А.П. Минаева

"Наивные" мемуары В.М. Малькова: опыт контент-анализа

До сих пор нет определения "наивной литературы". Само по себе название метафорично, оно появилось по аналогии с наивной живописью.

"Наивная литература" превратилась в относительно массовый феномен всего несколько десятков лет назад, когда общее среднее образование стало массовым, и огромное количество прежде малограмотных людей получило навыки письменной речи. Раньше этими навыками обладало образованное меньшинство; теперь же "молчаливое большинство" обрело голос.

Ярко выраженная социокультурная принадлежность авторов "наивных" текстов (точнее, их явная непринадлежность к образованному меньшинству) бросается в глаза, поэтому соблазнительно именно эту социальную характеристику авторов класть в основу определения "наивного" текста как объекта исследования. Сама же характеристика авторов складывается из цепочки отрицаний: описывается то, чего нет. Авторы, как мы только что сказали, не принадлежат образованному меньшинству людей письменной культуры; они не владеют кодифицированными нормами литературного языка; они не являются квалифицированными читателями.

Однако объектом нашего исследования остается текст, а не его автор, чьи особенности могут характеризовать текст лишь косвенно. Если сам текст -- безотносительно к социальному происхождению и уровню образования создателя -- не имеет имманентно присущих ему свойств, то нам придется признать, что объекта не существует.

Перед учеными стоит задача очертить границы "наивного" текста. Такое исследование могло бы включать в себя соотнесение "наивного" текста с фольклором; с художественной литературой (прозой и поэзией); с мемуарами, созданными в рамках письменной культуры; с текстами массовой литературы.

Предметом этой статьи станут "наивные" мемуары В.М. Малькова "Раскулачивание: как это было" 1.

В.М. Мальков родился в 1916 году, 1930 году его семью раскулачили, в Великую Отечественную войну он одним из первых попал в немецкий плен, а, по возвращении в Россию, снова оказался в ссылке. Всю свою жизнь он "боролся с ярлыком спецпереселенца", пытался стать таким, "как все", и забыть свое прошлое. Мемуары он начал писать в период Перестройки, после того, как раскулачивание было признано преступлением. В своих воспоминаниях Мальков выставляет огромный счет советской власти за поломанную судьбу.

Работая с текстом "наивных" мемуаров Малькова, мы сталкиваемся с массой противоречий. К примеру, сразу возникает вопрос, как на самом деле автор относится к раскулачиванию. С одной стороны, в тексте часто повторяется, что раскулачивание было "преступлением против человечности", кулаки - истинные хозяева своей земли, трудолюбивые и разумные, а уничтожение их - трагедия. С другой стороны, мы встречаем множество упоминаний о том, как несправедливо раскулачили Мальковых путем подлога документов. На самом деле, Мальковы никогда не были кулаками, их общее хозяйство вели три семьи братьев Мальковых, а не одна. Значит, кулаки все-таки существовали, а главное - несправедливое обвинение и предательство соседей, голосовавших на бедняцком собрании за высылку Мальковых?

Не очень понятно, кто, собственно, виноват в несчастье Мальковых. По прочтении мемуаров, создается впечатление, что предатели-соседи и есть главные виновники. Однако в тексте рассыпаны упреки не только соседям, но и советской власти, многоловой гидре, пожирающей лучших из своих детей.

Неоднозначно автор относится и к образованию. С одной стороны, текст дает нам возможность предположить, что автор особенно, с огромным уважением относится к образованию. Еще мальчиком он ходил за 30 километров в школу, старался догнать своих сверстников, заканчивая за один учебный год два (разрыв образовался из-за того, что спецпереселенцам три года запрещено было посещать учебные заведения), потом поступил в техникум. Получить высшее образование ему не удалось, но он с гордостью замечает в своей книге, что выполнял работу, которую обычно выполняет специалист с высшим образованием. С другой стороны, мы в тексте не встречаем ни одного впечатления, связанного с самим процессом учебы. Мы не знаем, чем он увлекался в школе, техникуме, не знаем имена его любимых писателей. Почему?

Чтобы попробовать ответить на эти вопросы, мы обратились к социологическому методу контент-анализа.

Социолог В.Ф. Чеснокова пишет об извлечении из текстов с помощью контент-анализа фрагментов системы ценностей автора. Система ценностей человека, составляющая, по мнению социальных психологов, ядро личности, вообще довольно трудно извлекаема в эмпирических исследованиях -- хотя бы потому, что редко бывает четко осознана самим ее носителем. В.Ф. Чеснокова исходит из того, что ценности всегда эмоционально окрашены и упоминания о них обычно сопровождаются некими эмоциональными высказываниями. По этому признаку ученый и предлагает выделять ценности, вызывающие у автора текста эмоциональный отклик, сопоставлять силу выраженной эмоции и ее знак (приятие или отвержение). Понятно, что такая работа может быть проведена и по одному, правда, достаточно большому, тексту. Разумеется, при этом не следует претендовать на обнаружение целостной системы ценностей, но лишь ее фрагментов 2.

