<< На главную страницу

Новые материалы фольклорно-этнографической экспедиции Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ

Тексты записаны в пос. Северный Коммунар Сивинского района Пермской области в сентябре 2002 г., собиратели М.В. Ахметова, А.В. Козьмин, В.С. Костырко, А.В. Рафаева, О.Б. Христофорова. Оригиналы фонограмм хранятся в ЦТСФ РГГУ.

 Фотографии

НЕСКАЗОЧНАЯ ПРОЗА

О заблудившихся в лесу

№ 1. Родители детей проклинают, так ты изругаешь вот его в минуту в какую — он уже проклятый. [Собиратель: Не все же?] Да. Не все же. В какой-то час там. Не все же так.

Вот у нас у своих, это не какое-то, не какая-то там, как это сказать, что враньё или какое. Кулиги, слыхали Кулигу? Вот, это тоже там ходят они. По Кулиге-то. Там жили, мамы племянник. Мою маму. Вот, он председателем в колхозе был. И вот у ней сын. Надо ведь в эту пору, ему надо идти в школу. А она, мать его, сказала, надо дома картошку чё копать: «А ты пошёл школу. Да провались ты с этой школой». И он пошёл, и вместо школы куда-то пошёл и пошёл. Идёт, ну взрослой, в большом классе уж учился, взрослый парень. И пошёл, и пошёл, там лог есть, куда-то пошёл.

Шёл-шёл, ну ему дорога кажется, всё. Он идёт-идёт, вдруг там дед попался ему. Пошли, давай. И они идут с дедом. Идут лесом, идут-идут, там попадают дома, всё такое, куда он его ведёт? Он идёт, ему кажется всё хорошо. А это лесной был, его повёл. Спали, говорит, зайдут в дом, спят на этом, постели, перина, всё. А потом ведут, всё, он его гости заводит. Всё там едят чего-то. Водил-водил, а потом он его отпустил. Спали они под ёлкой, на этим, хвое, это была перина, ему казалась, а ели они заячьи, эти, говёшки, да что там. Это всё казалось ему. Еда хорошая. Вот он так водил-водил, а потом отпустил. Он его долго водил.

А потом он вышел там на станцию, на какую-то он станцию, я уже забыла. Ну в Удмуртии там ещё станция. И он уже не знает, где домой идти, куда. Вышел этот парень, Васей звали. А там уже везде отец, везде пишет, в газеты и всё-всё везде. Там уже прочитали, всё такое, и узнали. Его приняли в столовую работать. Он там работал в столовой, потом везде стали писать, звонить, что вот такой-то такой вроде. А он уже забыл фамилию свою. Потом разузнали там всё отец уже везде созванился и всё такое. Он партейный был, всё. А он его не узнал, и ничё. А потом он домой привёз его, дома, а рассказывать он не велел ему всё. Этот дедушка.

Собиратель: Лесной?

Да. Он вот, мама-то тётка будет, вот он рассказывает так, сдержанно. Всё не рассказывает. Вот это всё правда (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 2. Я же позапрошлый год... нынче уж прошлый год не ходила. Пошла по эту... вот, колдуны, говоришь, у нас тоже одна женщина тут есть <...> Ей Мариной зовут. Она... все люди на ё обижаются. Я пошла там под Совны, я знаю, бывала. И всё, там грибы есть, по ягоды, и трава душица есть. Я там много раз ходила. Я пошла туда, она говорит: «Ой, чё, за грибами пошла? Ой, какая стряча хорошая». Ну, надо знать, что идти, дак вот, вот так вот, кукош казать, вот сделать вот так вот. Идти. А я ей ничего. Ну пошла, ну вроде с молитвой, то ли чё. Пошла, иду, иду, вовсе не ушла оттуды те я ушла вот туда. Шла, шла, шла, каки-то лога попадат, мне лес, лога, лога. Я не грибы, ничё не собираю, не знаю, куда иду. Выйду в поле — там посеяно. Я не знаю, все трактор на дороге, я не знаю, куда идти. Ходила, ходила, ходила, да это что такое? Я сразу подумала, что это мне Маринка направила. Я давай чё-то перевернула наниз, это, куртку.

[Собиратель: Наизнанку?] Да. Наниз, это чё такое. Потом вышла туда, к Серафимовску, вот вышла, вот пошла сюда под Совны, к Серафимовску, вышла вот сюда. На поле. И я не узнаю. Куда я вышла-то. На поле вышла, я вижу свой посёлок, вот этот, вверьху-то там, тот, вот туда посёлок, он видно. А я не знаю, я думаю, (нрзб.) что ль, я вышла, я ничего не знаю. Вышла на дорогу, идёт. Трактора идут, два трактора, один прошёл, другой маленько позади. Я иду, руку подняла. Спросить, куда я вышла, я не узнаю своё это. Вышла, подхожу к трактору, из трактора голову высунул, наш, поселковые, председатель. Николай Артёмович. Он говорит: «Чё, тётя Лиза?» — «Николай Артёмович, я заблудилася». Он говорит: «Чё, а тебе куды надо?» — «Домой». - «Дак вот дорога-то, — говорит, - вот иди, вот тут в Гришино, и тут дорога». Я вышла, и не знаю, куда идти. Вот ведь как бувает. Говорят, она так делает. Отводит, говорит, и всё ведь<...>

Я иду, она сидит, вот тут опять мене. «А чё ты ушла туда, а чё-то ты идёшь?» — Я говорю: «На огород заходила». И как всё совпалося. Вот так вот. Говорят, она скотину может попортить. Говорят, у коров молоко отнимет. Потом к её пойдут, на чё-то пошёпчет (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 3. Нож — да, я вот слышал у своей матери, она, э... была война, значит, перед войной ее направили на лесозаготовки, и на сплав еще там отправили. И вот я не знаю, то ли она на сплаве была, то ли чего, ну, короче, она там жила, после когда война началась. И мужики, мужиков взяли на фронт, на войну. А они остались там. И, значит, кто-то домой побежал, кто-то так. И, значит, э... мать там жила, э... нашла себе хозяина и жила она там лет 15, наверно.

И вот один раз они поехали за сеном. За сеном, сено, как это. Метать. Копнить сено. Вот. А ведь Ильин день. Ильин день, знаете, нет, что это праздник? Вот, Ильин день. А значит, праздник. Ну, и у них сели они обедать, и вдруг у них сено стало крутиться. Вот, значит, крутилось-крутилось, а мужик, это хозяин, взял просто так, бросил нож. Бросил, и вдруг нож потерялся. Он думает, что такое, нож потерялся. Не мог найти. А он как раз, хотели пирог рыбный разделать. И ножик потеряли. Ну и, значит...

На второй день он лошадь потерял. А лошадь была колхозная. Ну, он пошел лошадь искать. Ну, ему ведь могут штраф дать или посадить, раньше ведь строго было насчет этого. Значит, он пошел лошадь искать. Ходил-ходил в лесу, и вдруг увидел — стоит дом. Стоит дом. Заходит в этот дом, так пить захотел, ведь вроде, ну, жарко, лето. Пить захотел. И, значит, там старик со старушкой живут в этом доме. «Ты че, - говорит, - вроде пить захотел?» «Да вот, хожу, - говорит, - лошадь ищу, уже вот наверно полдня хожу и не могу найти, а пить, - говорит, - хочу». А смотрит, на столе вроде каравай хлеба (нрзб.), вроде каравай хлеба и евоный нож, воткнутый прямо в каравай. Представьте, в доме у них. Ну, он думает, как так?

А потом: «Че, - говорит, - на стол-то смотришь? Вроде кушать хочешь?» — «Да нет», - говорит. Ну вот, хозяин-то старухе говорит: «Старуха, слазь на печку, теплу брагу налей, пусть попьет вроде, пить человек хочет». Ну, она вроде слазила на печку, спустила, это, брагу. Он пиво пил, пил — все равно пить хочет. Стал... неправское же всё. [Cобиратель: Какое?] Ну, неправское. Ну, всё же это, привидение. Ну, это, он сидел-сидел, потом чё-то догадался. Ну, думаю, сотворю молитву. Сотворил молитву — значит, сидит на пне и пень перед ним мохом оброс. Мохом, ну как каравай-то, хлеб. В моху нож воткнутый. А и лошадь рядом, где-то метра за три. Привязана. Вот тебе и пожалуйста, все нашел, и нож, и лошадь нашел. Вот такие чудеса (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

№ 4. Короче, мать моя коров пасла часто. Раньше, в старо время, где она пасла, там когда паут, знаете, паут? [Нет] Такие большущие мухи. Они кусаются. Вот. Это паут, значит, кусают, и днем нельзя коров пасти. И ночами пасут, значит.

И вот в одно время у одних пасли, значит, хозяйка была такая вредная и скотину посылала, если, допустим, кто-нибудь досадил, так сказать, этой, хозяйке, а лежит — «Неси тебя леша!», ну зачем на скотину так сказать? И у них теленок потерялся. Я сам лично, сам, своими ногами ходил, этого теленка искал, а там было, как это, вроде, окорчеванного поля, ну, лес был, это, его окорчевали. А корни да пни все сгрудили, вот, на бугор. И видели, что вот где, то есть не видели, а теленок пошел. Вначале-то видели. Его погнали. А потом когда, значит, коров домой погнали, ну, он снова потерялся. Потерялся — нет, нет теленка, ну что, приходим домой, и эта хозяйка на мать кричит: «О, ты мне теленка не отдашь, вроде будешь летом бесплатно пасти. У нас». И еще будешь доплачивать. Ну ладно, бесплатно — бесплатно. И ходили — у нее муж, у этой, у хозяйки, я, мать моя, и у них еще ребятишки двое, ходили с нами, искали, это, это теленка, нигде его не нашли. Главное, при ней кругом обошли, но ведь если, вот, допустим, пень не больше это стулика, и не могли найти этого теленка. Утром, утром он же пить захотел, когда пригнали на то место коров, и вдруг оказался теленок в этих пнях спит. Ну куда он делся, если мы ходили вот так вот, все эти пни, может, пересчитали, его не видели (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

О лешем

№ 5. Вот это тоже мне мать рассказывала. А потом один раз, говорит, иду, там деревня есть, Вогулка. Село, там мама моя жила <...> До Вогулки, наверно, километра три. Пешком идти. А по объезду 6 километров. И вот она идет, и вдруг видит, в стороне старичок идет. А раньше, это, ну, в старое время, ну, фартук был — здесь как нагрудка и сзади как подвид плаща, как у плаща бывает. Ну и, значит, это, идет, и за поясом топор воткнутый. Идет снег, тоже, идет — хруп-хруп, хрустит снег под ним. И вот шел-шел, вдруг, говорит, ушел вперед меня и давай елку рубить. Вдруг елка пала поперек дороги. Я, говорит, дохожу до этой елки, дошла — ни елки, ни старика нет. Ну, я, говорит, испугалась <...> Увидела, говорит, такое, и испугалась. Потом говорит — нет, лучше, говорит, пойду, пусть дальше будет 6 километров, но там лежало, там трактора ходят. Лучше по тракторовой дороге, чем по это, по лошадиной. Ну, лошадиная была дорога, прямушка. Вот. Ну и она побоялась (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

№ 6. Вот, у нас, я жил на это, до этого в Путино я жил. Вот. Там одна женщина... ну, она, конечно, нет живa, э, мне рассказывали про нее. Она, гът, с лесным зналась. Она такая была, что зналась с ним. И уйдет в лес, значит, на пень положит стряпню свою, каку настряпат, и он, значит, приходит. Ну, берет у нее, значит, сигареты пачку, и всё на пень положит... На второй день приходит — уже, значит, нет это. А кто ел — неизвестно. А я слыхал, что, якобы у него... У нас четырехугольный дом, а у него трех... это, треугольником дом евонный. А кто видел, я уж это, конечно, не могу сказать. Вот, я такие слова слышал, слыхал.

Вот, еще что слышал. Это было, конечно, может быть, я не знаю, я помню, не помню, но в детстве, э... Было это, конечно, вино в четвертях. Четверть. Вино. И вот это, значит, лесной пришел в магазин. Продавцу говорит: «Дай мне четверть». Ну он, это, распечатал эту четверть, выпил, поболтал так, поболтал-поболтал, выпил, потом вторую четверть просит. Продавец говорит: «Так это, вроде... Так ты мне еще за эту деньги не отдал. Опять, это, просишь». — «Да сейчас отдам, вот только выпью». Ну, и он, это, э, ему вторую четверть достает. И, значит, это, сказал... Он, когда выпил вторую четверть, достает, это, правда, еще не достал деньги-то, а просто: «Вот, посмотри у меня через лево плечо». А он как раз осенью, вот, я забыл, в какой день, значит, зверей перегонят с места на места. Вот, если перегонит этих зверей на какое место, они на том месте до самой весны уже никуда не переходят. Там живут. И вот, значит: «Посмотри у меня через лево плечо». Ну, посмотрел, и там и зайцы, там и э... и все-все звери бегут, это... И, значит, даже, продавец удивился, как могут так... А он не догадался, что это был лесной. А потом когда этот ему деньги дал, вот отдал деньги и сам ушел. Только ушел — у него оказались клёновы листья. Вместо денег. Вот тебе и пожалста. Дак ясно дело, что лесной. И исчез, просто вот как растаял старик.

