании языковой маски используется интонация, склонность к употреблению определенных частиц, этикетных формул, диалогические стратегии и т. д. При этом рассказчик обычно не ставит себе задачи фотографически точно воспроизвести "неисконную" русскую речь. Речь, скорее, идет об использовании своеобразных условных сигналов, создающих соответствующий речевой образ. Особый интерес представляют случаи, когда использование той или иной единицы определенным образом коррелирует с какими-то чертами характера, приписываемыми в анекдотах соответствующему этническому и языковому меньшинству (особенности речи "инородцев" в русских анекдотах с некоторой степенью подробности описаны в статьях [Шмелева, Шмелев 1996; 1998]).

Что касается до языковых особенностей используемого в анекдотах "текста от автора", то важно, что они обнаруживают коренные отличия от нарратива в повествовательных жанрах фольклора или в устных повествованиях о реальных событиях. В анекдоте все подчинено задачам изобразительности, текст "от автора" заменяет живое представление описываемых событий.

С этим связаны конкретны языковые особенности "текста от автора". В нем совершенно невозможны такие интродуктивные зачины, как Жил-был…, Жил… или просто Один мой знакомый…, Однажды…. Это не случайно. Персонажи анекдота, как и персонажи фольклорного театра, не нуждаются в представлении, их число ограниченно, и предполагается, что они известны всем носителям языка и представителям данной культуры.

Другая особенность "текста от автора" в анекдотах — преимущественное употребление повествователем настоящего времени (наряду с настоящим временем, в анекдотах ограниченно используется прошедшее время глаголов совершенного вида в результативном значении). Она также связана с близостью анекдота народному театру: используя так называемое "настоящее изобразительное", рассказчик представляет действие как бы разворачивающимся в данный момент перед глазами зрителей² .

Типичное начало анекдота — предложение, начинающееся глаголом в настоящем времени, за которым следует подлежащее, а затем — все второстепенные члены предложения. Такой порядок слов настолько характерен для анекдота, что воспринимается как его отличительный признак. Существует серия так называмых "абстрактных анекдотов", для которых такое построение начальных предложений служит едва ли не основным маркером, задающим восприятие рассказываемого именно как анекдота (напр., Летит стая крокодилов. Вдруг один говорит: "Второй четверг летим, а все пятница").

Именно несоответствие приведенным требованиям объясняет, почему многие "анекдоты", публикующиеся в многочисленных сборниках, выходящих в последние годы, на самом деле как анекдоты не воспринимаются и без необходимых модификаций рассказаны как анекдоты быть не могут. Так, не может быть рассказана как анекдот (т. е. последовать за метатекстовым вводом Знаете новый анекдот?; Хотите расскажу анекдот? или чемто в таком духе) следующая история, которую мы приводим в том виде, как она опубликована в сборнике "Евреи шутят", составленном Леонидом Столовичем:

Бывший секретарь Ленинградского обкома КПСС Толстиков сослан был послом Советского Союза в Китай. Сходя с трапа самолета и увидев пришедших его встречать китайцев, он процедил:

— Что, жидяры, прищурились?!

Китайцы, говорят, сказали:

— Толстиков, а посол ты…

Хотя эта история выглядит абсолютно недостоверной, рассказана она как "анекдот" в устаревшем смысле слова (т. е. исторический анекдот), и тем самым она не является анекдотом в том смысле, в каком данный термин употребляется в настоящей статье. Характерна интродуктивная конструкция в начале рассказа (Бывший секретарь Ленинградского обкома КПСС Толстиков), повествование в прошедшем времени, использование показателей эвиденциальности (говорят). В то же время ту же самую историю можно рассказать и как анекдот (в смысле данной статьи), несколько видоизменив ее языковое оформление, напр. таким образом:

Новый посол Советского Союза прилетает в Китай. Сходит с трапа самолета и, увидев пришедших его встречать китайцев, говорит:

— Что, жидяры, прищурились?!