Анализ языка и содержания мемуаров -- работа довольно субъективная; в целом ряде случаев мы не можем однозначно доказать (или опровергнуть) некоторые утверждения и всегда остается опасность, что исходная гипотеза повлияла на выводы исследования. Перевод качественных утверждений в плоскость количественных измерений позволяет сделать (или, по крайней мере, ощутить) выводы более доказательными, а аргументы -- более весомыми.

Кроме того, применение контент-анализа позволяет выявить некоторые скрытые, не до конца осознанные самим автором фрагменты его сознания; когда речь идет о "наивных мемуарах", то есть о текстах людей не привыкших к интеллектуальной работе, слабо рефлексирующих, не озабоченных аргументацией собственных утверждений, это случается сплошь и рядом. Для того, чтобы доказать, что Надежда Яковлевна Мандельштам считала то-то и то-то, к тому-то относилась так-то, достаточно найти соответствующую цитату; в работе с "наивными мемуарами" это почти всегда невозможно. Ниже мы продемонстрируем, как только методом контент-анализа (в сочетании с качественным анализом) нам удалось установить, кого автор мемуаров считает главным виновником трагедии раскулачивания, хотя, казалось бы, весь текст посвящен именно этому.

Извлечение из текста смысловых единиц и анализ их, собранных вместе и классифицированных, делает возможным существенно углубить содержательный (то есть качественный) анализ текста. Это как раз возможно, только если анализируется один и не слишком большой текст, чтобы материал был обозрим для анализа -- но чтобы его было достаточно для классификации. Виднее становятся многие особенности мышления автора по поводу избранной для анализа темы: не только собственно его отношение "за" или "против", но и способы аргументации (или ее полное отсутствие, как в нашем случае), акцентировка тех или иных сторон ситуации, наличие или отсутствие моральных оценок и так далее.

Наконец, значимыми оказались даже ситуации, когда контент-анализ не мог состояться потому, что заданных смысловых единиц в тексте обнаруживалось слишком мало или совсем не обнаруживалось. Попытка выделить абстракции разного уровня подтвердила одну из гипотез исследования, состоявшую в том, что мышление автора мемуаров не склонно к абстракциям. Анализ всего нескольких употреблений слова "Бог" подтвердил предположение об абсолютной нерелигиозности автора.

Процедура проводилась следующим образом.

Прежде всего выделялись смысловые единицы анализа. В.А. Ядов предлагает выделять их, прежде всего исходя из гипотез исследования, и потом искать их индикаторы в тексте, чтобы задать единицы счета 3. Связать одно с другим нам удавалось далеко не всегда. Мы, например, сначала пытались совместить смысловую единицу и единицу счета, посмотрев, сколько раз автор говорит о справедливости/несправедливости, но у нас ничего не вышло: эти слова почти совсем не употребляются в тексте. Позже мы поняли, что иначе и быть не могло: автор не пользуется такими абстрактными понятиями, их по существу нет в его тезаурусе. Это не значит, что он равнодушен к проблеме справедливости в раскулачивании; но он иначе об этом пишет.

Поэтому процедуре контент-анализа, на наш взгляд, должен предшествовать анализ языка текста, выделение его основной идеи, его структуры, системы доказательств, смысловых связей между разными мыслями и эпизодами. Особенности текста должны быть уже ясны к моменту выделения смысловых единиц и единиц счета для контент-анализа. Однако после того, как, благодаря этой процедуре, выделены куски текста, содержащие смысловые единицы и единицы счета, качественный анализ собранных воедино кусков следует повторить, проверяя не только правильность гипотез, но и заново определяя особенности текста и мышления автора на новом уровне.

Главная тема книги, как это и заявлено в ее названии, -- раскулачивание. Одной из наших гипотез было предположение, что вину за свою личную трагедию и трагедию своей семьи автор возлагает примерно в равной степени как на советскую власть, так и на соседей-бедняков, которые своим голосованием позволили осуществиться несправедливости и стремились воспользоваться ситуацией к выгоде для себя. Еще одной гипотезой была подмеченная нами еще во время качественного анализа текста особенность мышления автора, не склонного к аналитическим процедурам: нас интересовало, какие аргументы приводит он в пользу своего главного тезиса о преступности раскулачивания, как объясняет его причины, описывает механизм проведения, анализирует последствия.

* * *

"Кулак". В качестве смысловой единицы прежде всего напрашивалось само раскулачивание; в качестве единиц счета -- слова, содержащие корень кулак-:

кулак, кулацкий, раскулачивание.