[Собиратель: А он на кого похож?] Ну, похож, как вроде старик, старик. Ну, такой же как... Борода... (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

О колдовстве и порче

№ 7. [Собиратель: А что, порчу наводят?] Конечно. Ты думаешь, на того на нас, на батюшку, не навели, что ль? [Собиратель: На батюшку навели? А кто?] А хто знат. [Собиратель: А в чем это выражалось?] Что он, он такой был тоже хороший, вроде всё, и вдруг запил. Вдруг запил. И тут с одной женщиной погулял. Вот и всё.

[Собиратель: Это порчу навели?] Тут вот это же, Зоя, ведушая, сумку весим, она стала сумку брать, а там как бы свекла. Вот такая вот, как бы свекла. Вся высохла. И лежит тута. Хто-то подложил чего-то ведь. А надо чё брать всё тако. И свечки ходят ставят нам такие.

[Собиратель: Какие свечки?] Ну вот покупают и чего-то их делают. Надо брать — во имя Христа и Сына Святаго Духа. Надо всё перекрешивать. А это не попадёт колдовство. Надо всегда. Один мужчина сенинский, вот там вот, (нрзб.), нет, Сенино здешнее. Двенадцать километров. Он какой-то такой был, не знаю. Все его чего-то там, колдует, все говорят, что он сам баловал. Он пришёл свечку на Велик четверг ставить, а я у свечей стою. Он свечки купил, три свечки, у кержаков, знаешь, вы бывали на молении у кержаков? <…> У них свечки большие, восковые. А у нас-то маленькие, тонкие. Есь по рублю, есь и по два, есь и по три. Всякие. Вот он купил по два рубля, три свечки, перевертел их верёвкой. Они же в подсвечник не встают. Он чё-то ставил, ставил. И я думаю, что ему надо толстую. Я там заведущей сказала. Настя, говорю, гляди, — показала. Она ему большие свечки дала. А он всё равно эти зажигает, и сям стоит, на кого-то колдовал. Переплёл три свечки и перевертел. И стоит тут, пока они горят. И много делают — свечку принесут и на мелкие части её переломят, переломят, переломят, и туда положат. В яшичек. Вот это зачем? Значит, что-то колдуют, на кого-то. А у нас, все, кто пограмотнее, говорят, что надо только брать во имя Христа и Сына Святаго Духа, тогда в руки брать. Тебе ничего не попадёт (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 8. Ну а вот эти, уже не секрет, вот, в Сенино, моя сеструшка. Фотинька. Ну она, в школу ходили, всё, а потом что я там, всю молодость прожила. А она в деревне была тут всё, ну и в деревню, в Сенино уехали, она взамуж вышла, пила. Пили, там пьют все, пила, и говорят, что баловала она там чё-то, её побаивалися. Она была мужа старше на год, или как, или было уж её как. Вот, и так что она чё-то замечали её, побаловали, побаловала.

[Собиратель: Это значит, колдовала?] Ну, видимо, что-то баловала. Ну я не знаю. А я ещё приезжала в отпуск, и меня сестра Матрёна говорила. Ну я спрашиваю, интересно же, все школу ходили, я потом скоко лет, я много лет не приезжала туда. Она говорит: «Ты в Сенино иди, дак язык-от больно не выставляй». — «Как не выставляй язык?» — «Ну, не посмеивайся и там что-то так, такое. Иди себе, молитву потваривай». Я говорю: «Чё?». «Да, — говорит, — и Фотинька-то, говорит, знает там всем». — «Как?» Фотинька, Пашкина, мы ее звали всё. Фотинька Пашкина. Я говорю: «Неужели, как она, где научилась?» — «Да Бог знает, где они», — говорит. Всё, они, говорит, тут балуют. Ну а потом я здесь уже жила вот, приехала, а она пила, и не могла дойти до дома до свои, чё там, каки улицы, Шанхай звали, дома свои. До своего дома не могла дойти и замёрзла. Ну, наверно, спьяная была и замёрзла. И-от, стали хоронить, у её в подполье нашли туесок, ну бурачок, туесок, берестяный такой, там нашли у её туесок стоит, это, говорит, открыли — там полно одны мизгири. Это всё там у ёй гадость всякая. Вот, этот мизгирёк, значит, он, на кого она придумала посадить, и всё. Так вот, вот все вот тут говорили. Сенинские. Вот что. А она ведь не больно старая ищо была, всё так вот. Ну не знаю, она год моложе, год меня старше. Така белая была. Где она научилась, и как, и чего (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 8 а. [повторная запись] Раньше ведь много такого делали. Дак у нас же в Сенино ведь есть. Ой, Господи. Одна, вот школу ходили вместе, Фотиньей звали. А она откуда-то, вот эти книги, читала она откуда-то, и, ну она, они же погибают потом. Они же безо всего, без всякой веры погибают. Начала она пить, пила, пила, и в посёлке дома, не дошла дома, умерла. А потом у ней нашли там бурак, бурачок, знаете бурак, из берёсты раньше делали, ну вот, щас и бетон, термос, всё есть, и всё такое, относить. Канистры щас пошли. А раньше это было из берёсты, там, бурачок. Туесочек. Пить носить там в поле ли что. Это не было. Этот бурачок стоит в подполе, там открыли, и там одны мизгири полные в бурачке. Это вот ведь и гадала.

[Собиратель: А что она с ними делела?] Ну она чёртика садила. Икоты же здесь полно. Поставят икоту тебе, и она матерится и, и всё, а ты не знаешь. Не ты, а она будет материться (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 9. Дак ведь этот, Никита тетку, он ведь не так портил. Словами. А без всякой без воды. А как он портил? Ну, короче, он к ней пришел, это, и говорит, это: «Марья... — ну, ее тоже Марья имя, — Марья, дай, говорит, мне». Ну, знаете, это... Она: «Да ты че, — говорит, — Никита, ты мне, ты мне в сыновья годишься, просишь у старухи». — «Ну дай, дай, че тебе, — говорит, — жалко, что ль? Умрешь ведь и сгниешь» <...>

Он, это, просил, она... «Ну, — говорит, — если не даешь, вроде, оставайся, говорит, вроде. Потом, — говорит, — меня вспомнишь». И действительно, только она ушла, то есть он ушел, и всё. На второй день ноги отнялись. И она до самой смерти не могла даже в доме ходить. Вот какие так. Пока она дойдет до порога, если она захотела по-большому или по-маленькому, вот, пока идет по порогу, у нее вот так дорога, насыплется. Не могла уже ходить. И терпеть не могла» (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

Обучение колдовству

№ 10. И... Ну, по книге я не знаю, научишься, нет, а от кого-то... Сложна штука. А у нас вот э... в деревне, вот, на моей родине один был колдун. Это, сын евоный, пап, говорит, научи меня. Он говорит: «Ну, давай, научу». А надо 12 бань пройти. Чтоб туда все перенести. И тогда будешь вроде как колдуном. В каждой бане свой, свои там номера показывают это. Допустим, ну, он идет в баню, и там ему то какой-то зверь покажется, то еще что. Надо все это проходить. Через пасть этого зверя. Вот. А он прошел всего 6 бань. А остальные 6 уже не мог. Это в 12 часов ночи надо идти.

[Собиратель: Каждую ночь по бане или все 12 за одну ночь?]

Нет. Каждую ночь по бане. Или можно, но это, конечно, трудно, это, можно вообще с ума сойти. Надо, когда он прошел 6 бань, и потом помешался умом. Но раз отец сам колдун, он его вылечил. Шоб это. Сам вылечил его (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

О черной книге

№ 11. Вот продают какие-то книги. Какие-то маги, или как она называтся. Вот Кристина, вот тут. Муж у ней прошлый год, или позапрошлый, он у ей умер. Тоже, в двенадцать часов чего-то пошёл в баню, и в бане умер. Хороший работник был, богатый. Ну как богатой, деньги были, дом очень хороший, и отопление, и всё-всё у него. Да, Кристина против Тони-то живут там, наискосок. Вот она какие-то книги читала. И вот она придёт в церкву, сама голосом ревёт и с батюшкой спорит. Всё ей не так. Вот всё батюшку переспариват. Всё не так и не так. Батюшка ей доказыват: «Я тебя слушать не хочу, и всё». А потом она пустится в слёзы, и стоит, и ревёт, и ревёт. Красива, высокая женщина. «Ну и, ну брызните там её водой святой». Брызнут её водой сколько раз, а сама всё чё-то, нет-нет – опять в церкву идёт. И всё время она спорит с батюшкой. Служба идёт не так. Она читает, не так надо. Всё. Он говорит: «Я по-твоему не хочу. И ты меня не убедишь, и лучше ты со мной не связывайся». Вот, батюшка Феофан. И тот был также. Ну вот она вот одолевает, придёт, всё время спорит. И она потом, чё-то ей неладно же было, она что-то чё-то делала, и всё сама, ну она уже такая была, чего-то. Вот начитаются эту книгу, какую-то у ёй. Теперь она, у кого спина болит, бабы говорят, она хлопнет, говорит, так по спине, и спина не болит. Вон Галька у нас тут. Ну, гот, спина болит-болит, я говорит, ой, у меня как спина болит. «А подожди, - говорит Галя, - щас не будет у тебя спина болеть». Она, гот, меня похлопала два раза, говорит, и раз, я, говорит, полчаса хожу, спина не болит. Вот она чё-то такое делала. А потом она стала её, чё-то не знаю, книгу эту, кажется, сожгли, что ли, или чё-то не знаю я. Чё-то дети её уже замечали, всё. Сам же всё время хозяин корову гнал, встречал, она что-то уже того у ней было, у этой Кристины. А потом она церкву вот ремонтировала, нынче зимой тут, осенью, я говорю: «Вот как ты, Кристина, это чё?» А со мной ведь очень ведь было плохо, я ведь совсем, гот, на тот свет не ушла уже. Ну я была уже не знаю. «Да как ты, - говорю, - вот тебя батюшки, а ты чё?» Теперь она нормально ходит в церкву, в церкви помогает что-то там, вот деньги она много дала на это. Она, гот, читала, вот эти, эту книгу читала. Они в магазине где-то, на базаре продаются. Эти книги. «Я читала, и совсем». И вот у ней, мужа своего загубила. Чего-то ночью, своя баню, ночью баню. Вот, он пошёл мыться в баню, и куда-то, за каменкой нашли его неживого (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р., православная, пос. Северный коммунар)

О пошибке

№ 12. Когда-то мама рассказывала, что она ещё была девушкой, ну девчонкой маленькой, они жили в Бауманской. Поехали к кому-то, к каким-то знакомым. За малиной. А вечером спать ребят-то уложили на сарай. И они рассказывали какие-то страшные сказки, потом про пошибку, ну в общем, что-то было страшное тоже, и ей было страшно вставать. Ну и кто-то предложил из детей, что кто смелый, кто сбегает в баню? И мама вызвалась, говорит: «Я схожу». — «Ну а что ж ты, как ты оставишь там такой след?» Ну и придумали, что ты воткни в подоконник булавку. Утром встанем и посмотрим, если ты была, значит, булавка будет там. Ну дали ей булавку, она побежала. Смело зашла, говорит, в эту баню, воткнула булавку и собралась только выходить, и слышит — едет женщина. На телеге. Это была работница тех хозяев, у которых они ночевали. Её что-то вечером долго ждали, и все беспокоились, что почему её, Марьей её звали, что-то Марьи долго нет, где она припозднилась. И вдруг она услышала, что Марья едет, откуда-то с поля. Поёт песню. Лошадь идёт спокойно, телега поскрипывает. И, видимо, по глупости, по малости она присела у порога и дождалась, когда Марья станет проезжать мимо, и она взяла и похлопала в ладоши. И оказалось так гулко — в пустой-то бане, она из-за порожка это сделала, что это сильно раздалось, лошадь испугалась и, видно, понесла. А Марья, не ожидая такой прыти от лошади, что-то охнула, крикнула там, и застонала, заревела. Ну, мама говорит, побежала скорее обратно туда на сарай, пока не поймали, не заметили, что она тут натворила. Пришла, ребятам рассказала: я Марью, говорит, испугала щас. Ну на том кончилось (нрзб.)

