<< На главную страницу

С.Ю. Неклюдов

Типология и история в памятниках героического эпоса

The Armenian Epic "Daredevils of Sassoun" and the World Epic Heritage. 4-6 November, 2004/ Tsakhkadzor. Yerevan: National Academy of Sciences of Armenia, 2003, p. 17-24

1.

Как известно, героическим эпосом называется жанр устной и книжной словесности, который повествует о чрезвычайных деяниях и событиях мифологического или квазиисторического прошлого.

В отличии от сказки с ее установкой на вымысел, героический эпос, относящийся — с точки зрения самой традиции — к числу повествований "достоверных", сравнительно редко является предметом культурного заимствования — замечено, что чужие верования усваиваются труднее, чем чужие вымыслы [Bedier 1895]. Впрочем, он все же разрабатывает ряд так называемых бродячих сюжетов ("Бой отца с сыном", "Муж на свадьбе своей жены" и др.), распространенность которых скорее всего является результатом культурной диффузии. Тем не менее, структурное и содержательное единообразие эпоса народов мира в значительной своей части имеет чисто типологическое объяснение.

На содержательном уровне типологически общими оказываются все характерные эпические ситуации и коллизии — биографические ("матримониальные") и воинские. Это такие эпизоды и мотивы как чудесное происхождение, героическое детство, богатырское сватовство, поединок с девой-богатыршей, похищение жены и ее возвращение, взаимоотношения братьев / побратимов, змееборство и другие формы борьбы с чудовищами, осада и взятие города  в результате военной хитрости или предательства, финальное окаменение героя или его уход в скалу и многие другие.

На уровне структурном типологически единообразными являются принципы жанрово-композиционного построения эпоса. Это касается "малых" и "больших" эпиче­ских форм (различающихся не размером, а событийным охватом повествования — от одного-двух эпизо­дов до целого жизнеописания героя или даже двух поколений героев), причем произведение "малого" эпоса сплошь да рядом оказывается "одноходовым" (завершенный эпизод соответствует одному сюжетному "ходу" по­вествования).

Трудно сказать, какая из данных форм — "малая" или "большая" — является более архаичной. Опыт сравнительно-исторической фольклористики, на котором я остановлюсь несколько позднее, скорее свидетельствует в пользу "малой" формы (типа палеоазиатских героических сказаний, карело-финских рун и т. п. ), тогда как пространные архаические "эпопеи" (например, у тюрко-монгольских народов Сибири и Центральной Азии), вероятно, возникают позднее. В изучении конкретных эпических (преимущественно книжноэпических) памятников отражением этой стадиально-типологической проблематики стал давний спор "унитариев", отстаивавших концепцию изначальной целостности подобных текстов, с "аналитиками", обосновавшими концепцию формирования "большой формы" из коротких песен, "малых кантилен", лежащих в ее основе (Фр. Вольф о гомеровских поэмах; К. Лахман о "Нибелунгах"; К. Фориель и Г. Парис о "Роланде" и др.); те же идеи дают основание ожидать появления большой национальной эпопеи, которая якобы должна родиться из народных песен и баллад (И.Г. Гердер, Г.А. Бюргер). Следует добавить, что в полной мере этот романтический проект весьма успешно осуществил Э. Лённрот, подаривший миру не существующую в финском фольклоре Калевалу.

В самих устных традициях подобный процесс по крайней мере не универсален. Даже если признать описанную схему работающей, приходится предположить, что "малые" и "большие" формы могут появляться и исчезать, не эволюционируя и не превращаясь друг в друга, хотя проблема их соотносительной типологической архаичности все-таки остается. Кроме того, "малые" эпические формы возникают и на позднем витке фольклорного развития (русские былины, сербский эпос и т. д.; к еще более поздним эпическим формам относятся традиционные европейские баллады). Едва ли они способны синтезироваться в большую эпопею; однако они подпадают под действие законов эпической циклизации, которая в свою очередь бывает двух видов: "линейная" и "концентрическая".

В первом случае речь идет о выстраивании в традиции более или менее связного жизнеописания богатыря (циклизация биографическая) или нескольких поколений богатырей (циклизация генеалогическая). Замечательным примером является армянский эпос, объединивший целых четыре поколения героев (обычно, как это имеет место, скажем, в киргизском "Манасе" или бурятском "Абай Гэсэре", данная последовательность не превышает трех поколений).