Потом из текста извлекались куски: фразы, иногда абзацы -- содержащие выделенные единицы счета для того, чтобы увидеть их в контексте.

80 раз употреблены слова кулак, кулацкий, раскулачивание.

40 раз -- в кавычках.

Ни разу не употреблено с оценкой, совпадающей с официальной до перестройки. Никаких сомнений в том, что кулаки -- лучшие крестьяне, не вычленяется. Некоторое колебание -- лишь между тезисом, что кулаков никогда не было вообще, и тезисом, что их не было к моменту раскулачивания (В 1918 году материальная база кулацкого хозяйства была разрушена.)

Ни одного высказывания, посвященного причине раскулачивания как государственной политики, нет (хотя раскулачивание -- главная тема книги). Интересно, что даже цитируются -- с огромным почтением и сочувствием -- высказывания авторитетных для автора людей, несущие исключительно только отрицательную его оценку, но никак не объясняющую причин.

19 упоминаний -- констатирующих раскулачивание как трагедию. (Попали под раскулачивание и т.д.).

15 упоминаний о раскулачивании как о государственной политике -- вина возлагается на власть.

10 -- ложь государственной пропаганды.

10 -- кулаки как лучшие хозяева в деревне, мастера и умельцы, солдаты на войне, почти все погибшие там.

9 -- механизм раскулачивания: совмещение государственной политики, планировавшей выселение определенного числа крестьян, с личными интересами, карьерными и материальными, как проводивших раскулачивание начальников, так и соседей-лодырей; вина за раскулачивание возлагается на соседей-лодырей и на конкретного чиновника, приехавшего проводить раскулачивание и для выполнения разнарядки пошедшего на подлог.

6 -- тяготы личной судьбы.

5 -- отрицательное отношение общества к кулакам и кулацким детям.

4 -- последствия раскулачивания: падение продуктивности сельского хозяйства, бедность крестьян-колхозников.

2 -- как обозначение времени: "до" и "после".

Гипотеза о том, что автор возлагает вину за пережитую семьей трагедию раскулачивания в большей степени на соседей, чем на государство (в терминологии автора -- на советскую власть), не подтвердилась: власти, советская власть в этом контексте (вина, упрек) упоминается существенно чаще, чем соседи. Правда, необходимо отметить, что у нас были основания для такой гипотезы: упоминания о советской власти в связи с раскулачиванием более стереотипны, чаще связаны с цитированием газет, часто идет буквальный повтор ("стереть с лица земли" -- этот оборот из цитаты автор повторяет неоднократно); упоминания же о соседях носят более личный характер, язык в этих кусках текста свободнее, "самостоятельнее", описания подробны, вина детализирована. Очевидно, это непосредственно связано с особенностью восприятия автором советской власти, государства как стихии, вроде неурожая или падежа скота (об этом мы еще будем говорить, анализируя упоминания в тексте советской власти (см. ниже). А предательство соседей есть вина конкретных, хорошо знакомых людей; естественно, она воспринимается с большей живостью. Очевидно, сказалось также и представление В.М. Малькова о крестьянской общине как содружестве, сообществе тесно связанных друг с другом людей, которые волей-неволей должны держаться друг за друга и помогать друг другу, чтобы община могла выжить. Эта чисто крестьянская картина мира к моменту написания мемуаров уже подверглась сильнейшей коррозии: опыт раскулачивания убедил автора, что от единства общины перед лицом внешних враждебных сил давно ничего не осталось. Однако принцип такого единства, усвоенный им с детства, продолжал жить в его сознании как норма, как образец, и потому предательство соседей было для него особенно чувствительным; в детстве, возможно, оно переживалось как потрясение.

И все же ко времени создания мемуаров эти переживания в какой-то степени потеряли свою актуальность, а зависимость от прессы стала определяющей. Пресса же времен Перестройки в основном писала о вине сталинского режима, советской власти в трагедии раскулачивания -- что Мальков и воспроизводит на страницах своей книги иногда прямым цитированием, иногда цитированием скрытым -- через повторы оборотов, газетные клише и т.д.

Наше предположение об особенностях стиля мышления автора, не склонного к аналитическим процедурам, полностью подтвердилась. Возлагая главную вину за раскулачивание на государственную власть, автор ни разу не предпринимает попытки понять, почему власть действовала именно таким образом. Более того, его и не интересует этот аспект темы: приведенные им цитаты содержат констатацию факта трагедии, информацию о ее масштабах, резкое и эмоциональное осуждение -- но не анализ, не обсуждение причин. Хотя такие публикации, несомненно, были, в том числе и в цитированных Мальковым изданиях, очевидно, они не привлекли его внимания. Мальков пишет о мотивах поведения чиновника, проводившего собрание (иначе не будет выполнена разнарядка), соседей, голосовавших за включение семьи в список на раскулачивание (страх перед чиновником, надежда поживиться за счет раскулаченных семей).