Утром их подняли, что пора идти за малиной в лес. Вставайте. Зашли, хозяева, видимо, хотели покормить их. И мама, говорит, тоже зашла в избу. Где-то там, не знаю, где-то в избе, в комнате ли, слышат, Марья лежит и стонет. И пошибка, какой-то голос внутренний, её ругает. Говорит: «Ах ты, такая-сякая». Что ты там у хозяйки лук украла, думала, что никто не узнает, а я ведь всем расскажу. Ты украла, там, что-то, зелёный лук, пощипала, или луковицу с гряды, что-то такое. Ну мама испугалась, что если какая-то пошибка у неё говорит про хозяйку, так она щас узнает, что я её испугала вечером. А хозяйка уже топит баню, что надо Марью эту лечить, мять в бане. И чего-то лошадь испугалась. И она так не сказала, побежали в лес. Она, по-моему, и от завтрака отказалась. Ну вот такое было с пошибкой.

[Собиратель: А у этой Марьи пошибка уже была?] Была, да. [Собиратель: А Вы сами не видели?] Нет. Я не видела. Но вот эта женщина, которая со мной всегда пасла коз, она рассказывала, что эту пошибку могут посадить или в виде мухи, чаще всего мухи. Или каким-то комаром, что ли, залетает, в рот и там начинает развиваться. И рассказывала такие вещи, что из Сенино вот однажды пришли её тётка, как будто имела эту пошибку. Икота ещё её называют. Иногда к ней, говорят, в войну я слышала, такое, ходили много гадать.

[Собиратель: К пошибке?] Да. О своих родственниках узнать, кто там на фронте, живой ли. И говорят, что, вот, она говорила правду.

А тут, это вот, рассказала мне, что её тётка имела вот эту пошибку. А потом, была она старая, видимо, немощная, умирать собралась. И дня три не могла умереть. Но все видят, что она мучается, открыли, говорит, кто-то там сказал, что надо поднять потолочину, поднять на крыше доску, что ли, чтобы свободно выйти там. Потом, что-то она говорила, какие-то красны ниточки привязывали на запястье, руки, по-моему, на шею. На пояс, что ли это. Какое-то вроде такое. Как, оберег, что ли. Считается, я не знаю, что это такое. Вот этой тётке привязали, говорит, ниточки красные, ну и потом она всё-таки умерла. Дали знать родственникам, её племянница из Сенино пришла пешком. Со своим мужем. Ещё кто-то третий с ними был. И когда подошли, кто-то их встретил, что вот, умерла, она, говорит, я так устала. Я щас посижу. Приглашают, что заходи в избу. Я маленько отдохну, говорит, уйдите, я щас зайду. Села на крыльцо и зевнула. И якобы в этот момент ей в рот залетела муха. И что вот она доказывала мне, что муха — это икота. Или пошибка. Которая должна вылететь из умирающей и к кому-то обязательно переселиться.

И она же рассказывала такой случай, что будто, ну якобы было на самом деле. У кого-то тоже была пошибка. Лечили врачи, пытались даже узнать что-то, ей предложили ей операцию, женщине. В Перми. Какой-то профессор за это будто взялся. Ну и оказалось, что разрезали, а ничего не нашли. А потом что-то там всё-таки вынули, в спиртовый раствор, там, положили, в это, всё. А потом у профессора изо рта она кричит. Да матом ругается. «Ах ты, такой-сякой, мать-мать! Хотел меня угробить, да я тебя вперёд упеку!» И вот, что-то, видимо, во время операции, что ль, она залетела. Никогда я не верила ни в какую муху, но в общем-то, вот эта женщина мне много рассказывала (Горбунова Римма Александровна, 68 лет, пос. Северный коммунар)..

№ 13. Вот всё надо с молитвой вот так вот ходить, с этими. Захочут вот они тебе. Ну они захочут, хочут. Где куда токо её поставят, тот пойдёт человек, и в него она залетит.

А бабушка у нас, вот я хоронила, баушку кержанку, я жила. Когда я приехала, я с лесу, в Волгограде была, в воинской части. Я там два года прожила. Я приехала домой сюда, бабушкину квартиру сдала у нас на Спире. А у неё, она не захочет, она не ругается, не хочет она ругаться, если хто-то её доймёт, она будет её матить по-всякому и всё. Есть, она её лечила, потом она не стала говорить. Ей тяжело, очень. Она крест берёт в рот и держит вот, бабушка. А у бани, я её буду в бане мыть, я же вехоткой шоркаю, всё, она начнёт материться: «Гоёдская. Ой, на хер, гоёдская. Не хочу я этого. Не хочу я шоркать вехоткой». Материт меня в бане. Вот. А она не хочет сама. А она, ей тяжело очень, когда она матерится, и всё, ей очень тяжело.

Она, а потом она беременная была. И она лечила редькой, редьку чё-то там делала. И вот она сколь жила, редьку она ненавидела. Если она редьку кто-то где-то там делает, еду, она уже, её захватывает. И она угадывает. Моя сноха поташила моего парня в Павлоград на Украину. Рассчитаться и туда. Она сидит на печке, ой-ой-ой, она шибко любила его, «Ой, Витенька, ты поедешь только там на муку. Тебя там испортят». И так оно было (Елизавета Егоровна Никоношина, 1924 г.р, православная, пос. Северный коммунар).

№ 14. Пошибка — это, ну, кто-то называет «икота», кто-то как. Ну, это тот же, допустим, человек, вот, допустим, хотя бы, ну, хотя бы, вот, ну, от, он.... допустим, нарисовали, вот, куклу. Эта кукла оживает. Они показывают, вот, допустим, примету, пример, ребятишков. Ребятишки чего? Они ж любят картинки смотреть. Вот, нарисуют картинку или соломенную сделают, из спичек, сделают, и он оживает. А потом его спрашивают, ну, вот я слыхал, это, у ребят, не у ребят, у взрослых, уже как — а куда, говорит, эта картинка, ну, кукла-то пойдет? А они вот сейчас поиграют-поиграют, и пойдут туда направлены. К тому направлены. Вот, допустим, на вас если направлено, это, пошибка, она и в вас вселится, эта кукла. Вот, она вселяется, допустим, какой-нибудь пылинкой, или мухой. Вот, проглотишь невзначайно, в рот заскочит, вот тебе и пожалуйста.

[Cобиратель: Так это кукла?]

Ну, вот эта кукла вселяется, значит, в человека. И вот и вот тебе и пошибка.

[Собиратель: А ее как сделать, куклу? Чтоб направить?]

Бывает и по ветру, бывает, если люди же, вот, ходят, которы, и верущи, неверущи, без молитвы ходят из дому. Выходишь когда, через порог переходишь, у меня даже двоюродная сестра, она в Верещагино живет, она мне говорила, что вот, через порог ходить, да и вообще ходить с молитвой. А, говорит, пускают по ветру. Вот. По ветру. И значит, это, она может и на тебя, говорит, попасть (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, зап. в пос. Северный коммунар).

№ 15. [Cобиратель: А пошибка может на никониан перескочить?]

Так она на любого может, если он некрещеный. И не верует в Бога, и с молитвой не ходит. Ходит без молитвы, вот почему нынче много, нынче много ходит таких людей <...> Они выбирают момент. Они ждут момента, эти вот пошибки, которые залетают в людей. Они, они годами-годами сидят. Вот раньше, раньше ведь люди больше молитву творили. Больше веровали Богу. В старину-то еще. Так они на воротах сидели. Одна рассказывала пошибка, я, говорит, десять лет на воротах сидела тебя ждала, говорит. Ворота такие в деревне заходить, были. Загораживались, деревни огораживали, чтоб скотина не заходила. И вот она, говорит, на этих воротах сидела десять лет. Ждала, кто пройдет без молитвы.

[Собиратель: Иван Семенович про куклу что-то говорил...]

Ну, это разные, это нынче, уже современные эти рассказы, че делают. А не про старину.

[Cобиратель: А на дереве пошибка не сидит?]

На деревья? Тоже. Тоже. У нас тут деревья, может (нрзб.) Такие вот березы стоят, вот, такие прям, как грыжа на нее, вот такое дерево, вот так вот наросшее, наросты ж такое, страшно.

[Собиратель: Это все пошибка?]

Да. Это все. Порча. Это все колдуны. Им потому что некуда, на людей не может он шо-то, много ему, от него требуют эти бесы работу, заставляют его делать, садить, он не может.

[Собиратель: И на дерево сажает?]

На дерево. Или на орешник. Штоб угодить им. Он же, его просят, раз научился, значит, делай, работай. Делай, насылай, сади <...>

Вот, вырезают в больницах эти, киста называется. Она всяка бывает, разная, вот, может слыхали? И с глазами, и волосата, там страшно, страшно, всякие виды, всякие виды, человеческого образа и всяко-всяко бывает. Вырезают. Дак вот я считаю, что это и есть, она и есть, пошибка. Как она дается, это я не понимаю. Только дается, она ведь может уйти в любой момент, она ускользнет. Ускользает обычно. Ее ведь невозможно вывести. Если человек постится, или не молится, только постится, не молится, или он постится, и молится, и (нрзб.) добрые, злые дела делает — у него она не выйдет. Тоже. Надо очень много самого себя взять в руки и... Ну, трудно держать в рамках очень. Надо все дела делать хорошие, то, что положено. А если ты что-то одно не исполняешь, она уже не поможет ни молитва, ни Евангелие, не выйдет (Князева Дарья Осипова, 1946 г.р., старообрядка, пос. Северный коммунар).

О приходящем покойнике

№ 16. Вот, одна женщина, ну... это, значит, у нее муж ушел, она осталась, это, беременна. Он ушел на войну, вот, я от стариков слыхал. А у нее еще мать жива была. И вот, значит, э, мальчик уже лет 6, наверно, был, или 5, и вдруг мужчина приходит, ну, как муж ее.

Приходит, ну, они обрадовались, что он вроде живой пришел. Живой, живой, ну, это, мать, это, как тёшша евонна, знаешь, это, пельмяни делает, это, с... гнет, мясные пельмяни и, значит, это, их кормит, молодых. А мальчишка, ну, ихний сын, значит, с ними сидел, ел. И у него вдруг, но это уже опять же, наверно, Господь так посочувствовал ищо, что вилку уронить вроде, у мальчика. Вилка упала на пол, под стол. И он залез вилку доставать, и он увидел, увидел, что у отца копыта на ногах. И прибегат к бабушке, и говорит: «Бабушка, у эт, у нашего папки-то копыта, — говорит, — как у коровы нашей, у буренки». Вот. Ну мать, конечно, бабушка тогда ни это, надо было хотя бы дочь предупредить, что вот такое вот дело. Она ничего ей не сказала. А просто сказала этому мальчику, ну, внуку своему сказала, что, это, иди, говорит, пока поешь пельмяни. А потом вроде, вроде зареви, что бегать погулять охота. Я тебя соберу и вместе уйдем. Дак у нее ума не хватило, у старушки. Надо было и дочери сказать. И вот, значит, он ел-ел — «Бабушка, собери меня, гулять пойдем, бабушка, собери». — «Да перестань ты, перестань, я еще варево варю, сварю варево, пельмяни».

Ну, она сварила, потом бабушка собрала его, и оба ушли они на улицу. Они остались кушать, и вот, значит, он что сделал? Он сразу у жены этой, на ней платье стал рвать, душить ее, короче, задушил. Задушил и пошел искать он старуху. Ну, как тешшу. Пошел их искать, а они сидели на борове. Боров, знаете, такая, боров? Вот, трубка идет, а там, значит, выкладывается еще вот сбоку вот так, по потолку. И потом идет на крышу труба. Вот это считатся боров. И вот, значит, они на боров сели, а когда на боров сядешь или на печку русскую, то, значит, дьявол не может тебя знать. Никакими судьбами. И вот они на борове только и спаслись. И он, значит, когда ее задушил, и, значит, пошел их искать, смотрит — они на борове. «А, — говорит, — догадались?» Это, то что на боров залезли. «Догадались?» — говорит. Ну и значит, это, э... Бабушка, видимо, его оградила крестным знаменем, и он исчез. Вот такие дела. А пришли домой, смотрят — мать мальчика, дочь, это, не жива (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

№ 17. У нас это, деревне Мальковке, ну, конечно, вы не знаете, в Сепыче, ну, Мальковка там есть. Рядом. Километров 5, наверно. Ну и вот в этой Мальковке, значит, одна женщина тоже жила с нечистой силой. Ну, как, вроде, как будто с мужиком жила. А он, у нее тоже так же, вот, на фронте погиб. И все, она с ним жила. А он ей предупредил, чтобы никому не говорить. Вот. Но она, видимо, выпила один раз изрядно, ну и кому-то, видимо, сказала. Что, это, говорит, ко мне мужик ходит. Ну и, значит, это... А он, он, значить, пришел к ней, он, он же знает, нечиста сила, он враг же. Он пришел и давай, это, крышу ломать, и такой ветер поднялся, крышу только вот так вот подымает. Как вроде дышит крыша. Ну и значит, это. И вдруг перестало. У него крыша подыматься. И он к ней ворвался в дом и, значит, он у нее там все внутри исковырял. Так она полгода лечилась. Шобы все это залечить. И даже лежала в психобольнице.