Во втором случае основой циклизующего процесса является объединение отно­сительно небольших, как правило, "одноходовых", песен, не связанных сквозным сюжетом; общими остаются лишь персонажи цикла, локали­зация событий в пространстве и во времени, определенная эпиче­ская эпоха и эпическое государство с эпическим владыкой во главе (таковы, например, калмыцкий "Джангар" или киевские былины русского эпоса). Подобного рода цикл строится не на биографических началах, хотя иногда и имеет место некоторое хронологическое упорядочивание эпизодов, относящихся к жизни главного героя (среди русских богатырей это в особенной степени относится к Илье Муромцу, отчасти к Добрыне Никитичу, Василию Буслаевичу и к некоторым другим).

Другой вариант эволюционного развития предлагает теория "первоначального ядра" Г. Германна (также применительно к гомеровскому эпосу), порождающего "большую" эпическую форму в результате своего "разбухания". Этот механизм выглядит вполне представимым. Так, усложнение повествования может происходить за счет повторной разработки тематического ядра, заключенного в первом "ходе"; по отно­шению к прохождению свадебных испытаний и женитьбе это — похищение и возвращение похищенной жены, по отноше­нию к воинской коллизии – повторение богатырского поединка, но уже с сыном, братом, отцом врага и т. д. Удваиваются персонажи  (например, предполагается, что в армянском эпосе оба Мгера — старший и младший — могут восходить к одному образу). Как имя нового персонажа может быть воспринят эпитет героя, что приводит к разработке новых эпизодов (и даже новых сюжетов). Разворачивается экспозиция повествования: описание обстоятельств рождения героя, рассказ о его родителях и т. д. [Неклюдов 1974, с. 129-140].

Другой случай — фабульные мотивировки, которые при всем своем вспомогательном характере способны разворачиваться в самостоятельное повествование; наконец, необходимость устранения какой-либо фабульной несообразности, возникающей в результате композиционной компоновки эпизодов, также приводит к появлению новых сюжетных звеньев (как это, например, имеет место в монгольской книжноэпической Гесериаде). Надо добавить, что акт эпического новообразования, вероятно, сначала осуществляется в рамках сказительской импровизации — как вариационная разработка тех или иных тематических элементов эпоса, увеличение же "амплитуды варьирования" приводит к расподоблению "исходного" текста и его новой редакции, продолжающей бытовать уже в статусе нового произведения [Неклюдов 1994, с. 220-245].

Героический эпос связан с этническим самосознанием, формирующимся в процессе племенной консолида­ции и раннегосударственных образова­ний; "концентрическая" циклизация прямо отражает подобные процессы: эпос оказывается их своеобразной "культурной проекцией". Собственно, продуктивный период рождения и жизни эпоса относится именно к этим эпохам, хотя его активное бытование продолжается далеко за их пределами, когда сложившиеся формы получают актуальные осмысления (обычно — в духе народного патриотизма) и ложатся в основу позднеэпических жанровых новообразований (балладных, романических, пародийных и др.). Жанровыми новообразованиями героического эпоса являются исторические песни, использующие многие принципы эпической поэтики, но повествующие уже о реальном прошлом, хотя и дефор­мированном народной фантазией. Наконец, в древней и средневековой литературе возникает книжный эпос, отражающий устные традиции, но получивший обработку в ходе литературного развития ("Махабхарата" и "Рамаяна", "Илиада" и "Одиссея", "Песнь о Роланде" и др.).

К этому надо добавить, что основной формой устного эпоса следует считать стихотворную, песенную (речитативную; с инструментальным сопровождением или — в более архаических традициях — без него), а объем его текстов колеблется в огромных пределах: от нескольких десятков до нескольких десятков тысяч строк. Одно связано с другим — возможности хранения и устной передачи столь больших объемов текста заключены именно в метрически упорядоченном повествовании; таким образом, фольклорная мнемотехника многое объясняет и в эпической поэтике. Метрическую организацию обычно имеют те фрагменты прозопоэтического повествования, которые заключают в себе прямую речь или эпи­ческие описания (седлание коня, богатырская поездка, поединок и пр.), т. е. наиболее характерные для данного жанра части.