А китайцы ему на это:

— А посол ты…

Точно так же обстоит дело и с историей, входящей в цикл рассказов Игоря Губермана "Случаи из жизни" и опубликованной в еженедельнике "Программа" (Тарту, 1995, № 46, стр. 7):

Один мой товарищ из Ташкента рассказывал мне, что рядом с ним на окраине жила такая еврейская семья — в общем, ее Бабель должен был бы описывать. Отец — огромный, как ломовой извозчик, мужик, и три сына, таких же огромных. Они работали на мясной фабрике. Жили по очень жесткому расписанию: вставали в 4 утра, выпивали по стакану водки и шли на забой скота. Один из его сыновей женился, и маленькая жена, обожавшая своего мужа, из такой интеллигентной семьи, однажды спросила — даже не мужа, его она побоялась спросить, нравы были очень патриархальные — она спросила у своей свекрови: "Мама, а почему Боря с утра выпивает стакан водки, а не чашку кофе с булочкой?" Мать очень обрадовалась, ей это просто не приходило в голову, и сказала: "Борух, а чего ты, действительно, как я не знаю кто, с утра пьешь стакан водки, а не выпиваешь кофе с булочкой?!" Сын ей ответил: "Мама, ну кто же натощак осилит кофе с булочкой?!".

Очевидно, что она также вполне могла бы быть несколько редуцирована и после этого рассказана как анекдот (но, конечно, тогда не было бы оснований называть ее "случаем из жизни"):

"Борух, почему ты, как я не знаю кто, с утра пьешь стакан водки, а не выпиваешь кофе с булочкой?!" — "Мама, ну кто же натощак осилит кофе с булочкой?!".

Здесь мы сталкиваемся с межжанровою вариативностью. Одно и то же содержание выражается в рамках разных речевых жанров; при этом каждый жанр требует соответствующей формальной адаптации. В некоторых случаях такая адаптация может быть минимальной. Напр., очень многие анекдоты могут быть использованы в составе тостов, достаточно лишь добавить фразу, указывающую, за что говорящий предлагает выпить. Приведем несколько примеров (из книги [Косулин 1998]):

В ресторане посетитель спрашивает официанта:

— Скажите, пожалуйста, у вас есть в меню дикая утка?

— Нет, но для вас мы можем разозлить домашнюю.

Выпьем же за находчивость!

Кто такой образцовый муж?

Тот, который войдя в спальню к жене и увидев ее с любовником, скажет:

— Ну вы, ребята, тут продолжайте, а я пойду сварю кофе.

А кто такой образцовый любовник?

Тот, кто сумеет после этого продолжать.

Так выпьем же за образцовых мужчин!

Мать спрашивает сына:

— Чтото я не вижу твоего школьного дневника.

— А у меня его Валька взял, чтобы родителей попугать.

Так выпьем за взаимовыручку!

Кто как ходит в гости:

Англичанин — с чувством собственного достоинства.

Француз — с блондинкой.

Еврей — с тортом.

Русский — с бутылкой.

Кто как уходит из гостей:

Англичанин — с чувством собственного достоинства.

Француз — с брюнеткой.

Еврей — с тортом.

Русский — с синяком.

Кто о чем думает:

Англичанин: "А не потерял ли я чувство собственного достоинства?"

Француз: "Надо же было перепутать хозяйку с дочерью!"

Еврей: "Нужно было взять апельсинов для тети Песи…"

Русский: "Ничего, в следующий раз я ему не так навешаю…"

Так выпьем за многообразие характеров!

При этом существенно, что в отсутствие последней фразы (выделенной курсивом) текст может функционировать в составе речевого жанра анекдота, а добавление ее создает иной речевой жанр — тост. Иначе обстоит дело в следующем примере, который лишь формально сходен с предыдущими:

Экскаваторщица Маша рыла котлован и откопала гробницу египетского фараона. Крышка саркофага сдвинулась, и Маша увидела молодого красивого принца. Он был как живой. Маша не выдержала и поцеловала принца. И свершилось чудо — принц ожил.

— Как отблагодарить тебя, Маша? — спросил молодой фараон. — Хочешь, я исполню семь твоих желаний?