[Собиратель: А она что, догадалась?] Ну, видимо, догадалась. А потом, это, ей люди-то стали говорить: «Да, — говорит, — нечистая сила, ты че, говорит, веришь-то?» (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

№ 18. [Собиратель: А бывает так, у женщины умирает муж, она по нему тоскует, он приходит?]

Да, это у меня наяву было. С первым мужем жила, он помер, порок сердца. Четверо детей <…> Я за другого вышла, а он на мотоцикле разбился вдребезги <…> И вот я потом, когда уже… двоих еще добавила, ребят-то… я ревела, как корова. И вот плакала, плакала, легла спать и ночью пришел он самый, Кирилл, мужик мой. Вывертыват лампочку, в таких в трусах черных, сатиновых и ложится ко мне спать. Руки студёнушшие, ага! Ой, вроде так это я чую. Я ему говорю: «Да ты же умер, ты умер, ты чё ко мне лезешь, умер!». И вот мне руки как почал ломать! Как проснулася вот так, хлоп токо руками своими. «Господи, господи, господи», - так молитву творю во всю ночь. Он мене, когда я еще не проснулась: «О, догадалася!», что не он. Вот есть это такое.

[Собиратель: А кто это приходил?] Кирилл приходил. Это, значит, бес приходил, леший, кто же еще. А представился, что точно Кирилл (Ваулина Мария Ивановна, 1938 г.р., старообрядка, пос. Северный коммунар).

№ 19. [Собиратель: А вот бывало такое, что к женщине ее умерший муж приходил?]

А это раньше и было. [Собиратель: А как?] А чё, придет как мужиком, и всё, вот. Когда у меня умер Иван… А чё, это-то, все равно ведь не он приходил. Он умер зимой, а пришел летом. Пришел, а я в тот день чё-то переживала, плакала. И легла на койку, да чё ли, уснула, видно. Он пришел и говорит «Здравствуйте!». Сказал: «Я завтра приду еще». Я: «Ты придешь – я тебе голову отсеку». Как только глаза-те зболучила, да как я испугалася! Соскочила, да к печке.

[Собиратель: Так это вы спали?] Спала я, уснула днем. [Собиратель: Это как бы сон был или не сон?] А кто его знат, толи во сне я его видела, толи чё. А вечером надо спать ложиться, одна, на ночь положила под голову топор, а на эту, на койку с собой положила ножи. А клюкой все окна перекрестила с молитвой. Клюкой, которой в печке загребают. А больше, слава Богу, не бывал. [Собиратель: А кто это был?] А кто? Черт знает, кто был. [Собиратель: Черт?] А чё, он, говорят, снарядится тоже так же, идет. (Блинова Агафья Никифоровна, 1912 г.р., старообрядка, пос. Северный коммунар).

О перепекании младенца

№ 20. Вот было тут вот недалёко, бабочка. Она сама-то и сейчас живая, и парень этот живой. А ее муж гулял, а она забеременела. Она и сказала, что: «У меня какой-то завелся чертенок». Ну вот, она выходила, ребенка родъла, дак он на чертенка и походил: глаза большушшиё, рот большушшой, нос длиннушшой, а руки ноги как по соломинке только. Этот, вот эта жопочка-та, вот эдак она выставилася, а эта вот, кожа-то, опустилася. Дак вот лежала она в больнице, дак вот сперва уколы делали, потом тожно стали вливания вливать <...> Долго она лежала в больнице и ничего не могли сделать. У нее была мать, она: «Несите, несите домой». Домой она принесла, они с другой со старушкой растворили квашонку и этот, на которой хлеб пекут, как катают, вот ее, замазали эту квашонку, его положили и замазали печку, щепочками протопили, туда, в печку, садили, его перепекали.

[Собиратель: Помогло?] Помогло. Прошлый год, тут есть березник-от, дак я в березник ходила… там белянки растут, я по белянки ходила… Дак тот парень-от, живой такой, здоровеннушшой. Я его давно не видала, дак чую, что как разговор Васин, а по лицу его не могу узнать – такой полнушшой. Он говорит: «Ты чё, тетя Ганя, меня не узнала, чё со мной не разговариваешь?». «Ой, чё, - говорю, - Вася, ли чё?». «Ты чё, я Вася.» Такой здоровеннушшой!

[Собиратель: Который был чертенком?] Который был чертенком.

[Собиратель: А долго его в печке перепекали?] Да я уж не знаю, как там… Где же долго-то. Его посадили, сколь-то посидел, потом из печки достали, по солнышку повернули – еще не испекся, еще снова садили. А тожно уже достали, тут вода, тут всё.  Вот ужо родился младенчик, обмывали, мыли младенчика.

[Собиратель: Как будто заново родился?] Да как заново родился.

[Собиратель: А бывает, что к женщине ходит кто-то, не муж, а.. вот от кого она забеременела?] А она изругала его, ну вот сказала, что… он как у нее завелся в животе, а она сказала: «Какой-то чертенок у меня завелся»

[Собиратель: Подменил, что ли?] Ну, вот в недобрый час сказала, и всё (Блинова Агафья Никифоровна, 1912 г.р., старообрядка, пос. Северный коммунар).

РЕЛИГИОЗНЫЕ РАССКАЗЫ

О заступничестве Богородицы

№ 1. Пришла женщина, девица, пришла в церкву спокойненько <...> Спокойненька такая пришла, тихо, ничего. И подошла к Богородице. Стояла, всё, перекрестилась, стояла, думала, думала всё. Ты меня прости, она очень была богатая, очень у неё много наряду всякого было. Я вот Богу не молилась, я одевалася, но людям я не давала, скупенька была. Ну все так перед это, грехи она все собразила, это выложила всё, а сама всё молчит, думает и всё. А потом Господь сказал... Ну, Богородица сказала, что «Ты, Господь, прости её». Он сказал: «Нет, не прошу. Она бедным ничего не давала». — «Ну Господь, прости вот её, она покаялася». — «Нет, не прошу. Она шибко жила богато. Никому ничего не давала. Ну там, грешила, всё, она на широку ногу жила». Ну как все живут, вот так вот. Ну а та умоляла, умоляла, Богородица. Своего Господа. «Ну прости, ну прости». Ну вот и всё. Она-то вот это всё перед Богородицей все грехи отложила и всё. Бог сказал, говорит: «Ну ладно». И она пошла в Царство. Она в церкву не ходила, а пришла. Вот так. Всё своё, и думы, Богородице выложила, что простите меня за всё. Что я никому ничего не давала, ну есть же люди, всё, что ль, отдать? Хто ведь богатый, тот ведь не даёт. Хто бедный — так это всё. (нрзб.), а богаты ведь не дают. Ну такая была. И вот всё. А потом пришла в церков. Стояла долго, тихо стояла, тихо, смирно стояла. Не шелохнулася и ничего, и всё там перед Богородицей стояла. Это в газете написано. Там много, я забыла уже, она много всего говорила. И Богородица умоляла Господа. Что простите её. Она покаялась (Никоношина Елизавета Егоровна, 78 лет, православная, пос. Северный коммунар).

О помощи святого Николы

№ 2. Ну как, вот когда сделалась перестройка, во время перестройки, хотя вот, ну помните, 50 рублей были металлические? Вот, это 50 рублей. А, да, короче, я приехал, в этот, э, станция... Я ведь говорил? Не помню. Чепца, Чепца. Вот. Там речку я хотел вроде перейти. И вот старался переходить — никак не мог. Я говорю: «Святитель Христов Никола, да помоги ты мне, святитель Христов Никола, помоги». Ну, это. Когда там малины много было, смородины, думаю, наберу хотя бы ягод. И вот, значит, не могу перейти. Женщина идет, я говорю, это: «Где тут можно перейти?» Она говорит: «Вот тут, тут машины ходят, за серым туда, ездят». Я говорю: «Так я уже тут ходил, мене вот так глубина, а дальше, говорю, боюсь, течение быстро, меня, говорю, понесет, нет, говорю, не пойду». Ну и потом, это, смотрю, мужчина едет на лодке. А он пошел как, ну это, пошел жену свою встречать. Она ягоды набрала и сзади его ждет. Смородины. Ну, я, я ему кричу. Я говорю: «Вот, помоги мне перебраться на ту сторону». Он говорит вроде того, что: «Дак иди!» Я говорю: «Я уже пробовал, дак не могу перейти, пробовал, говорю, меня топит». Он говорит: «Ну ладно». Дак он, значит, прежде чем за женой ехать, он ко мне приехал на лодке, лодка тяжелая, моторка раньше была, а моторка тяжелая. Хотя и самодельная. Вот. И он на этой лодке приехал без мотора. Меня забрал и поехал за женой. Когда он перевез меня, жену посадил, я говорю, это, деньги отдаю ему, 50 рублей, две штучки, ну, как 100 рублей, он говорит: «Нет-нет-нет, —руками-ногами отбивается, — не надо, не надо». Я говорю, ну что делать, ладно, говорит, вроде, в церкви за нас помолишься. Я возьми да спроси, я говорю: «Как твое имя?» У мужика спросил. А он говорит: «Василий, - говорит, - меня зовут». Ну, я говорю, ладно. А жену че-то я даже не спросил, как ее зовут, жену. Ну и я думаю, что мне только святитель Никола помог. Потому что я просил. Я говорил: «Святитель Христов Никола, помоги мне перебраться на ту сторону». Вот мне и помог (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

№ 3. Вот опять же, когда вот, я э... был в 83-ем... то есть в 84-ом году, это, в Томске, и вот там одна женщина рассказывала. Насчет этого Николы. Когда он явился одному мужчине. А как он явился? Короче, мужчина пошел купаться. В пьяном виде. Ну и там река широкая, река Томич, он решил эту реку переплыть. Ну, пьяный. И, значить, стал плыть и до половины он доплыл, уже силы не хватило. Ну, у пьяного уже не та сила, как у трезвого. Ну, он стал тонуть. А был неверующий. Стал тонуть и, говорит, уже на дно ушел когда он на дно, на дно, и, значит, говорит: «Где-то, — говорит, — Никола есть, пусть он мне поможет, если он есть». И его — раз, вроде мячик, выкинуло со дна. Выкинуло. И опять на дно пшел. А потом, значит, это, ну, шо он, вроде, говорит, он мне не помогает. И он снова, значит: «Никола, помоги ты мне», а уже, значит, захлебывается в воде, и уже вся пьянка выскочила, и, значит, выбрасывает его, и старичок плывет на лодке. Старичок плывет: «Ну что, подать тебе руку?» — «Дак ты не видишь, вроде того, что я тону?» Да конечно, вроде, уже со злостью стал говорить. Я, говорит, тону. Вот, а он его вытащил на лодку и: «Куда, — гът, — тебя везти?» Он ему сказал: «Да туда, вот, вези, там у меня белье, это, вроде, что переоде... ну, как одеться». А он его повез. Когда привез на берег, и это, значит, э, его, он ему говорит: «Подожди, говорит, я тебе вроде того что деньги дам за то, что ты меня спас». И пошел за брюками и спросил: «Как, — говорит, — тебя, дедушка, зовут?» Он сказал: «Никола». И когда брюки-то взял, полез в карман, деньги-то достал, оглянулся назад — ни лодки, ни старика. Вот тебе и чудо. Он, значит, это, пошел, э, ну, когда церков вот служила, он пошел в церков, приходит, смотрит — икона, и точно такой же старичок, какой его спас. И вот он купил это, и действительно, это Никола (Тиунов Иван Семенович, 1953 г.р., старообрядец, пос. Северный коммунар).

Сказка о милостивом Ванюшке.

№ 4. Из города привезли мальчика. Ну как, у бабушки-то будто  дочь ли, сын ли, жили в городе. Они привезли мальчика в деревню. Ну и вот. И ему был куплен лисапед. Не знаю, со скольких годов, не указано, ну, он уже катался на велосипеде. И тут деревенский мальчик к ему присоединился. Его Вася звали. А этого Санька звали, ну, по-простому, а так Александр. «Санька, дай мне, – Вася-то просит, – Санька, дай мне покататься на лисапеде, дай покататься!» «А мне папка не разрешил, мне нельзя, ты сломаешь, ты еще не умеешь кататься!» И вот он не дает, не дает. А чтоб он умилосердился, пришел унылый-унылый… а бабушка стряпала, пирожки пекла. И вот он пришел, сел, унылый пирожки ест, а она догадалася: «В чем у тебя причина, почему ты унылый такой?» «Да, Васька ко мне пристал, только: “Лисапед дай, да дай, да дай, да дай”, он изломат, мне папка не разрешает». Вот. Тожно она к этим словам-то, чтобы он умилосердился, милостливый был, и давай эту сказку рассказывать.

