<< На главную страницу

С.Ю. Неклюдов

Варьирование как механизм фольклорной коммуникации

Материалы международного конгресса "100 лет Р.О. Якобсону", Москва, 18-23 декабря 1996. М.: РГГУ, 1996, с. 230-232.

Фольклорная традиция осуществляет хранение, передачу, воспроизводство во времени и в пространстве определенных культурно значимых текстов в их "материальной" (субстанциональной) конкретности и структурном постоянстве. Фольклор — это всегда относительно точное или относительно свободное повторение услышанного, а фольклорный текст представляет собой более или менее устойчивую комбинацию элементов традиции, реализующуюся в каждом акте исполнения.

Соответственно, фольклорный текст не создается, а воссоздается, причем каждое воссоздание не тождественно предшествующему. Практически всегда имеет место определенное варьирование повторяющихся элементов: внутри одного текста, от одного текста к другому тексту, от исполнения к исполнению, от исполнителя к исполнителю, от традиции к традиции. Причины варьирования не сводятся лишь к особенностям устной мнемотехники (предполагающей некоторый "люфт" в возможных отклонениях от "оси" основного сообщения), ни тем более к неизбежным "сбоям" в работе фольклорной памяти. Здесь мы имеем дело с проекцией одного из фундаментальных свойств фольклора как специфической формы устной коммуникации, вытекающего из соотношения в традиции начал стабильности и подвижности, константности и пластичности.

Механизм варьирования можно уподобить качанию маятника, схематически изобразив его движение в виде синусоиды. При увеличении в исполнении импровизационного начала "маятник" раскачивается с максимальной амплитудой. Традиция "срезает" слишком сильно выступающие "пики" этой синусоиды, отбрасывая все, что для нее избыточно, и пропуская лишь то, что она способна принять. Таким образом, происходит "фильтрация" крайностей импровизации и закрепление принятых новаций.

Помимо этого наблюдается установление своего рода "иерархии смыслов" сообщения, в соответствии с которой степень точности передачи его элементов оказывается существенно различной. Так, былина в одной и той же ситуации может называть врагов то татарами, то литовцами; "промежуточные" города, через которые проезжает герой в вариантах одного и того же сюжета бывают названы по-разному: Чернигов, Орехов и т.д. — на определенном уровне это как бы "не важно". Но богатыри неизменно остаются русскими, а Киев и Новгород всегда сохраняют свои названия.

При повторной записи от одного и того же сказителя у фрагмента текста может меняться (подчас в довольно широких пределах) объем, синтагматическая последовательность элементов, лексический и фразеологический состав. Тем не менее, все это будет квалифицироваться исполнителем как "одно и то же", не выходящее за пределы вариационной разработки центральной темы.

Эпическое чудовище может быть названо "двенадцатиголовым", а в соседней строке — "двадцатичетырехголовым", однако и это в данном случае "одно и то же", хотя нередки повествовательные контексты, в которых количество голов будет иметь смыслоразличительную функцию. Ср. фонему как "пучок дифференциальных признаков" и ее "позиционные варианты" в фонологии Р.О.Якобсона.

Таким образом, речь идет о специфической синонимии: "подвижные" части сюжетных элементов в различных вариантах довольно свободно замещают друг друга, выступая таким образом как равнозначные (татары — литовцы, Чернигов — Орехов, двенадцатиголовый — двадцатичетырехголовый). Синонимами эти слова становятся лишь в определенном контексте. Спектр их варьирования указывает не на расхождение, а на совпадение, общую смысловую зону (в данном случае речь идет о понятиях: этнический враг; город на пути героя; многоголовый змей), которую, вероятно, следует считать входящей в основное содержание устно-эпического сообщения.

Существенно, что контекстуально синонимичными оказываются не только слова и стилистические трафареты, семантика которых различается, так сказать, градационно (ср. количество голов змея), но и прямые антонимы (общеязыковые и общекультурные). Они могут распределяться по вариантам, а также накапливаться внутри одного текста, составляя неразложимые далее сочетания, типа "калинка-малинка", "гуси-лебеди" и т.п.

Весьма интересны случаи, когда варьирование затрагивает самую сердцевину повествовательного мотива. Так, в северотибетской устной Гесериаде одна из героинь определяется то как жена героя, отобранная им у демона, то как жена демона, которую тот похитил у героя, т.е. мотив похищения входит в "эпическое знание", но с известным безразличием к направленности центрального действия. Следовательно, можно констатировать такое состояние традиции, при котором в основе тематического комплекса лежит акция, не имеющая отчетливой "векторной характеристики". Обсуждение этого вопроса весьма важно при исследовании генезиса и семантики повествовательного мотива.