— Не надо мне семь желаний, — сказала Маша, — лучше одно желание, но семь раз…

Фараон согласился, но на пятом заходе скончался.

Так выпьем за экскаваторщицу Машу, что не дала возродиться рабовладельческому строю!

Здесь вся "соль" рассказа заключается именно в последней фразе, без которой вся история теряет всякий смысл и не доставляет достаточного материала для устного рассказа. С другой стороны, этот рассказ едва ли может функционировать как подлинный тост (в самом деле, с какой стати участникам застолья пить за какуюто лично неизвестную им экскаваторщицу Машу?). Поэтому эта история принадлежит особому жанру — анекдоту, замаскированному под тост, или анекдоту в форме тоста. Иногда использование тоста в составе анекдота может обеспечиваться особой интродуктивной фразой, напр. Грузин произносит тост. Ср. такие примеры:

Грузинский тост:

— Я хочу предложить тост за нашего дорогого Гиви не потому, что у него две квартиры на проспекте Руставели — мы тоже не в шалашах живем; я хочу выпить за нашего дорогого Гиви не потому, что у него две черных "Волги" и одна белая — мы тоже не на трамвае ездим; я хочу выпить за нашего дорогого Гиви не потому, что у него жена и две любовницы — мы тоже не одни спим; я хочу выпить за нашего дорогого Гиви потому, что он настоящий партийный коммунист!

Горец произносит тост:

— Я предлагаю выпить за память Владимира Ильича Ленина не потому, что он вождь мирового пролетариата, не потому, что его портреты висят по всей стране и повсюду ему воздвигнуты памятники, не потому, что его тело лежит в мавзолее… — Но как он отомстил за брата!

Наряду с межжанровой вариативностью, для анекдотов весьма характерна внутрижанровая вариативность. Под внутрижанровой вариативностью анекдота можно понимать различные способы рассказать "один и тот же" анекдот, т. е. случаи, когда, несмотря на варьирование способа рассказывания, мы воспринимаем рассказываемое как варианты одно и того же анекдота. Внутрижанровая вариативность анекдота бывает двух типов: свободное варьирование или культурная адаптация. В первом случае она бывает связана со свободным выбором рассказчика, во втором — обусловлена необходимостью приспособить манеру рассказывания анекдота к инокультурной аудитории.

Свободное варьирование может быть едва заметным и сводиться к разным "режиссерским решениям" при разыгрывании одной и той же пьесы. Так, выше было отмечено, что помимо настоящего времени в речи повествователя в анекдотах ограниченно используется прошедшее время глаголов совершенного вида в результативном значении. Один и тот же анекдот может начинаться двояким образом: Приходит муж домой с работы и видит… или Пришел муж домой с работы и видит…. В первом случае слушатели анекдота как бы видят мужа, возвращающегося домой с работы, открывающего дверь, входящего в квартиру и видящего…; во втором — они сразу должны представить себе сцену: мужа, только что вернувшегося домой с работы и видящего….

Варьирование может быть и более значительным, и в некоторых случаях уже трудно сказать, идет ли речь о вариантах одного и того же анекдота или о двух разных, хотя и однотипных анекдотах. Ср. следующие два анекдота, напечатанных в одном и том же сборнике [Харковер 1993: 42, 45]:

— Товарищ прапорщик! К тебе жена пришла!

— Не к "тебе", а к "вам"!

— Нее, к нам она вчера приходила.

— Товарищ лейтенант, тебе пакет.

— Не "тебе", а "вам"!

— А зачем он нам?

Особый случай вариативности имеет место при варьировании персонажей анекдота. Как правило, такое варьирование должно сопровождаться соответствующей сюжетными и языковыми изменениями: речь и характер персонажей должны соответствовать сложившемуся в универсуме русского анекдота образу данного персонажа. Сказанное можно иллюстрировать посредством следующей пары анекдотов (или вариантов одного анекдота):

В поезде поручик Ржевский снял носки и повесил на сеточку. Его спрашивают:

— Поручик, вы носки меняете?

— Только на водку.

Хохол несколько дней едет в поезде, ни разу за это время не переодевшись. Сосед по купе спрашивает его:

— Вы не собираетесь поменять носки?