Был, говорит, Ванюшка. Барин, всё. Дак вот он милостливый был. И потом он пошел. Шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, дошел и до лесу. В лесу долина, ну, по-нашему как сказать – лог ли как ли… и там трапеза, ну, по-старому, по-славянски, трапеза, а по-нашему – столы. На столах стоит еда, а люди сидят голодные. Изнемогли донельзя, голодные сидят. Как почерпнут ложкой, до роту донесут, исчезнет еда, как донесут – исчезнет еда. Что такое? Он полюбопытничал, этот Ванюшка: «Почто, – говорит, вы голодные, дак вот у вас еда?». «А не знам, чё-то с нам сделалося, мы поднесем только ложку – из ложки исчезнет, не можем мы в рот взять, вот мы и голодные. А ты сходи, – говорят, – к Богу, помолися за нас, пусть Господь к нам милости даст». Он пробовал сам – подчерпнет таз, из ложки исчезнет. Они тожно давай его просить: «Сходи». Ну, чё, скоро сказка сказыватся, не скоро дело делатся. И пошел. Шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел. Устал. Где-то в лесу тоже. Сел на пенек, сидит и горюет, как Бога увидеть, где Бога увидеть? Как ему Бога просить? Вот сидел-сидел и ему показалося – церковь, ну, храм ли. Храм там. Ну, все равно, – говорит, – Бог тут есть. Сам с собой размышлят. И вот Господь появился ему. «Ну, как ты, – говорит, – попал сюда, как чё? Ну, рассказывай, чё там делается». «Дак вот тут такое дело, вот я шел, шел дорогой, попали вот мне такие-то люди, трапеза поставлена изобильна, всяко угошшение, а поести не могут, с голоду умирают. Я, – говорит, – хотел их покормить, но, ­– говорит, – исчезает, с ложки убывает. Вот как это так?». «А они, – говорит, – на земле жили, были немилостливыё, скупые были. Вот у них еда-то есть – а поесть-то нельзя!» «Милостивый Господи,  – Иван-то со слезами Богу стал молиться – милостивый Господи, умилосердийся об их, умилосердийся!» (ну, разреши им – как по-нашему сказать, ну, по-простому). Господь умилосердился: «Ну, –  говорит, – иди, покорми их». Вот он обратно пошел, пришел, тожно стал подчерпывать им еду – того покормил, другого, всем, всем, всех покормил. Он милосердный был, они ему благодарны. Вот так бабушка Саньке рассказала. [Собиратель: Так это сказка была?] Где сказка, а где правда. А сказка без прибавки не бывает.

Ну, она ж божественная. Я сказки любила читать, и до сих пор люблю, семьдесят лет, а все люблю читать, со школы. Потому что там связано с божественным. Про Ванюшку это особенно – как бы где он ни был в каких трудных условиях – и всё выйдет наверх. (Чадова Евдокия Александровна, 1932 г.р., старообрядка, пос. Северный коммунар).

НАРОДНЫЕ МОЛИТВЫ

№ 1. «Царица небесна»

Царица небесна, царица небесна, мати неба и земли.

Услышь меня грешную, недостойную, от хворь и болезней меня изведи.

Царица небесна, царица небесна, мати неба и земли.

Услышь меня грешную, от хворь и болезней меня изведи.

Как трудно мне терпеть искушенья, коварный лукавый смушает меня.

Лишь только с Тобою найду утешенье, на помош опять призываю Тебя.

Царица небесна, царица небесна, Своим омофором меня Ты покрой.

Какая слабая, какая грешная, о Мати, меня Ты, меня успокой.

Спаси меня, Мати, от вечных мучений, научи меня больше молчать.

Дай мне веру, терпенье, спасенье, научи всех любить и прощать.

Царица небесна, царица небесна, настави меня на истинный путь.

Сподоби меня, Матерь Божия, услышать, как на небе ангелы Божии поют.

Грехами опутана, сердце как камень, надо бы плакать, а слёз что-то нет.

И как я предстану, великая грешница, на Страшный Божий Твой суд, какой я дам ответ?

Царица небесна, царица небесна, Свой взор материнский ко мне обрати.

Умоли Сына Христа Вседержителя, на Страшном суде Ты меня защити.

(Никоношина Елизавета Егоровна, 78 лет, православная, пос. Северный коммунар).

№ 2. Молитва ангелу-хранителю

Вот говорят, это кержацкая. Меня научили, мама ишо учила. И кержацкая. Утром встаёшь –

Ангел мой хранитель мой, сохрани мою душу, укрепи моё сердце. Бес-сотона, отступися от меня, есть для те крест Господень. Истинно правильный, тем крестом перекрешуся. На сёдняшный день бласловлюся. – Ну какой день? Назовёшь. – Истинно правильный, тем крестом перекрешуся, на сёдняший день бласловлюся. Бласлови Отче всех окружаюших, и меня – имя своё.

(Никоношина Елизавета Егоровна, 78 лет, православная, пос. Северный коммунар).

САМОДЕЯТЕЛЬНОЕ ТВОРЧЕСТВО

В этом разделе представлены авторские тексты - песни и сказки, сочиненные Риммой Александровной Горбуновой (68 лет, род. в пос. Северный коммунар Сивинского района Пермской обл., живет в Перми, раньше жила на Алтае, в Североморске; работала учительницей в школе). Тексты эти бытуют исключительно в устной форме - автор не записывает их по причине слабого зрения.

Значительная часть записанных текстов сочинена на случай - это сказки и колыбельные для внучек, колядка (она действительно исполнялась в кругу коллег Риммы Александровны во время шуточного колядования); особый интерес представляет песня, сочиненная для установления «контакта» с горой, которую автору приходится преодолевать по пути на дачу. Между тем автор хорошо помнит не только поэтические, но и прозаические тексты и охотно их исполняет (или, если обратиться к теории А. Лорда, скорее создает их заново). Две песни («Северный мой коммунар...», «Некогда спеть...») - скорее автобиографические.

Вряд ли публикуемые тексты можно в полной мере характеризовать как «наивную литературу»: сочинены они человеком вполне грамотным, квалифицированным читателем, хотя и не профессиональным литератором. Между тем они представляют интерес как образцы в буквальном смысле устного творчества, хотя и, безусловно, опирающегося на литературные образцы и заимствующего особенности литературной сказки, массовой песни и фольклора, известного, скорей всего, по книгам. В этом смысле также интересен последний текст, содержащий рассказ автора о способе создания текста.

Песня о горе

Дача моя находится в Янычах, за Пермью. На высокой-высокой горе. А там ровное место. И однажды одна учительница из восемьдесят второй школы шла со мной вместе от поезда и говорит: «Вы любите гору?» Я улыбнулась – «А что её любить-то?» Ведь пока туда залезешь, как у козы, глаза на лоб. И она мне сказала: «Пока Вы не полюбите её, она Вас любить тоже не будет». И в эти годы, вроде, началось такое веяние, что каждый предмет имеет свою душу и отдаёт какую-то энергию. Я долго думала, как полюбить её, за что. Гору. Наконец я встретила эту учительницу на базаре, подошла и говорю: «Вы знаете, я теперь с удовольствием хожу на эту гору, спасибо Вам». Она гот: «Как это вышло?» Я говорю: «Песенку сочинила» <...> И пока я подхожу к подножью горы, я начинаю мурлыкать. Иду одна себе, с мешком на, конечно, с вещевым мешком. Она попросила, гот: «Спойте мне». Тут же на базаре мы отошли в сторонку немножко, и я ей запела. (поёт):

Ты гора моя в Янычах, горушка

Много уж лет по тебе я хожу.

То к вершине ползу черепахою,

То с горы колобком я лечу.

Ты гора моя в Янычах, горушка,

Не сердись, помоги, полюби.

Протяни ветку кустика ивушки

Или веткой сосны подтолкни.

Вид в долину с горы удивительный

Мчится поезд, там лес, там поля.

Надо мной с глубины неба синего

Журавлями плывут облака

Ты гора моя в Янычах, горушка

Не сердись, полюби, помоги, не сердись.

Тропкой узкой, но ровной да мягкою

Ты послушно под ноги ложись.

На горе моя дача-кормилица

Под горою звенят родники.

Здесь встречала рассветы с закатами

И весной, и средь летней поры.

Ты гора моя в Янычах, горушка,

Не сердись, полюби, помоги.

Помоги урожай спустить с горушки,

До квартиры в Перми довезти.

<...>А потом оказалось то, вы знаете, под этой горой я начинаю мурлыкать – это не для записи, так, -- я когда запеваю, я не чувствую, что я иду, лезу на эту гору. Где-то посерединке я спела – начинаю снова. И когда доползу туда, и думаю, Господи, ещё раз довелось побывать на даче <…> Так вот она мне говорит: «Очень хорошо, я пойду, скажу своим. Что надо всем сочинять и петь. И тогда гора отторгать не будет».

«Некогда спеть...»

Ой, богата стала, две квартиры я держу.

Туда-сюда езжу, зря без дела не сижу.

Театры позабыла, на концерты не хожу.

Выслушиваю сплетни, телевизор не гляжу.

Некогда спеть, некогда сплясать,

Некогда язык с соседкой Лизой почесать.

Некогда болеть, некогда хандрить,

Некогда, некогда, значит, надо жить.

Я приеду в город, всё хочу схватить

Я звоню Кондратьевне рассаду попросить

Я спешу с Полиной Дмитревной на оптовый сходить,

У Али взять совет, какой-нибудь фуршет с Таисьей посетить.

Некогда спеть, некогда сплясать,

Некогда язык с соседкой Валей почесать.

Некогда болеть, некогда хандрить,

Некогда, некогда, значит, надо жить.

Еду я на дачу, всё хочу успеть.

Подкормить капусту, розу посмотреть,

Посмотреть рассаду, грушу подбодрить,

Не хватает времени, а где его купить.

Некогда спеть, некогда сплясать,

Некогда язык с соседкой почесать.

Некогда к Демьянычу, к Семёновне сходить,

Некогда Наталью с Павлом посетить.

Некогда спеть, некогда сплясать,

Некогда, некогда, значит, надо жить.

Приеду я на Фабрику, там буду отдыхать.

Но сначала нужно кучу тряпок постирать.

Их на пруд сносить, огород полить

Сварить обед, убрать посуду и полы помыть.

Некогда спеть, некогда сплясать,

Некогда язык с соседкой Лизой почесать.

Некогда болеть, некогда хандрить,

Некогда, некогда, значит, буду жить.

Колядка [на мотив «Во кузнице»]

Я хозяина

И хозяюшку

С Рождеством Христовым чествую,

И желаю сил и здравия.

Пусть столы у вас,

Пусть столы у вас

Не скудеют разной снадобью,

Полки ломятся под явствами.

Пусть в кармане у вас,

Пусть в кармане у вас

Деньги водятся шуршащие,

Очень крупными купюрами.

У детей ваших,

У детей ваших

Хоть в карманах звенят мелочью.

В закромах у вас,

В закромах у вас

Не скудеют плоды осени,

Полки ломятся под яствами.

Пусть в саду у вас,

Пусть в саду у вас

Ягод водится хоть пруд пруди,

Хоть греби его лопатою.

«Северный мой коммунар...»

Северный мой коммунар,

Здесь школьные годы прошли.

Раскаты великой войны

Грозные вести несли.

Это не гром гремит,

Не ураган свистит,

Это моя душа

По убиенным скорбит.

Мне не видать Алтай,

Обширных его степей

И не едать двойной, тройной ухи

Из пескарей, карасей.

Это не гром гремит,

Не ураган свистит,

Это душа моя

Прошлое шевелит.

Если приеду в Пермь,

Я на причал пойду,

Североморский залив

В камских волнах угляжу.

Это не гром гремит,

Не ураган свистит,

Это в душе моей

Прошлое шелестит.

Это середина. Начала ещё нет. Надо ведь это сказать, что это, моё прошлое шевелится тут, в моей песне. И конца нет.