2.

Как это следует из всего сказанного выше, различаются по крайне мере две типологических формации эпоса. Назовем первую архаической, а вторую — "классиче­ской".

Архаический эпос (тюрко-мон­гольский в Центральной Азии и Южной Сибири, карело-финский, северо-кавказский "нартский" и др.) складывается на базе мифов об очищении земли от чудовищ культурным героем и преданий о межплеменных столкновениях [Мелетинский 1963, с. 21-94].

Он остается верен мифологической интерпретации описываемых событий, а в его сюжете просле­живаются биографические контуры архаической богатырской сказки, причем "свадебная" и "воинская" тематика часто разрабатываются до некоторой степени автономно. Мотивы де­ятельности героя архаического эпоса объективно совпада­ют с общеплеменными интересами, со стремлением к гармонизации миропо­рядка, с подавлением хтонических и демонических сил, с организацией ряда социальных институтов и т. д. При этом племя осмысливается как весь человеческий род, противостоящий "нелюдям" — мифологическим демонам и враждебным иноплеменникам.

Перемещения героя по эпическому пространству и его поединки с противниками зачастую имеют "шаманский" характер. Это выражается в способах пересечения границ между различными областями мифологического космоса, а также в использовании противоборствующими сторонами различных сверхъестественных возможностей, чудесных помощников, волшебных средств, причем мера подобного использования находится в прямой зависимости от того, кто выступает противником богатыря, точнее, какой набор признаков в нем преобладает: мифологический или этнический (впрочем, наряду со случаями "чистыми" существует множество "промежуточных": эпическое чудовище обретает иноэтнические черты и, напротив, враждебный иноплеменник столь же легко мифологизируется). Сближение "шаманской" и "эпической" поэзии имеет в своей основе их типологическое сходство, а в ряде случаев — и их значительные соприкосновения [Hatto 1970], хотя полностью эти традиции никогда не сливаются и едва ли происходят из общего источника; скорее речь должна идти об их более или менее тесном взаимодействии [Боура 2002, с. 12-15].

Богатырской сказкой В.М. Жирмунский [1960; 1974] назвал определенный тип героического эпоса архаической формации, построенный на коллизиях "богатырской биографии" (чудесное рождение, героическое детство, героическое сватовство, потеря и повторное обретение невесты/жены и т. д.) и богато представленный, например, у тюрко-монгольских народов Южной Сибири (бурят, якутов, алтайцев, шорцев, тувинцев). По мнению Е.М. Мелетинского [1961, с. 177], содержательно — это то же явление, которое В.Я. Пропп [1945] определял как "догосударственный эпос": книга В.Я. Проппа "Русский героический эпос" начинается именно с рассмотрения подобного  "догосударственного эпоса", который, по мнению автора, представляет собой форму, стадиально (и даже исторически) предшествующую русской былине [Пропп 1958, с. 29-58].

Следует добавить, что существует точка зрения, согласно которой былина прямо возникает из волшебной сказки, а именно из ее "героических" сюжетов [Alexander 1973], однако это вступает в противоречие с другими концепциями генезиса эпоса, разработанными на более широком сравнительно-типологическом материале. Родство героико-эпической поэзии и волшебно-героической сказки по-видимому объясняется иначе, это — в известной степени параллельные линии жанрового развития, что, впрочем, отнюдь не исключает влияния волшебно-сказочных сюжетов на некоторые былины.

Е.М. Мелетинский [1963, с. 77-94] термин богатырская сказка использует только для обозначения наиболее ранней "предэпической" формы повествовательного фольклора (например, у чукчей, нивхов, угро-самодийских, тунгусо-маньчжурских и некоторых других сибирских народов) — из нее вырастает и собственно героический эпос, и волшебно-героическая сказка; впоследствии автор употребляет по отношению к данному материалу термин героическая сказка [Мелетинский 1986, с. 62]. В ней окончательно не завершена эмансипация героической личности, чья деятельность зависима еще почти исключительно от получаемых извне магических возможностей.