— Ни, тильки на сало.

В некоторых случаях варьирование сводится к изменению речевой маски. Так, иногда рассказывается следующий анекдот:

Муж, вернувшись домой из гостей, рассказывает, что в доме, в котором он был, унитаз из золота. Жена идет туда, чтобы посмотреть на такое чудо, а хозяева говорят:

— Это жена того идиота, который нам нагадил в саксофон.

В такой версии персонажи анекдота — это просто муж, жена, их знакомые. Но существует и "еврейская" версия этого анекдота:

Абрам приходит домой поздно и говорит жене:

— Сара, я не могу спать, я не могу есть, я не могу жить, я сегодня был у Изи, я не могу жить, у Изи золотой унитаз!

И говорит так ей всю ночь. Наутро Сара не выдерживает и идет к Изе. Дверь открывает жена Изи. Сара говорит:

— Простите, но мне мой муж сказал, что у вастаки совершенно золотой унитаз, он не может жить, я тоже не могу жить, наши дети не могут жить уже давно, жить в этой стране вообще невозможно, у вас есть золотой унитаз или что вы тут мне говорите, можно я на неготаки погляжу?

Жена Изи оборачивается и кричит вглубь квартиры:

— Изя, иди скорее сюда, это пришла жена того идиота, который тебе вчера наделал в саксофон!

То, что персонажи — евреи, ярко проявляется в их речи и было бы очевидно для любого слушателя, даже если бы им не были даны (типичные для еврейских персонажей русских анекдотов) имена Абрам и Сара.

Далеко не всегда варьирование персонажей происходит безболезненно. Бывает, что сюжет анекдота полностью противоречит характеру персонажа, так что какая бы то ни было адаптация сюжета и речевых характеристик к новому персонажу оказывается невозможной. Это часто имеет место, напр., при попытках заменить в серии "анекдотов о богачах" грузинов на "новых русских". Так, следующие два анекдота из книги "Анекдоты о новых русских" [Ничипорович 1998] очевидным образом являются (не слишком удачной) модификацией известных анекдотов, в которых главные действующие лица — грузины:

Девушка обращается к служителю зоопарка:

— Скажите, пожалуйста, эта обезьяна — мужчина или женщина?

Рядом стоящий новый русский:

— Девушка, это самец. Мужчина тот, у кого деньги есть.

Сидят в ресторане два новых русских. Первый подзывает официанта и расплачивается, но при этом роняет 10 долларов под стол. Полез искать, а там темно.

— Слышь, не волнуйся, я тебе посвечу, говорит второй и зажигает стодолларовую купюру. — Ищи свой червонец.

Завело это первого. На выходе он дает полтинник гардеробщику на чай. Второй увидел это, дает сотку и говорит:

— Пальто не надо.

От такого рода варьирования следует отличать случаи, когда один из двух анекдотов предполагает знание другого. Так, в следующей паре анекдотов второй "играет" только на фоне первого:

Играют в карты медведь, заяц, волк и лиса.

Медведь говорит:

— Предупреждаю, кто будет жульничать, — того будем бить по наглой, рыжей морде.

Сели играть в карты Ельцин, Черномырдин и Чубайс.

Ельцин говорит:

— Предупреждаю, кто будет жульничать, — того будем бить по наглой, рыжей морде.

В частности, существенно, что во втором анекдоте в заключительной фразе повторяется референциальная игра, используемая в заключительной фразе первого анекдота: определенная референция маскируется под неопределенную неспецифицированную.

Другая пара примеров того же рода:

Умирает старый слепой еврей.

— Где Сарочка? — спрашивает он.

— Мамочка стоит рядом с тобой, — говорит старший сын.

— Это ты, Абраша? А где Исаак?

— Исаак стоит рядом со мной!

— А где моя доченька Фаня?

— Тут, папочка, тут!

— Кто же тогда остался в лавке у кассы?

Умирает старый слепой русский.

— Где мой сын Ваня? — спрашивает он.

— Он, папа, стоит у твоего изголовья.