Сказка для Юленьки (1)

Однажды мы были на даче. С дочерью Наташей. В саду поливали какие-то растения. Пошли за водой. Бабушка взяла большую (нрзб.) Бабушка взяла на коромысле два больших ведра. Сзади шагал Ваня, внук. Ведёрки у него были поменьше. За ним шла Юленька, внучка. У неё были совсем маленькие ведёрки. Набрали воды. Несём в огород поливать растения. На первой грядке лук, на второй морковь, на третьей свёкла, капуста, и всё требует полива. Принесли водичку, бабушка идёт впереди, вода: «плюх, плюх», Ваня сзади, из его ведёрок водичка «плюх-плюх, плюх-плюх», а у Юленьки вся расплёскивается: «плюх-плюх-плюх-плюх». Пошли снова за водой. За нами прицепилась собачка. Еська. Еська больная, ноги у ней плохо ходят. Но она тоже с нами пошла. И носили мы эту воду, носили, устали. Когда пошли в третий раз, вышли, бабушка вышла первая со двора, Ваня за ней, оглянулись – а Юленьки нет. И вдруг заметили, что-то мелькнуло вроде. Над крышей, как дым. Услышали голос Юленькин, она крикнула. И куда она делась, так и не поняли. Поставили свои вёдра, вернулись обратно. Давай искать Юленьку. Еська помогает. Понюхала один угол, второй угол, начала лаять. Мы не знаем, что делать. Посмотрели, выскочили когда из ворот, посмотрели – как дым, что-то в небо поднялось, голубое-голубое, красивое. И не поняли. Не можем найти Юленьку. Еська в дом зовёт. Пошли посмотреть, куда она ведёт нас, собачка Еська. Она носом в печную трубу показывает. Что туда куда-то улетела Юленька. Посмотрели в трубу – а там дыра насквозь. Небо видно. И решили, что она, наверно, в трубу вылетела. Пошли искать её, куда дым повёл. Долго шли. Ваня шёл впереди, взял с собой большой какой-то нож кухонный. Бабушка с палкой сзади. И Еська на больных ножках ковыляет. Шли, шли, шли. Ушли через луг в лес. Устали, решили на пеньке отдохнуть. Бабушка села на пенёк, Ваня рядышком пристроился, а собака всё вокруг бегает. И зовёт, что идёмте скорей. Вот там, в лесу что-то страшное. Пошли мы в лес, за ёлки заглядываем. А там, оказывается, Змей-Горыныч. Да такой страшный! Голова большая, на лошадиную похожа. Изнутри дым валит. А рот открыт, и язык длинный, красный болтается. Наскочил Ваня на этого Змея-Горыныча, и давай ножом махать, говорит, что ты, Змей-Горыныч, унёс нашу Юлю. Отдавай, а то голову срежу! А он, это, отвечает человеческим голосом, что не видать вам вашей Юленьки. Она у меня жить будет. Поговорили мы с Ваней, что делать будем? Отбирать надо. Бабушка с палкой в рукопашную пошла, Ваня с ножом, размахивает. Поймал за язык этого Змея-Горыныча и давай язык отрезать. А нож-то тупой, не режется. А в это время бабушка давай его по голове молотить. Змея-Горыныча. Отдавай нашу Юленьку! А ему больно, из языка-то уже кровь каплет. Тогда он взмолился: «Оставьте меня, отпустите меня. Отдам я вам вашу проказницу. Вон она сидит». А оказывается, за ёлкой-то сделана была пещера. И он её туда посадил. Выводим мы Юленьку оттуда, а она нарядная. На ней платье какое-то очень красивое. Голубое-голубое, вот оно-то и мелькнуло как раз. И рассказала она, что Змей-Горыныч её схватил, сзади идущую, да утащил в трубу, да выбросил. А тут и мы подоспели. Привели мы её домой, на дачу. Денисовскую. И больше уж мы решили не расставаться. Если уж все поливать, то не отставай, ходи за нами. А если уж остаёшься где-то, то говори, что осталась, чтобы мы потом найти могли. И стали жить дружно

<...> Это наши. Свои. Это внучка Юля, Ваня внук, собачка у них Еська больная. Большая собака, вот. Чумка у неё. Её тоже надо было рассказывать.

Сказка для Юленьки (2)

Про внучку. Тоже Юленька.

Однажды Юленька забралась в сад у бабушки на даче. В цветочную клумбу. И решила нарвать букет цветов. Чтобы преподнести бабушке Римме ко дню учителя. Смотрит – какой цветочек первый сорвать? Что в серединку поставить? Что по краям? Уже сорвала несколько зелёных веточек, и подошла к цветам, и вдруг остановилась. Показалось ей, что цветы-то кто-то (нрзб.) Оказалось, что звук повторился. Она услышала вроде звон голосочек. Остановилась, прислушивается и ничего не может понять. Откуда звон? (нрзб.) А потом поняла: так это голубой колокольчик звенит. Подошла она, спряталась за большой куст и стала смотреть на этот колокольчик. И слушать, что он будет. Оказывается, он разговаривал со своими цветами-сверстниками. И говорил о том, что Юленька хочет сорвать нас. А я не хочу, чтобы она нас сорвала. Ведь бабушка Римма поливает нас, (нрзб.), а она оборвёт нас и мы все погибнем. Юленька удивилась, как это цветочки разговаривают. Она подкралась тихонечко и стала слушать, что говорит георгин. Георгин тоже вздохнул тяжело и говорит: «Правильно решили, цветочки. Давайте, не будем поддаваться. У меня ствол крепкий, и Юля срезать мой цветок не сможет». В это время заговорили маргаритки. «Нас, маленьких цветочков, в букет не возьмут. Но нам тоже не хочется, чтобы нас топтали». И когда Юленька поняла, что цветы не хотят, чтобы их срезали, она решила, что не будет срезать. Тогда она выскочила из своего кусточка и сказала: «Цветочки мои хорошие, я лучше принесу фотоаппарат и сфотографирую вас всех. И эту фотокарточку я преподнесу бабушке в день рождения. Потому что у неё день рождения зимой. И она вспомнит свой сад и вас тоже». И не стала срывать цветы.

[Собиратель: Так и было?]

Ну когда спать ложимся (нрзб.) Было, не было? Ну фотография есть. Лиза видела, дочь сидит, они же фотографировали, внуки. Она сидит на крыльце, в избушке нашей. Насквозь цветы, её сфотографировали. Но самое интересное, что и роза есть там, настоящая, южная. (…) А цветы, надо ведь, чтоб не рвали. Что-то говорить что, спать ложимся, и наговариваю. Что не рви зря. Не топчи.

Колыбельная для Настеньки

Одно время у нас жила Настя, сына внучка, Настенька. С ней мы укладывались спать, тоже подготовили песенку.

Ночь пришла.

Баю-бай.

Ночь пришла, темноту принесла.

Баю-бай, баю-бай.

Детки спят. Кошки спят.

И собачки тоже спят.

Баю-баю, кошки спят,

Насте спатеньки велят.

Ножки-ножки, отдыхайте,

Глазки-глазки, закрывайтесь,

Настя утром рано встанет,

Умываться побежит.

Чтобы глазки блестели,

Чтобы зубки сверкали,

Чтобы ножки топотали,

Ручки тоже хлопотали.

Баюшки-баеньки,

Спите, все заиньки.

Кошки спят и мышки спят,

Спать и нам велят.

Закрывайтесь, глазоньки.

Будем сны смотреть.

Когда кошек и зайцев перечислим, не хватит, она с таким, не угомонится ещё, я придумаю, что (поёт):

Домик спит, кошка спит.

В деревах листва дрожит.

Там чего-нибудь такое, и надо спать.

О сочинении сказок

Детям я меньше пела, тем читала как-то больше. А внучкам – собирала, вот так. Сказку начинаю одну, там колобок покатился-покатился, покатился по дорожке колобок, покатился, видит пенёк. Запрыгнул на пенёк и думает, я щас отдохну. Смотрит – и рядом второй пенёк. А на том пеньке самовар стоит. А вокруг самовара – гости собираются. А какие гости – петушок с косой, заинька сидит, да почему-то плачет, бедненький. Подошли к заиньке, стали спрашивать. И колобок подкатился. «О чём заинька плачет?» – «Да как мне не плакать? Я вот вчера был в своей избушке, а сегодня меня лиса выгнала и сказала, что избушка моя плохая. Дверки светятся, как ты зимовать будешь?» А тут бык подошёл, сказал, что и мы давай твою избушку починим. Баран сказал: «Я тоже с вами жить буду». Вот так из одной сказки в другую перескакиваю. И посидел с ними колобок, покатился дальше. Увидал – девочка идёт. «Девочка-девочка, ты куда идёшь?» – «К бабушке». – «А как тебя зовут?» - «Красная Шапочка». – «А где твоя бабушка?» – «Да вон там, за леском живёт». – «И я пойду с тобой». Побежал дальше, смотрит, а там на горе какое-то чучелко, дёгтем намазано. Ну вот так, из одной сказки в другую.

РАССУЖДЕНИЯ СТАРООБРЯДЧЕСКОГО СВЯЩЕННИКА

Ниже публикуются отрывки из интервью с о. Валерием Шабашовым (52 года, род. в Дзержинске Нижегородской обл., в г. Верещагино с 1985 г.), священником белокриницкой старообрядческой церкви. О. Валерий рассуждает о разных религиях, о русской истории, о семейной жизни.

Бросается в глаза стремление священника объяснить всё не мистически, а рационально: так, различие религий он объясняет их принадлежностью к разным «цивилизациям», постоянно обращается к фактам из русской истории, интерпретируя их в духе концепции Л. Гумилева. Даже церковные установления о. Валерий стремится объяснить вполне «научно»: земные поклоны и соблюдение поста укрепляют организм, целомудрие позволяет сохранить сексуальную потенцию и т.д. Показательно, что на вопрос, связывают ли современные старообрядцы сегодняшнее «время безбожия» с антихристом, последовал отрицательный ответ, аргументированный тем, что многие современные верующие имеют высшее образование или даже два.

Красной нитью в рассуждениях о. Валерия проходит идея превосходства старообрядцев над никонианами. Именно старообрядцы, сохранившие традиционные семейные ценности, настоящие русские по духу, способны предотвратить окончательный распад русского «суперэтноса», пошедшего по гибельному пути «прогресса».

Интервью записано в г. Верещагино в сентябре 2002 г. М.В. Ахметовой, А.В. Козьминым, В.С. Костырко, А.В. Рафаевой.

О русской истории

Собственно говоря, давайте посмотрим, вот, как пошло разделение на старообрядцев и никониан. Кто стал старообрядцами, а кто стал никонианами. Вот, вы помните, что Борис Годунов начал дело закрепощения, помните так, я не помню, тыща пятьсот какой-то девяносто там какой-то год, да ну это где-то в конце шестнадцатого века. (нрзб.) это тогда ещё было неполное крепостное право. Ну так оно, частично, значит, такое. Вот, там всё равно, это, человек мог уйти, его, в общем-то никто не обязан был искать. Вот. Хотя от барина к барину было переходить уже как бы запрещено, помните, «вот те бабка и Юрьев день», да? Вот. А значит, в тыща шестьсот сорок девятом году, вот, накануне всех этих событий, вот, раскола, значит, вышло такое уложение, где вобще, значит, если человек, там, значит, уходил, вот, от барина, ну всё, значит, его обязаны были ловить, возвращать там, наказывать там и прочая, прочая. То есть, всё, уже крепостное право как бы состоялось. Но люди как бы вот так в таком в испуге, в таком, значит, в этом, а, что такое, значит, что такое? Что такое? И тут, значит, вслед за этим, это, телесное как бы холопство, да? А тут, значит, духовное холопство. То есть царь велел, патриарх сказал, а эти люди-то привыкли соборно жить. Как так сказал, как повелел, кто он такой? Ну патриарх, ну и что? А у соборно, чё там они решили? Вот.

И вот, значит, когда дело коснулось не только тела, но уже и самой души, когда и душу захотели сделать холопской, вот, тогда, значит, люди сказал: «Ну нет. Тогда уж мы будем сражаться». Помните – восстание Степана Разина. Которое, значит, продолжалось там четыре года, в семьдесят втором году, значит, его, по-моему, казнили. Ещё соловецкое сидение было, значит, до семьдесят четвёртого года. Там считают, восстание, восстание, то есть, на Руси была сто лет гражданская война. Между холопами и свободными людьми. Мои предки были свободными. Они не хотели быть холопами. Ни в каком. Ни в княжеском звании, ни в этом, ведь холопом не обязательно крестьянин. Холопом может быть и князь. Вот, значит. Если мы увидим, как Пётр Первый устраивал там Бахусу, значит там, это, поклонения, там, или всё прочее, прочее, то прекрасно видим, что там холопами были не столько крестьяне, скоко были эти, ну там, графья там (нрзб.) Вот. Он над ними издевался, как хотел, а они холопы, всё. Они со всех сторон холопы, и когда он окончательно даже бросил уздцы, значит, этого, осляти, на котором возил, значит, этого, патриарха, значит, вот, и тут как бы всё обнажился вобще. То есть то, про что протопоп Аввакум сказал: «Видим, -- говорит, -- яко зима хочет быть. Зябко стало и ноги обзябли».

