<< На главную страницу

С.Ю. Неклюдов

Борис Львович Рифтин

В гуманитарном знании есть области, редко посещаемые исследователями. Это не значит, что они хорошо изучены или малозначительны для культуры (и мировой, и национальной); зачастую дело обстоит как раз противоположным образом. Причина невнимания к ним обычно обусловлена инерцией научной традиции, которая следует когда-то сложившимся приоритетам и не испытывает потребности в их корректировке. Положение специалистов в данных областях двойственно: с одной стороны, их уникальность несомненна и, как правило, признается научным сообществом, но, с другой, такой специалист не может не испытывать своего рода “научного одиночества”, обусловленного дефицитом диалогических отношений с коллегами, не владеющими или не интересующимися его предметом.

Подобным предметом является китайский фольклор. Отношение к культуре Китая почти исключительно как к письменной привело к тому, что тексты китайской устной словесности (на самом деле чрезвычайно обширной), как и вообще народные традиции Китая, изучались мало — во всяком случае за пределами своей страны. Специалисты в данной области чрезвычайно редки; во всяком случае за долгие годы востоковедческих занятий мне посчастливилось встретить (опять-таки за пределами Китая) только одного китаиста-фольклориста — Бориса Львовича Рифтина.

Когда заходит речь об учителях, Борис Львович называет три имени: В.М. Алексеев, В.Я. Пропп, Е.М. Мелетинский. От замечательного отечественного синолога, академика В.М. Алексеева, профессора восточного факультета ЛГУ, студент-китаист усваивает принцип комплексного изучения литературы, фольклора, народного искусства и народных верований; под его влиянием складывается отношение к китайской литературе не как к изолированному феномену, а как к части мировой литературы, с одной стороны, и словесности дальневосточного ареала, с другой (хотя для синологии такой подход отнюдь не самоочевиден). Впоследствии, в своей фольклористической деятельности Борис Львович распространяет подобный принцип на исследование мифологических, сказочных и эпических традиций Китая (в частности, обратившись к проблеме миграции индийских сюжетов в дальневосточный регион) и делает это исследование в полном смысле слова компаративным.

Интерес к фольклору неразрывно связан с интересом к живой устной традиции. И вот, начиная с первого курса и на протяжении ряда лет (1951, 1953, 1954 гг.), Б.Л. Рифтин ездит для изучения разговорного китайского языка в Киргизию к дунганам — китайским мусульманам, относительно недавним выходцам из Китая. Работая в колхозе подручным каменщика, он впервые слышит исполнение сказок и песен, делает свои первые записи сказочных текстов (они положили начало его исследованиям как собственно дунганской, так и китайской сказки¹). Там же слышит он и сказание о Великой стене, которое впоследствии ляжет в основу его кандидатской диссертации (1961)² — в ней по письменным источникам, по фиксациям устной традиции Б.Л. Рифтину удается проследить особенности более чем тысячелетнего развития данного сюжета в его разных жанровых воплощениях, показав тем самым, какие безграничные возможности для изучения истории фольклора дает материал китайской словесности.

Как профессиональный фольклорист Б.Л. Рифтин получает подготовку у В.Я. Проппа — также еще в студенческие годы, в течении трех лет (1952-1955 гг.) слушая его курсы и занимаясь в его семинаре (на филологическом факультете и на факультете народов Севера ЛГУ). До конца жизни Владимир Яковлевич внимательно следит за научной деятельностью своего ученика. В отзыве на его докторскую диссертацию³ он подчеркивает, что автору успешно удалось “установить закономерности перехода литературной эпопеи, имеющей своим источником фольклор, обратно в устную сказовую традицию”, рассмотреть обе направленности движения между фольклором и литературой. Он высоко оценивает мастерство, с которым проанализирована “совокупность всей художественной системы традиционного прозаического сказа, включая формы исполнения (речь, жесты, мимику, интонацию), это мог сделать только живой и вдумчивый слушатель, по книгам этого не сделаешь” (и действительно: в Пекине Б.Л. Рифтин имел счастливую возможность ознакомиться с исполнением народного сказа, так сказать, в естественных условиях). По мнению В.Я. Проппа, “хорошо раскрыта фактура фольклорных произведений, а именно она в первую очередь определяет успех у слушателей и художественность изложения. Точно и четко показано в работе, как авторский текст переходит в фольклор и что притом получается, очень хорошо говорится о детализации описания в письменном и устном повествовании, об отличии между эпическим и драматическим искусством. Продуманно решается спорный вопрос о взаимоотношении между сказительским текстом, письменной литературой и традиционным фольклором” В.Я. Пропп поддерживает как предложенную Б.Л. Рифтиным методику “сопоставления вариантов китайского прозаического сказа с разбивкой на отдельные действия”, так и “введение новых терминов (“узлы”, “интервалы”, “плоскости повествования”)”⁴. Можно добавить, что методика Б.Л. Рифтина и действительно может быть весьма продуктивно использована в гораздо более широком круге фольклористических исследований.