— А где Петя и Вася?

— Мы здесь, папочка!

— А где Настя?

— Я тоже здесь, папочка.

— Кто же тогда остался в России?

То, что второй анекдот рассчитан на аудиторию, знакомую с первым, видно уже из начальной фразы. Дело в том, что старый слепой русский не является подходящей дескрипцией для героя анекдота (и вообще русским персонаж анекдота может быть назван только в том, случае, если в анекдоте фигурируют и какието "нерусские" персонажи) Напротив того, старый слепой еврей вполне уместное обозначение для персонажа анекдота. Таким образом, дескрипция старый слепой русский во втором анекдоте своей необычностью заставляет подумать, какая дескрипция той же формы звучала бы более естественно, и тем самым вспомнить первый анекдот. Далее второй анекдот полностью, включая последнюю фразу, повторяет структуру первого, и слушатели, невольно вспоминая первый анекдот, оказываются в состоянии оценить перекличку.

Наряду со свободным варьированием, может иметь место варьирование, связанное с переносом анекдота в иную культурную среду. Дело в том, что в разных культурных общностях анекдоты рассказываются несколько по-разному, в них встречается различный набор персонажей, обладающих разными характеристиками.

Иногда при переносе анекдота в иную культурную среду оказывается желательным изменить состав действующих лиц. Приведем в качестве примера следующий анекдот о Василии Ивановиче и Петьке:

— Петька, почему ты перед боем надеваешь красную рубашку?

— А это, Василий Иванович, чтобы враги моей крови не увидели!

На следующий день Василий Иванович надевает перед боем коричневые штаны.

Этот анекдот представляет собою модификацию бытующей в среде англоязычных народов истории о старом морском волке:

Long ago, when sailing ships ruled the waves, a captain and his crew were in danger of being boarded by a pirate ship. As the crew became frantic, the captain bellowed to his First Mate, "Bring me my red shirt!" The First Mate quickly retrieved the captain's red shirt, which the captain put on and lead the crew to battle the pirate boarding party. Although some casualties occurred among the crew, the pirates were repelled.

Later that day, the lookout screamed that there were two pirate vessels sending boarding parties. The crew cowered in fear, but the captain, calm as ever, bellowed, "Bring me my red shirt!" The battle was on, and once again the Captain and his crew repelled both boarding parties, although this time more casualties occurred.

Weary from the battles, the men sat around on deck that night recounting the day's occurrences when an ensign looked to the Captain and asked, "Sir, why did you call for your red shirt before the battle?". The Captain, giving the ensign a look that only a captain can give, exhorted, "If I am wounded in battle, the red shirt does not show the wound and thus, you men will continue to fight unafraid." The men sat in silence marvelling at the courage of such a man. As dawn came the next morning, the lookout screamed that there were pirate ships, 10 of them, all with boarding parties on their way. The men became silent and looked to their Captain for his usual command.

The Captain, calm as ever, bellowed, "Bring me my brown pants!"

Моряки и пираты не актуальны в качестве героев русских анекдотов, и от замены их на всем знакомых Петьку и Василия Ивановича анекдот только выигрывает.

В тех случаях, когда культурная адаптация анекдота невозможна, шансов того, что анекдот будет укоренен на новой почве, чрезвычайно мало. Так, анекдоты западного происхождения, в которых фигурируют муж и жена, заполняют многочисленные сборники анекдотов, но в русской среде практически не рассказываются. Это связано с тем, что взаимоотношения мужа и жены в русских и в западноевропейских анекдотах совершенно различны. В западноевропейских анекдотах муж работает и зарабатывает деньги, а жена норовит их потратить на наряды и украшения. Муж ворчит по этому поводу, стремится воспрепятствовать нерациональным тратам жены. В русских анекдотах муж приносит заработанные деньги жене, норовя что-то заначить, а иногда пропивает получку. Жена ругает его за это.