А вот другое дело, что, как говорится, это, корень на чём хоть стоял русский народ – его вышибли, вот, и, соответственно, получилась эта трагедия. (нрзб.) То есть, процесс распада, он продолжается. Он начался не в семнадцатом году, он начался в семнадцатом веке. Романовы – они, так сказать, поспособствовали, так сказать, успешному приходу двадцатого веку. Успешно власть сдали безбожникам. Ну значит, что там, значит, Николая Второго называют царём, он же отрёкся. Вот, допустим, если бы я отрёкся от поповства – какой я поп? Так? А как царь отрёкся от царства, значит и, значит, какое он стал – это царь-мученик. Какой он мученик? Если бы он, допустим, с оружием в руках защищал бы трон там, как мне, это, Семён Ларионович рассказывал, говорит, он был в роте охраны царя, вот, они там в Царском Селе были, значит, охраняли. И от когда эти пришли арестовывать, значит, царскую семью, вот, они, значит, говорят: «Благослови». Царя. А царица упала в обморок, забилась в истерике, «Ой, не надо крови». Ну не надо крови. Пожалуйста.

Я говорю: «Семён Ларионович, а как бы вы, справились?» – «Да мы, - говорит, - бы их раскидали». Да все были георгиевские кавалеры почти все старообрядцы. А тут ещё вот объявляют старообрядцам, что чуть ли они не Николая Второго убили, они его защищали до последнего, а он не захотел. Чтоб его защитили. Вот, это не с книг, это со слов, как говорится, участника всего этого.

Старообрядцы, никониане и другие религии

[Собиратель: А во время войны здесь много погибло?]

Все, буквально все участвовали. Ведь люди воевали не за Советский Союз и не за Сталина, воевали за родину <...> Воевали здорово, старообрядцы же вобще воюют здорово, это же трезвые люди, любящие свою родину. Любовь-то к родине из чего состоит? Люблю, значит, жену, люблю детей, люблю родителей, иду их защищать. Это же не абстракция какая-то, что пошёл, значит, и начал стрелять. Это вот щас в Чечне – это абстракция. Значит, набрали этих пацанов, значит, воевать – куда воевать, с кем воевать, за что воевать? Чё воевать, кого стрелять? Вот. Чё стрелять, никто ничего не объяснил, никто ничего не сказал. За что он, чечен говорит: «Я воюю за свою Чечню. А ты чё пришёл?». Вот.

Допустим, у нас здесь вот в Пермской области, в Горьковской области, по всей России в наших русских областях, русских пинают, скажем, эти же кавказцы. Чё-то никто нам оружие не даёт. Не защищаемся, своих никого не защищаем. А там чё-то мы должны в кого-то стрелять. Чё мы там должны, чё мы здесь не хотим защищать? Если вот, допустим, в этом, как её, это ещё, конечно, просто вырождение, просто уже русской нации. Вырождается как народ. Распадается это всё у нас на глазах. Если вот, допустим, в Менделеево чечены вот мне прям говорили: «Ты, гот, своих русских девок-то возьми, возьми, гот, они за кружку пива чё хошь тебе сделают. Двенадцатьлетние. Не восемнадцать, не двадцатилетние, двенадцатьлетние». А где у них родители? Родители сами пьяные. Мне тут один карачаевец говорил: «Ну, гот, вы нас судите, кавказцев, вот мы вот пришли к вам в дом, глядим – хозяин пьяный валяется. Мы раз, вышли, думали, может, щас проспится, постояли, постояли, снова зашли, снова хозяин, гот, пьяный валяется. Поэтому заходим и берём всё, что нам, как говорится, нравится. Потому что хозяин-то пьяный». Ну чё я мог этому карачаевцу ответить, не знаю.

Я вам чётко скажу: старообрядцы – они очень чётко знали: это родина, а это власть. Старообрядец – он очень русский человек. Очень русский. И он понимает, что быть врагом своей родины из-за того, что правитель неправедный – это нельзя. Вот на этом ещё Россия держится. Когда нас не будет, тогда всё будет по-другому. Потому что, вы обратите внимание, там в армии служить не хотят, в армии служить не могут. Вот.

Я вот спрашиваю [у сына]: «Валь, говорю, как вот ты вот в армии, твои ощущения от армии». Он говорит: «Пап, как в пионерлагере, пап». Вот. В смысле, он не знал, он не был, конечно, в пионерлагере, но слышал, как там отдыхают, то да сё. А чё говорит? Там надо подтянуться пятнадцать раз, а он у меня тридцать два раза подтягивался. Там надо пробежать за столько, он впереди всех бежит. Там надо из десяти попасть восемь раз, он из десяти десять попадал. Вот. Чё ему армия? Вот. Просто, сходил, погулялся два года и всё.

Единственное, я токо чего боялся, допустим, что его пошлют в Чечню. И не в смысле, что там я боялся, что он там попадёт в горячую точку там и воевать будет, нет, мне было просто обидно, что единственный сын погибнет в разборке внутричеченской. Уж если воевать, так уж воевать уж за родину. А не погибать там. Там политики должны решать проблему, а не пацанов там посылать, чтоб они в кого-то стреляли.

Вы же прекрасно знаете, что, значит, в семнадцатом веке не было, значит, по крайней мере, в России, скажем, общерусских спортивных секций, там, прочее, прочее. Так ведь? Знаете, ну. Но человек, человек каждый день, ну, кроме указанных там праздников, всё, он молился земными поклонами. Ну вы вспомните, значит, это, этих, протопопа Аввакума, сколько он лестовок там молился, скоко там матушка у него, аще дети пищат, там, скоко он давал, эти, значит, да? Прекрасно знаете, что такое, значит, этот, поклон. Поклон – это, даже вот поясной поклон, вот, вот обратите внимание, я ударяю себя по голове, а когда человек молится, он молится долго, он перестаёт чувствовать, как он бьёт себя по голове, вот, по животу, это, значит, удар по животу, удар по раменям, вот, и поклон. Вот так, чтоб здесь всё распустилось. Гимнастика? Да ещё какая гимнастика. Причём гимнастика такая, что вон спецназовцы, о голову бьют, значит, эти, кирпичи, а если этот человек каждый день вот тысячу раз от себя от ударь вот сюда вот по голове, тыщу раз, какой у тебя лоб будет? Да? А если это земной поклон? Вот, ну чтоб на тебя не поклониться, ты вот сюда встань. [показывает земной поклон] Вот он земной поклон. Вот, а если он таких земных поклонов ложит там, допустим, сто хотя бы.

Вот у буддистских монахов такой земной поклон, сто девять земных поклонов <...> Значит, и это они тренировали вот из этих буддистских монахов, вот, сто девять поклонов, каждый буддистский монах в течение дня должен положить сто девять поклонов. Да? Ну вы помните, сразу у вас вспоминается, вот это, значит вот, это, джиу-джицу там, карате там, да? Вот представьте себе, значит, какие же были, если миряне, миряне, обязаны были, это, молиться, то представьте, какая подготовка была у монахов. И почему преподобный Сергий сказал, что вот, значит, да как его, Ослябы и Пересвета, там Константина, не помню, Константин, другого Александр, по-моему, вот, значит, (нрзб.), значит, пусть они начинают бить. То же вот посылал же людей, извините, физически подготовленных. А не просто таких, что вон, на лошадь забраться не может. И извините, если он ударил, этого, значит, ну по одной версии, он был с булавой, представьте себе, вы видели когда-нибудь пудовую хотя б булаву? Вот. Так чтоб её в руке-то, значит, крутить-то, значит, руку-то какую надо? Да ещё не токо рука, но и попасть. Вот. И поэтому – ой, да что они там это, значит, это, земной поклон? Значит, это, как же, это же хорошо.

Кланяться не надо – так это посмотрите на наших попов, подтянутых, поджарых, значит, вот, а если он не будет поджарый и подтянутый, значит, дак он Великим-то постом чё он делать будет? А если у нас в течение года там среду-пятницу надо земными поклоны молиться. Там допустим, там Рождественский пост, Петров пост, там, Успенский пост. Значит, там, простой поп-то, он не сможет служить. И посмотрите на попов никонианских. И сравните просто, чисто вот, физическое сравнение. Вот. И сразу увидите, что вот да, на самом деле протопоп Аввакум не зря это засомневался, что-то земные поклоны, значит это, отменили. Так, значит.

Или вот, допустим, о соблюдении поста. Вот у меня вот сын вот служил в армии, он – а чё, чем накормят, то есть, слава Богу, он у меня пост соблюдает с трёх лет. А допустим, человек, который не соблюдает пост. Вот у этих, у афганцев, эти моджахеды вот, значит, он возьмёт в рот жвачку и там целую неделю бегает. И ещё воюет. А мы как? Допустим, Великий пост. Мы же чё едим – кусочек хлеба и воду, и двенадцать часов молимся земные поклоны. Кстати, когда этот муфтий Хазрат, когда узнал, что в Марьино стояние молимся по тысячу поклонов, он говорит: «Ой! Так вам каждому надо саблю», - ну у них вот, допустим, кто сходит в это, как его, в Мекку, да? То у них, значит, это называется, как, ну как вот, там хождение какое-то, ну я уж не помню, как называется, хадж, хадж, да. Вот. И у них, значит, каждый правоверный должен в течение жизни, он должен, значит, либо сходить в Мекку, а если он вот не может по какой-то причине там сходить, мало ли, как обычно, он должен обязательно какое-то большое застолье сделать. Ну человек бедный, он не может застолье делать, то хотя бы раз в жизни, повернувшись на Мекку, должен положить тысячу поклонов. И он говорит: «Как, вы каждый год? Тысячу поклонов ложите?» Так сколько же вам, говорит, сабель нужно, ну значит, этих, как её, тюрбанов такие вот покрытые, значит, эти, ну как её, ходил в это, зелёном там такой, значит. Кстати, у них саван, знаете, что это саван? Вот, ну значит, это вот, саван, так сколько же вам это, значит, это надо дать? Вот видите, мы, старообрядцы, вот, даже для мусульман являемся большим примером, что мы вот, фактически каждый год ходим в Мекку. Ну так уж, образно говоря. Вот, поэтому казачество и русский солдат, если он был старообрядческого происхождения, то был герой. Мощный, значит, воин. И все мои предки были.

Да, у нас многие считают, что никониане и безбожие – это одно и то же. Ну, я не хочу сказать, что все так считают. Но подавляющее большинство безбожников и никониан как бы считается одно и то же. Я не знаю. Это связано с тем, что власть и никониане всегда выступали как одно целое. И сегодня они тоже выступают как одно целое. А раз выступают как одно целое, если они власти не доверяют, а те с ними выступают как одно целое, то они уже и им не доверяют.

[Собиратель: А связывают с антихристом?]

Нет, я бы не сказал, что безбожие связывают с антихристом, дело в том, что щас верующие, у нас очень много людей, у которых высшее образование, два высших образования. Нет, они безбожие не связывают с антихристом. Дело в том, что антихрист и безбожие, да, безбожие это как бы один из моментов приближения, так сказать, к его воцарению, антихриста. Но это ещё не антихрист.

Вот допустим, у меня есть в Перми один присоединился, он воевал в Афганистане, и он пришёл, я говорю: «А ты чего, почему, ты же не кряшен, ничего». Вот. А он говорит: «Ты знаешь, я воевал с мусульманами, я не могу быть. Вот. Они убивали нас, мы убивали их. Вот. А я в Бога верю. Я говорю: «А почему ты в никониане не хочешь?» – «А потому что ваша вера близка к нашей. Ваши твёрдые, утренние, вечерние молитвы, ваши службы, поклоны, посты, у вас всё чётко, ясно, как у нас, у мусульман». Они сами, мусульмане, говорят, что самая близкая вера к нам – это старообрядцы.

[Собиратель: У вас хорошие отношения, да?]

Очень хорошие. У нас с мусульманами очень хорошие отношения. С суннитами. Но не с шиитами.

[Собиратель: Здесь шиитов-то нет.]