Вскоре после окончания университета Борис Львович переезжает в Москву и поступает научным сотрудником в Институт мировой литературы АН СССР. Здесь он работает до нынешнего времени — уже более сорока лет, пройдя все ступени научной иерархии (от “младшего” до “главного”), защищает кандидатскую и докторскую диссертации, выпускает подавляющее большинство своих трудов (их список к настоящему моменту насчитывает несколько сотен), становится членом-корреспондентом АН СССР (РАН). Примечательно, что зачисляется он в ИМЛИ в один день с Е.М. Мелетинским, также оказавшим сильнейшее влияние на молодого востоковеда в его сравнительно-типологических занятиях мифом, сказкой и эпосом. В частности, именно под этим влиянием Б.Л. Рифтин продолжает работу (начатую еще В.М. Жирмунским) по компаративному расширению круга типологически однородных эпических мотивов, вводя в него китайский материал, до того совершенно неосвоенный; для синологии это — еще один убедительный опыт включения самобытных традиций Китая в контекст мировой культуры. С другой стороны, Б.Л. Рифтин впервые в филологии последовательно применяет к китайскому фольклору аналитические приемы русской фольклористики. Первым в отечественной науке обращается Б.Л. Рифтин и к углубленному исследованию китайской мифологии, причем не только древних традиций, реконструируемых по книжным памятникам, но и к ее живым формам, связанным с современными религиозными культами (что также раньше не делалось). Результат — монографии, статьи на русском и китайском языках, грандиозные библиографии по данному предмету⁵ .

В 70-е годы Борис Львович много занимается китайскими сюжетами в монгольском фольклоре, прежде всего — синтетическим жанром “книжных сказов” (бэнсэн улигэр), причудливо сочетающим в себе стилистические черты монгольского героического эпоса с тематикой китайских историко-авантюрных повествований. Он ездит в монгольские фольклорные экспедиции (1974, 1976, 1978 гг.), записывая и изучая уникальные образцы творчества восточномонгольских эпических певцов (хурчи)⁶. А с 1992 по 1998 г. Б.Л. Рифтин преподает в университетах Тайваня, читает китайским студентам курс китайского фольклора (а один год — также и русского) и руководит научной программой по собиранию и изучению устных традиций аборигенов Тайваня⁷ . Это второй случай в русской науке после Н.А. Невского⁸, еще в 20-е годы собиравшего фольклор в этих краях. Б.Л. Рифтин едет по следам своего знаменитого предшественника, дополняя его наблюдения и отмечая изменения, которые произошли в течение этих семидесяти лет.

Если отвлечься от того огромного значения, которое труды Б.Л. Рифтин имеют для китаеведения (шире — для изучения словесности всего дальневосточного региона), и кратко резюмировать уникальный опыт Рифтина-фольклориста, то следует признать следующее: современное исследование фольклора достигает тем больших успехов, чем эффективнее используются методы сравнительного и типологического анализа. В книгохранилищах и архивах, в дунганской деревне и в павильоне пекинского сказителя, в монгольских степях и у аборигенов Тайваня Борис Львович всегда оставался верен сравнительному и типологическому методам, рассматривая каждое явление не только в его своеобразии, но также в широком контексте мировой литературы и мировой культуры.

Примечания

1. См., в частности: Герои и сюжеты китайских сказок // Китайские народные сказки. Пер. с кит. Б.Л. Рифтина. М., 1972; Художественный мир дунганской сказки // Дунганские народные сказки и предания. Под ред. Б.Л. Рифтина. М., 1977.

2. См.: Рифтин Б.Л. Сказание о Великой стене и проблема жанра в китайском фольклоре. М., 1961.

3. См.: Рифтин Б.Л. Историческая эпопея и фольклорная традиция в Китае (Устные и книжные версии "Троецарствия"), М., 1970.

4. Цит. по рукописному тексту (январь 1970 г.), хранящемуся в личном архиве Б.Л. Рифтина.

5. См., в частности: Рифтин Б.Л. Послесловие, комментарии, библиография, общая редакция книги: Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1987 (1-е изд. — 1965); Рифтин Б.Л. От мифа к роману. Эволюция изображения персонажа в китайской литературе. М., 1979; статьи по китайской мифологии в кн.: Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1-2. М., 1988 (1-е изд.).

6. Рифтин Б.Л., Цэрэнсодном Д. Сказ "бэнсэн улигэр" и проблема литературно-фольклорных взаимосвязей // Литературные связи Монголии. М., 1981; Рифтин Б.Л. Из наблюдений над мастерством восточномонгольских сказителей (Магтал коню и всаднику) // Фольклор. Поэтика и традиция. М., 1982; Riftin B. Probleme des Studiums der Biographie von Interpreten der Erzaehlungen des Bensen Uliger // Fragen der mongolische Heldendichtung. Teil II. Wiesbaden, 1982, S. 116-137; Riftin B. Die Beschreibung der heldischen Zweikampfes im ostmongolschen Epos // Fragen der mongolische Heldendichtung. Teil V. Wiesbaden, 1992, S. 145-182.

7. Монография на китайским языке (“Сравнительное изучение мифов и сказок аборигенов Тайваня”), написанная Б.Л. Рифтиным по данным материалам выдержала уже два издания (Тайчжун, 1998; расширенное изд. — Пекин, 2001). Подготовлены к печати мифы и песни народа атаял (тая), мифы и сказки народов бунун и сэдэк.

8. Невский Н.А. Язык и фольклор народа цоу