Надо добавить, что за пределами российской научной традиции этим двум терминам  (сказка богатырская и героическая), будет соответствовать один (heroic fairy tale, conte heroїque, Heldenmaerchen) [Jason 1975, p. 45-46]. Впрочем, терминологической точности и здесь нет, это выражение обозначает как определенные группы волшебных сказок героического типа (AaTh 300-301, отчасти 550-551), так и небольшие (как правило, прозопоэтические) эпические тексты, возникающие в результате частичной прозаизации эпической песни [Lorincz 1970, p. 141-145; Kara 1970, p. 210]. В русском фольклоре также имеются позднейшие сказочные переложения эпических сюжетов —  так называемые сказки о былинных богатырях [Астахова 1962].

Подобная терминологическая неустойчивость не случайна. Причина кроется в наличии общих типологических характеристик у разных групп текстов (как правило, родственных) и имеет определенную историческую обусловленность. Как уже упоминалось, архаическая богатырская сказка является предшественницей наиболее ранних форм героического эпоса и столь близка к ним, что грань между жанрами подчас провести затруднительно. Однако она принимает участие и в генезисе "классической" волшебной сказки, будучи особенно тесно связана с волшебной сказкой героического типа. С другой стороны, если архаическая богатырская сказка стоит у истоков героического эпоса, то позднейшую "сказку об эпических богатырях" можно рассматривать как одну из завершающих ступеней его эволюции: процессы зарождения и разрушения жанра, таким образом, оказываются до известной степени симметричными. Характерно, что в ряде случаев подобная "сказка об эпических богатырях" может обнаруживать черты значительного сходства с волшебно-героической сказкой: см. сказки об Илье Муромце, Алеше Поповиче, Василии Буслаевиче, Дюке Степановиче, Дунае Ивановиче и Добрыне Никитиче, разработанные в рамках сюжетного типа о необычном силаче AaTh 650 (СУС –650С*, –650СD*, –650E*,  –650F*, –650G*), в свою очередь тесно связанного с сюжетным типом AaTh 301 A, а особенно — с AaTh 301 B.

3.

О героическом характере эпических деяний и эпической эпохи как о главном, конституирующем жанровом признаке эпоса говорят все ведущие эпосоведы. "Героический характер" возникает тогда, когда формируется новое — по сравнению с более глубокой родо-племенной архаикой — отношение к возможностям (в том числе — к физическим возможностям) отдельной человеческой личности [Боура 2002, с. 5-10] и, соответственно, появляется новая система этических и эстетических ценностей. При этом "героическое" понимается почти исключительно как "воинское" (или "богатырское", если использовать это русское слово, чрезвычайно удачно выражающее нужный смысл), а центральным эпическим персонажем становится в первую очередь именно воин.

По-видимому, в рамках той же системы ценностей складываются тесно связанные между собой жанры героического панегирика и героического плача [Боура 2002, с. 15-22], принимаемые некоторыми исследователями за источник самой героической поэзии. Это едва ли так. Несмотря на очевидную близость — стилистическую и даже содержательную (на уровне отдельных мотивов) — воспевание выдающихся качеств и заслуг витязя или вождя имеет слишком низкие потенции сюжетопорождения, в то время как известные нам эпические сюжеты встречаются и в других, не менее древних жанрах (прозаических сказках), с панегирической поэзией никак не связанных. Скорее наоборот, героический панегирик и героический плач сами могут испытывать влияние эпической топики и стилистики, что особенно хорошо прослеживается по жанровым образцам такого рода, прямо включаемым в героико-эпические повествования. Так, "обрядовые плачи (жоктау)... в числе других нередко встречаются и в народном эпосе казахов и киргизов — плач по Манасу его жены Каныкей или плач самого Манаса по Алмамбету, в казахской былине "Ер-Саин" — плач Аю-бикеш и многие другие. Можно думать, что плач о Манасе, приписываемый [его матери] Кара-улек, также сложился на основе эпического сказания" [Жирмунский 1974, с. 405]. Назовем кроме того плач по Чингису, сохранившийся в летописной традиции XVII-XVIII в. [Krueger 1961, p. 104-111; Sagaster 1970, S. 495-505], и т. д.