Ну почему, таджики, азербайджанцы. У них же ведь, это, у мусульман, вот у них же тоже есть это как бы подцивилизация – суннитская подцивилизация и шиитская подцивилизация. Вот допустим, если ты с суннитом разговариваешь, у него конкретно есть семья. У шиита – понятие семьи очень, так сказать, такое, слабое, вот допустим, по закону, по суннитскому, он взял жену, он может взять вторую жену, но с разрешения первой жены. Если первая жена говорит: «Почему, я тебе рожаю детей, чё тебе неудовлетворительно, я здоровая, крепкая, со всем справляюсь», он, собственно говоря, не может второй раз жениться. А если он её уговорил, сказал: «Да ты чё, да вот тебе же помощь будет», да то да сё, ну значит, она согласилась, он взял вторую. А у шиитов-то нет. У шиитов он гулящей девке заплатил сто рублей, он считает, он её взял себе в жёны на один час. Вот, он святой человек. Вот. И поэтому у них понятие семьи, у азербайджанцев, вот у таджиков, у чечен, у них понятия нету понятия, как у мусульман-татар. Вот. Он может сколько угодно иметь жён, сколько он отхватит. Вот. Поэтому тут уже другая подцивилизация. Хотя они вроде бы относятся к одному этносу, мусульманскому. Суперэтносу. Но это уже совсем две разные категории. Так же, допустим, как евреи, вот, евреи-евреи – ой-ой-ой, там сколько у евреев течений много. Вот, допустим, у нас в России щас есть любавичские хасиды, так называемые Мерлазан, и есть так называемые обычные иудеи, так называемые, Адольф Соломонович Шаевич, да? И те, любавичские хасиды щас практически вытесняют иудеев, вот этих, так сказать, из всех сфер, так сказать, общественно-политической жизни. А говорят, что евреи (нрзб.) – да ничего там одинакового. А сионисты – так это вообще это они. Хоть эти любавичские хасиды, хоть иудеи – им наплевать на тех и на других вобще. Это вобще безбожники. Еврейские безбожники, вот у нас коммунисты, а у них сионисты. Вот. У немцев – нацисты, всё одно и то же. Одна партия – нацисты, сионисты, коммунисты. Одна партия. «Вот мы своими собственными руками построим Израиль, мы сами восстановим храм Соломона». А раввин говорит: «Я верующий человек, да это вобще невозможно». Вот вам, пожалуйста, один народ и, значит, разные цивилизации. Цивилизации разные. Не подцивилизации, не там чего-то, а разные цивилизации. Допустим, сионист – это представитель халдейской цивилизации. А иудей, там любавичский хасид – это представители, значит, это, авраамической цивилизации. Это люди даже разных цивилизаций. Принадлежащие к одному этносу. То есть, те понятия об этносе, которые мы ещё могли как-то тысячу лет назад как бы говорить, ну вот там, допустим, татары, вот евреи там – щас это не подходит.

О семье

У тебя сколько сестёр и братьев?

[Собиратель: Ни одной.]

Ни одной. Вот типичный русский человек из Москвы. Ну это ладно только из Москвы, это из Перми, из Екатеринбурга, и так далее, и тому подобное. А сколько двоюродных братьев-сестёр?

[Собиратель: Двое.]

Двое. И вот когда я с муфтием Хазратом разговаривал, он говорит: «Сколько у тебя двоюродных там братьев?» Я туда-сюда там, ну семь человек, ну больше, ну не обрёл. А он говорит: «А у меня тридцать пять». Вот и всё, весь ответ. То есть, допустим, вот у мусульманских народов в России сохранился не в полной мере, у них тоже нарушен. Культура нарушена, всё. Но у них сохранился осколок, скажем так, у них сохранилась большая семья. Не родовой клан, а большая семья. А у нас никакой семьи не сохранилось. У нас её нету. Вот, ну у меня она есть, но это уже, я сам как пережиток. Вот. А все, которые, там, в ногу с прогрессом, так сказать, они уже.

А я пережиток, ничего так. Четверо внуков там, четверо детей, и там, у брата моего тоже трое детей там, младший. Там, у этих, у двоюродных братьев, там тоже, у кого трое, у кого четверо там. Вот. Но мы уже пережитки, и то, вы видите, какие пережитки, если у моей бабушки было одиннадцать, значит, сестёр, там, братьев, вот, у меня матушка Агриппина, она была девятая по счёту, вот, то мы-то уже неполноценные, так сказать, пережитки. Там где-то силы не хватило.

[Собиратель: А Вы считаете, что у здешних старообрядцев тоже семьи нет?]

Так ведь мне просто её щас приходится восстанавливать, эту семью. Я, собственно говоря, этим и занимаюсь. Мы восстанавливаем семью. Первое, самое главное, прежде чем восстановить род, нужно восстановить семью, чтоб начала хоть с самих себя.

Что такое семья, это когда, вот мы как-то ехали в поезде, мне один таджик сказал, говорит: «О, говорит, вам, русским хана, у вас мужиков нет». Я говорю, «У вас бабы ещё остались, но это, говорит, наш назём. На котором мы будем выращивать своих детей». Вот у меня, гот, две таджички и одна русская, ну, она, гот, молодец, она как что случится, (нрзб.) Вот. То есть, на самом деле, мы, в русском народе, у нас прежде чем создать семью, нужно воссоздать мужчину. Вот.

Первое. Некоторые говорят, женщин там, женщин. Женщины они стараются ведь угодить мужчинам. Обычно нужна жена – она старается быть хорошей женой, не нужны жёны, нужны просто гулящие девки – пожалуйста, вот гулящая девка. Пожалуйста, какой спрос. Вот. Значит, а мужики-то у нас перестали быть мужиками. Что такое, раньше вот женился – и вот он мужчина. До этого он был парень. Он парень, значит. А, значит, это, парился, так сказать. Вот. В молодости. А после он женился, он мужчина. Вот, по нашим по обычаям, если он женился, он должен бороду носить, признак мужественности. Вот. А допустим, мужчина, стесняющийся своего мужского вида, бреющий бороду, какой же он мужчина? Если он своё «я» не может отстоять, как он свою жену может отстоять? Он никто. Он ноль.

Если вот чечен оказался безработным, он в конце концов сворует, в конце концов, отнимет. Но всё равно накормит свою жену, своих детей. А наш, он ни своровать не сможет, вот, ни отнять не сможет. Ни заработать не сможет. То есть, он перестал, перестал быть нормальным человеком, перестал быть мужчиной. А как, тоже, большого упрёка ему не скажешь. Ведь любой там чечен, допустим, тот же карачаевец, тот же там татарин, они же опираются не только на собственные силы. Они опираются ещё на силы своей большой семьи. Рода. Большая семья. И те им помогают. Другому. Вот. И вот щас вот тяжёлая работа, сложная работа. Допустим, лицу мужского пола надо внушить, что он мужчина. Он должен быть умным, сильным, собственно говоря, красота мужчины в этом заключается. Чтобы он был сильный, мужественным, мог отстоять, постоять. Там, а у нас основная масса лиц мужского пола – они стараются там быть красивыми перед женщинами, как бы, это женщина должна быть красивая. Вот. Но никак не мужчина, красота мужчин совсем другая. (нрзб.) Красота мужества. Вот, силы, физической, умственной. Вот его красота. А не та правильность носа там. Как, какой толк с твоей внешней красотой, если ты накормить семью не можешь? Чё, за кого держать тебя в семье? Если мы чин венчания совершаем, и в венчании написано: «И ты обязуешься греть и питать жену свою» – как он её будет греть и питать? (нрзб.) А её надо будет греть и питать до конца дней своих.

А у нас уже люди в тридцать лет импотенты. Как он её будет греть? В тридцать лет он уже перестаёт совокупляться. Чё тут говорить, он насмотрится видюшников-гадюшников там, значит, полазиет там по бабам, там, не пойми чего, вот, ещё. А наши старики – они вон, вот у нас у одного шестьдесят два года, седьмой сын родился. <...> А кто из этих безбожников может сказать, что он в шестьдесят два года родил? Вот только что назад перед вами был один. Пятьдесят пять лет, вот у него через месяц жена родила. (нрзб.) У неё весна продолжается. Хотя по годам-то конец лета, вот, ну...

Вы знаете, что человек делится на весну, нет? До двадцати восьми лет это весна, до пятидесяти шести лет – это лето, до восьмидесяти четырёх лет – это осень, до ста двенадцати лет – это зима, и до ста двадцати лет и ещё семь лет это, значит, новая жизнь. Что человек уже глупым становится. Яко младенец. (нрзб.) Вот, ну и конец лета, у меня тоже конец лета, уже пятьдесят два мне. А, значит, а я в пятьдесят два года, я, допустим, когда вот разговариваю с этими, безбожниками тридцати лет, ты чё говорю, ты по годам меня моложе, а по физическому, возможности, как мужчина, я тебя моложе, ты чё? Смеёшься что ль, тридцать лет, уже только что, ну как это так, как ж ты любишь свою жену? Как любишь свою жену ты, как, это, а там раз в месяц они совокупляются, это семидесятилетние старики только, вы чего? Дорогие, смеётесь, что ли? Как же ты свою жену?

Вот. Это вот все моменты, которые церковь говорит, вот, они ханжи там, церковные, ханжи там, и прочее, и прочее. Почему мы заставляем женщин своих одеваться? Вот. Почему, потому, что если мужчина постоянно видит обнажённую женщину, он уже на неё не реагирует. Он же не возбуждается. Вот всё, значит, женщина ему больше не нужна. Ему нужно что-то другое. (нрзб.) Это же техника безопасности, обыкновенная техника безопасности. И чтоб продлить в семье, значит, так сказать, любовь. Вот, то, что телесное, значит, это тоже составная часть жизни. Вот.

Если, допустим, мы воздерживаемся в Великий пост, потом мы после Пасхи любим своих жён как невест. А если они спят, вот мы спим на разных койках, вот тут-то мы и любим друг друга. (нрзб.) Вот. Значит, а эти валяются, значит, на одной кровати, они же надоели друг другу. Капитально надоели. Это же обыкновенная техника безопасности. Люби свою жену, только ты к ней прикоснулся, чтоб ты её желал. Церковь-то это и пропагандирует и предлагает. А, значит, безбожие предлагает совсем другое. Значит, они пожинают плоды своего, так сказать, прогресса. Плоды своего прогресса, там, соберутся на этот, удивительно, на пляж соберутся, там голые ходят и почему-то, так сказать, безразлично относятся друг к другу. Как в бане, что ль? Так что церковь учит только всё человек если, это, слушает учение церкви, если человек, значит, прислушивается, что святые отцы говорят, он никогда не бывает в проигрыше. Он всегда дольше живёт, и не только физически дольше живёт, он дольше живёт (нрзб.), ну, живёт.

Я живу. Мне пятьдесят два года, я живу. Вот. Я живу так, как жил когда-то в двадцать лет. Ну, скажем, тридцать лет. (нрзб.) Я не старею, когда я состарюсь, я буду таким вот (нрзб.) Так что я следую всем предписаниям церкви. И другим говорю. Я говорю: «Хочешь быть лысым и седым? Пожалуйста, живи, как безбожники». Ну я в это вкладываю не только смысл, чтобы на самом деле можно полысеть, там, в смысле, хочешь быть дряхлым и хилым, значит, нужно. Пей, жри, значит, это, как там щас говорят, водку жрат и пиво пит. Вот, пожалуйста, и будешь таким дряхлым в пятьдесят лет уже будешь никто, ноль. Ноль, всё. Никуда. Почему, допустим, все эти вот северные народы вот, значит, живут там сорок пять, пятьдесят лет, почему наши щас, страшное дело, пятьдесят лет, шестьдесят лет умираем все, это потому что неправильный образ жизни. А откуда они – как это правильный образ жизни (нрзб.) Они же учатся, что надо прогресс, что там вот то да сё, так. И в результате (нрзб.) Так что вот будете жить по уставу церкви, значит, будете жить долго, моя бабушка жила девяносто три года, вот. Дедушка, правда, всё не шибко соблюдал, он семьдесят шесть лет прожил.

Щас как бы святость, она ещё будет боле для Бога ценнее, нежели, допустим, пятьдесят лет, когда мы были. А это же стадо баранов, вот это вот смотришь – ну бараны, бараны, гонят их на забой – ну бараны. Эти вот, как говорит, рок-концерты, значит, со свистом, (нрзб.) Ад вышел на поверхность, и вот они все всё в этом состоянии, в одичавшем, (нрзб.) там ничего искать нечего, там не найдёшь себе ни подругу, ни друга, никогда там ничего не найдёшь. Чё, там мертво.

А вот ходишь вот, допустим, глядишь, женщины все пустоцветные, все пустоцветные. Ничего, ничего. Ведь вот весна – пришла весна – что надо делать? Огород, это, значит, обрабатывать, сажать что-то, чтоб там выросло, чтоб осенью чего-то взять. Значит. А что, ну смотришь, значит, ему тридцать лет, он не женатый. Значит, ей под тридцать лет – она не замужем. Там. Тут чё-то сошлись, разошлись, там, чё-то кто-то родился, не родился. Кому, чего, весна-то прошла, всё! Весна кончилась. Ведь человек и учится для того, чтоб, значит, какое-то ремесло иметь, и ремесло для того, чтоб, значит, семью кормить, не просто так жрать, по Канарам там кататься, ездить. Вообще, всё это утрачено, всё это, понятия там исчезли. Женщина делает, допустим, это, карьеру. Какая карьера, самая главная карьера у женщины – это дети. Если она на самом деле талантлива, она и с детями будет талантлива. Вот. А если она не талантлива, то как хошь, крутись-вертись, всё равно таланта нет. Самая главная карьера для любого мужчины – это семья. Вот.

А если он, значит, там, допустим, прожил жизнь там не пойми как чего как, как я тут, один вот, я щас говорю, ой, я говорю, ты вот один живёшь. Значит, с сорок восьмого года. Говорю – ох, ты прям святой. А мне одна женщина говорит – батюшка, говорит, перестаньте, у него баб-то много было. Я: «Да…» А у меня вот жена вот есть, баб не было, но жена есть. Это лучше и главнее.