Иногда достаточным оказывается "метатекстовый" ввод, указывающий на инокультурное происхождение анекдота. Напр., следующий финский анекдот, рассказанный порусски, вполне понятен русским слушателям, однако его необходимо предварить указанием на то, что анекдот финский, иначе набор персонажей (немец, француз и финн) будет вызывать удивление (и может быть вопрос: "А где же русский?"):

Сидят в окопе немец, француз и финн. Вдруг видят: идет слон.

Немец думает:

— Вот слон, такое большое животное, хорошо бы его приспособить к военному делу.

Француз думает:

— Вот слон, такое большое животное, интересно, как у слонов обстоит дело с любовью.

Финн думает:

— Вот слон, такое большое животное, интересно, что слоны думают о финнах.

Финские анекдоты о шведах также понятны русским слушателям, но должны предваряться пояснением, что шведы в финских анекдотах играют роль глупцов. Приведем пример финского анекдота о шведе:

Швед звонит в пожарную охрану:

— У меня пожар, срочно приезжайте!

Ему говорят:

— Сейчас же выезжаем, расскажите, как к вам ехать.

— Как, как… у вас же есть такие красные машины с сиренами — вот на них и поезжайте.

Иногда "метатекстовый" ввод приходится делать более подробным, давая слушателям экстралингвистическую информацию, необходимую для понимания анекдота. Так, среди русских в свободной Латвии в 20е гг. рассказывался следующий анекдот, родившийся в советской России, и для слушателей, незнакомых с новыми советскими обычаями он предварялся рассказом о том, что такое "октябрины" (цитируем по книге [Карачевцев 1978: 189]):

Коммунисты в СССР, упразднив крестины и обрезание, ввели так называемые октябрины, на которых новорожденным дают вместо христианских или библейских имен — имена, взятые от революции, т. е. от фамилий вождей, названий местностей, связанных с революцией и т. п.

Встречаются два еврея-коммуниста.

— Наум Яковлевич, у меня родился сынок и не знаю, как его назвать: завтра октябрины.

— Ну, Исак Борисович, что там думать — назовите его: Червонец.

Через несколько месяцев приятели снова встречаются.

— Ну, Исак Борисович, поздравьте меня — жена дочку родила, только ломаю голову, как ее назвать.

— Ну что тут думать? Демонстрация, Революция… или вот что — Трибуна.

— Ай, какого вы мне даете хорошенького совета! Я вам дал имя Червонец, так это же вещь! Хорошее дело Трибуна! Чтобы каждый хулиган на нее мог залезть.

Особенно показательны случаи, когда анекдот рассказывается в различных культурных общностях и подвергается в каждой из них соответствующей адаптации. Так, в русской среде еще в советское время бытовал анекдот, содержащий два слова, которые никак нельзя было отнести к общеизвестным: бармицва и "Хонда". При этом для того, чтобы анекдот мог быть воспринят аудиторией, необходимо было перед рассказыванием анекдота неназойливо пояснить, что такое бармицва, напр. сказать: Знаете анекдот про бармицва? — и в ответ на вопрос: А что такое бармицва? — непринужденно сказать: Ну, это празднование тринадцатилетия еврейского мальчика. После этого можно рассказывать анекдот:

Еврей спрашивает сына:

— Что тебе подарить на бармицва?

— Подари мне "Хонду".

А что такое "Хонда" — неизвестно. Идет еврей к раввину:

— Ребе, сын попросил подарить ему на бармицва "Хонду", а что такое "Хонда" — я не знаю.

— Я тоже не знаю, что такое "Хонда", сходи к такому-то раввину, он очень ученый, первостепенный знаток Талмуда, он, наверно, тебе поможет.

Идет еврей к этому раввину, спрашивает, его, раввин пытается найти ответ, заглядывает в один талмудический трактат, в другой — не находит ответа.

— Ты знаешь, — говорит, — я не могу тебе помочь, попробуй сходи к ребе Иосифу, он все знает, он, может быть, тебе поможет.

Идет еврей к ребе Иосифу. Приходит, видит, сидит молодой раввин, в джинсах, слушает музыку — но, правда, с бородой, с пейсами, в ермолке, как положено.

— Ребе, сын попросил ему подарить на бармицва "Хонду", а я не знаю, что такое "Хонда", и никто не знает.