Осознание самоценности отдельной личности, защитника (часто — вождя) своего племени — наряду с осознанием самоценности этого самого племени — парадоксальным образом приводит к противопоставлению двух не вполне совпадающих этико-эстетических систем (так сказать, коллективистской и индивидуалистической). Это в свою очередь обуславливает специфику характера богатыря — гневливого и обидчивого строптивца, не умеющего или не желающего соизмерять с требованиями целесообразности свою сверхчеловеческую силу, а также драматические сюжетные коллизии (конфликты с единоплеменниками и с "эпическим владыкой"). Однако подобное чаще наблюдается уже в  "классическом" эпосе.

4.

В "классическом" эпосе образы эпических героев и их антагонистов демифологизированы, а место демонических противников занимают обобщенные фигуры исторических врагов. В эпическом конфликте преломляются воспоминания о дейст­вительных исторических событиях (бит­ва на Курукшетре в "Махабхарате", троянская война в "Илиаде", сражение в Ронсевальском ущелье в "Песни о Роланде", Сасунское восстание против Халифата в армянском эпосе, татаро-монгольское нашествие в русской былине и т. п.). Соответственно, здесь получает наивысшее выражение пафос защиты страны от завоевателей, в именах же персонажей зачастую прочитываются имена подлинных ис­торических лиц (Владимир в русских были­нах, Марко Кралевич в сербском или Сид в староиспанском эпосе).

Однако следует напомнить, что эпос — это не несовершенная фиксация исторических событий, не фантастическое описание исторических лиц, не дурной способ хранения информации, а конструирование из исторических воспоминаний своего — эпического — мира, "эпической модели истории" [Путилов 1970, с. 15]. Изображаемым в эпосе "макрособытиям" (например, великим битвам с их триумфальными победами и трагическими поражениями и т. п.) обычно соответствует целая серия локальных событий (скажем, сражений и войн), происходивших на протяжении весьма длительных периодов времени. За обобщенным образом персонажа стоят воспоминания сразу о нескольких деятелях исторического прошлого, им приписывается участие в событиях, к которым они не имели (и исторически не могли иметь) отношения. Так, в образе Карла старофранцузского эпоса, помимо самого Карла Великого, каким-то образом отразились отдельные черты его деда Карла Мартелла и его внука Карла Лысого. Коварный предатель Ганелон (согласно памятнику, отчим героя), по-видимому, восходит к фигуре Санского архиепископа Ганелона, приговоренного Карлом Лысым к казни за измену, но затем прощенного (в наиболее ранних сюжетных версиях он отсутствует). Исторический Реймсский епископ Турпен, соратник героя в "Песне о Роланде" (и псевдоавтор подложной хроники "История Карла Великого и Роланда"), в испанском походе Карла вообще не участвовал [Смирнов 1964, с. 141, 144-146, 147] и т. д.

Можно значительно увеличить количество примеров, иллюстрирующих процессы селекции, компрессии, интерпретации воспоминаний о героях и событиях исторического прошлого в "классическом" эпосе — и книжном, и устном (вспомним обо всех возможных прототипах князя Владимира и некоторых других персонажей былины, как, прочем, и самого былинного Киева). Однако наиболее существенно то, что эти подлинные имена, реалии, топонимы накладываются на весьма устойчивые и гораздо более древние повествовательные структуры (в том числе — прямо восходящие к архаической богатырской сказке); весь "историзм" героического эпоса практически сводится именно к ним. Если их убрать (например, из русской былины), то, в сущности говоря, там не останется ни одного исторически достоверного события (даже в такой видоизмененной форме, в которой они присутствуют в исторической песне) — этот факт решительно не хочет замечать русская "историческая школа" (во всех ее модификациях). В этом смысле "типология" господствует над "историей" не только в архаическом, но и в  "классическом" эпосе. "Эпический мир по существу не поддается реально-исторической идентификации, он не возводим к какому-либо историческому периоду" [Путилов 1988, с. 8], а в его формирования принимают участие еще недостаточно исследованные механизмы отбора, иерархизации, редукции и компрессии жизненного материала, точнее — его проекций в общественной памяти [Неклюдов 2003, с. 352-364].

Литература

Астахова 1962 — Астахова А.М. Народные сказки о богатырях русского эпоса. М.; Л.: Наука, 1962.