— Ну, "Хонда", —говорит раввин, — это японский велосипед, а что такое бармицва?

Этот анекдот продолжает бытовать и в настоящее время, хотя современная российская городская среда несколько хуже приспособлена к его восприятию, поскольку существуют значительные шансы, что многие слушатели прекрасно знают слово "Хонда" (скорее, в качестве марки японских автомобилей или мотоциклов).

Приведем теперь (в русском переводе) отчасти сходный американский анекдот, который, будучи рассказываем в американской еврейской среде, обычно предваряется пояснением слова "брохэ" (еврейское молитвенное благословение):

Еврей купил елочку на Рождество и пошел к ортодоксальному раввину просить его прочесть над елочкой брохэ. Естественно, раввин замахал руками и велел выбросить елку.

Тогда еврей пошел к консервативному раввину. Тот говорит: "Конечно, мы с вами современные люди, без предрассудков, у меня у самого стоит елочка в задней комнате — пусть детишки радуются, но брохэ прочесть я над ней не могу — всетаки это совмещение несовместимого".

Тогда еврей пошел к реформистскому раввину. Тот говорит: "Елочка на Рождество — это очень хорошо, дети радуются. Конечно, я охотно прочту вам над ней брохэ — только, пожалуйста, объясните сначала, что такое брохэ".

Понимание этого анекдота предполагает некоторое представление о различиях между ортодоксальным, консервативным и реформистским иудаизмом, которое обычно имеется даже у секуляризованных американских евреев, а также ощущение того, что елка на Рождество противоречит еврейству (у советских евреев такого ощущения в отношении новогодней елки, как правило, не было).

Мы видим, что выбор варианта, в котором рассказывается анекдот, зависит не только от вкусовых пристрастий рассказчика, но и от фоновых знаний аудитории.

Примечания

1. Понятие "языковой маски" было, повидимому, впервые введено в статье [Винокур 1936] и подробно разработано на материале комедии "Горе от ума" в статье [Винокур 1959]. Именно в анекдотах был отчасти реализован прогноз Г. О. Винокура относительно создания "особых театральных масок, которые будут различаться не по костюму, …а по языку" (цитируется по [Винокур 1990, с. 356]).

2. Кажущееся исключение — серия анекдотов о Штирлице, рассказываемая в прошедшем времени, напр.: Штирлиц склонился перед картой Советского Союза. Его неудержимо рвало на родину. Однако дело здесь в том, что такие анекдоты рассказываются не от лица рассказчика анекдота, а от лица "закадрового диктора", который является как бы одним из "персонажей" анекдотов о Штирлице (пародируется "закадровый голос" Копеляна из телевизионного фильма "Семнадцать мгновений весны"); ведь на использование глагольных времен в речи персонажей анекдота ограничений не накладывается.

Винокур Г. О. Язык "Бориса Годунова" // "Борис Годунов" Пушкина. Л., 1936. С. 125–158.

Винокур Г. О. "Горе от ума" как памятник русской художественной речи // Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С. 257–300.

Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990.

Карачевцев С. (ред.). Тысяча двести анекдотов. 2ое изд. Paris: Librairie de Sialsky, 1978.

Косулин В. Д. (сост.). Тосты и застольные речи. Спб: Диамант; Золотой век, 1998.

Ничипорович Т. Г. (сост.) Анекдоты о новых русских. Мн.: Литература, 1998.

Харковер В. И. (сост.). Анекдоты! Вып 1. М.: Вихрь, 1993.

Шмелева Е., Шмелев А. Этнокультурные стереотипы в речи языковых меньшинств // Aspekteja. Tampere, 1996. С. 323–331.

Шмелева Е., Шмелев А. Рассказывание анекдота как жанр современной русской устной речи // Труды Международного семинара Диалог’98 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. Т. 1. Казань, 1998. С. 262–271.
Материал размещен на сайте при поддержке гранта СARN99-WEB-II-27 Американского Совета по Международным Исследованиям и Обменам (АЙРЕКС) из средств, предоставленных Корпорацией Карнеги - Нью-Йорк.