Боура 2002 — Боура С.М. Героическая поэзия. М.: НЛО, 2002

Жирмунский 1974 — Жирмунский В.М. Сказание об Алпамыше и богатырская сказка. М.: Наука, 1960.

Жирмунский 1974 — Жирмунский В.М. Тюркский героический эпос. Л.: Наука,, 1974.

Мелетинский 1961 — Мелетинский Е.М. [рец.:] В. М. Жирмунский. Сказание об Алпамыше и богатырская сказка. М., ИВЛ, 1960 // Проблемы востоковедения, 1961, № 1.

Мелетинский 1963 — Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М.: Наука, 1963.

Мелетинский 1986 — Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М.: Наука, 1986.

Неклюдов 1974 — Неклюдов С.Ю. "Героическое детство" в эпосах Востока и Запада // Историко-филологические исследования. Сборник статей памяти акад. Н.И. Конрада. М.: Наука, 1974.

Неклюдов 1994 — Неклюдов С.Ю. Новотворчество в эпической традиции // Поэтика средневековых литератур Востока: Традиция и творческая индивидуальность. Отв. ред. П.А. Гринцер, А.Б. Куделин. М.: Наследие, 1994.

Неклюдов 2003 — Неклюдов С.Ю. Славная гибель доблестного Роланда  и таинственное рождение маркграфа Хруодланда // Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2003.

Пропп 1958 — Пропп В.Я. Русский героический эпос. М.: ГИХЛ, 1958.

Пропп 1945 — Пропп В.Я. Чукотский миф и гиляцкий эпос // Научный бюллетень ЛГУ, № 4, 1945 (Пропп В.Я.  Фольклор и действительность.  Избранные статьи. М.: Наука, 1976, с. 300-302).

Путилов 1970 — Путилов Б. О структуре сюжетообразования в былинах и юнацких песнях // Македонски фолклор. Година III. Бпоj 5-6. Скопjе: Институт за фолклор, 1970.

Путилов 1988 — Путилов Б.Н. Героический эпос и действительность. Л.: Наука, 1988.

Смирнов 1964 — Смирнов А. Старофранцузский героический эпос и "Песнь о Роланде" // Песнь о Роланде. Старофранцузский героический эпос. Изд. подгот. И.Н. Голенищев-Кутузов, Ю.В. Корнеев, А.А. Смирнов. Г.А. Стратановский. М.; Л.: Наука, 1964.

Alexander 1973 — Alexander A.E. Bylina and Fairy Tale: The Origins of Russian Heroic Poetry. The Hague–Paris: Mouton, 1973 (Slavistic Printings and Reprintings, Indiana University. 281).

Bedier 1895 — Bedier J. Les fabliaux. Paris, 1895.

Hatto 1970 — Hatto A. Shamanism and Epic Poetry in Northern Asia. London: University of London. School of Oriental and African Studies, 1970 (Foundation Day Lecture).

Jason 1975 —  Ethnopoetics: A Multilingual Terminology. Compl. by H. Jason. Jerusalem: I.E.S, 1975 (Israel Ethnographic Society Studies, 3)

Kara  1970 — Kara G. Chants d'un barde mongol. Budapest: Akadйmiai Kiadу, 1970.

Krueger 1961 — Krueger J.R. Poetical Passages in the Erdeni-yin Tobci, a Mongolian Chronicle of the Year 1662 by Saгan Secen. ’S-Gravenhage: Mouton & Co, 1961.

Lцrincz  1970 — Lцrincz L. Ьbergagngskategorien zwischen den Heldenliedern und den Heldenmдrchen // Acta Orientalia, XXXII, Leiden (1970).

Sagaster 1970 — Sagaster K. Die Bittrede des Kilьgen baghatur und der Cinggis-Khan Kult //Mongolian Studies. Ed. by L. Ligeti. Budapest: Akadйmiai Kiadу, 1970.

Сокращения

СУС — Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская   сказка. Сост.: Л.Г. Бараг, И.П. Березовский, К.П. Кабашников,  Н.В. Новиков. Л.: Наука, 1979.  

AaTh — The Types of the Folktale.  A Classification and Bibliography Antti Aarne’s Verzeichnis der Maerchetypen (FFC № 3). Translated and Enlarged by S. Thompson. Helsinki,   1981 (FFC № 184).