Возможно, тут опять сказалось особое отношение крестьянина к власти как к стихии: какие мотивы могут быть у грозы, града или наводнения? Это подтверждается тем, что о мотивах конкретных участников событий все-таки говорится. Но это подтверждает и другое: Мальков вообще рассуждает, описывает собственным языком, до определенной степени освобождается от влияния языка газет, пока пишет о чем-то конкретном; на уровне обобщений он чувствует себя неуверенно и тут же переходит на образцовый для него публицистически-канцелярский "новояз".

Из 50 употреблений слов "кулак" и "кулацкий" 40 помещены в кавычки -- тем самым автор всякий раз подчеркивает ложность государственных обвинений; впрочем, это же утверждается и напрямую. Интересно, сколь большое место уделяется официальной агитации и пропаганде: по числу упоминаний она делит третье-четвертое места с утверждением, что в кулаки попали лучшие крестьяне. Это реакция человека, привыкшего читать газеты и доверять им; покушение столь уважаемой институции на репутацию автора и ему подобных раскулаченных воспринимается им болезненнее, чем многое другое.

Несколько настораживает заявление автора, что к моменту раскулачивания кулаков в деревне уже не было. То ли это некритическое восприятие одной из статей о раскулачивании (академика В.А. Тихонова), то ли автор действительно считает, что "прежде" кулаки все же были? (Прежде чего? Установления советской власти, которая дала землю? Или кулак каким-то образом сам повымер задолго до раскулачивания?) Автор неоднократно подчеркивает, что его семью раскулачили вопреки правилам, выдав несколько родственных семей за одну. Значит ли это, что он к самим правилам относится более терпимо, чем кажется на первый взгляд? Такое подозрение явно несправедливо, ибо в дальнейшем автор не делает никаких различий между своей семьей и другими, высланными уже "по всем правилам". Однако можно предположить, что если бы эти самые правила по отношению к семье В.М. Малькова были соблюдены и ее не репрессировали бы, отношение автора к раскулачиванию было бы заметно иное -- вероятнее всего, не было бы никакого (он же спокойно воспринял репрессии против своих однокурсников, предпочел поверить официальной пропаганде насчет "врагов народа", хотя мог бы знать ей цену по собственному опыту).

* * *

"Образование". Единица счета -- слова с корнем образ-

1 раз в идиоме "высшее образование".

1 раз в смысле "учеба", процесс учебы.

Единица счета -- слова с корнем грамот-:

грамота, грамотный (-ая), грамотей.

Всего 10 употреблений.

6 -- неграмотный (-ая, -ые).

1 - грамотный.

1 - грамотеев.

1 - грамоте.

1 - грамотно.

Единицы счета -- слова с корнем учи-, уче-:

учить(ся), научить(ся), учеба, учитель(ница), ученик, учебный год.

Всего 41 употребление.

распределение:

3 -- учить(ся), научить(ся),

24 -- учеба,

3 -- учитель(ница),

4 - ученик,

5 -- учебный год.

12 раз эти слова (в основном слово "учеба", особенно в газетно-канцелярском выражении "в процессе учебы") употреблялись для совершенно нейтрального обозначения определенного занятия или времени, посвященного этому занятию. Несмотря на нейтральность такого словоупотребления, оно тем не менее косвенно свидетельствует о значении учебы в жизни автора. Известна привычка крестьянской культуры, обходившейся без часов и календарей, определять время того или иного события, соотнося его с событиями более важными, общепринято важными, вошедшими в предания данного сообщества: это было "до большого пожара", "до колхозов", "до раскулачивания". Маргинал В.М. Мальков пользуется и городской системой исчисления времени, указывая те или иные даты, и крестьянской -- "приписывая" отрезки времени к тем или иным событиям. В качестве таких определяющих его биографию событий в данной книге выступают два: раскулачивание и учеба.

24 раза в контекст этих слов были заложены различного рода трудности, которые приходилось преодолевать, чтобы учиться: запреты и ограничения властей, несчастья (школа сгорела), вынужденные перерывы в учебе, бедность вплоть до отсутствия одежды, чтобы ходить на занятия.

4 упоминания об упорстве, которое было необходимым для того, чтобы преодолеть все эти трудности.

3 раза говорится о результатах учебы: грамотном письме, знании немецкого алфавита, любви к русской литературе.

2 раза слова использованы в единственном тезисе, прямо формулирующим цели учебы: избавиться от клейма спецпереселенца, стать таким, как все.

2 раза автор благодарит за материальную помощь, оказанную родственниками и однокурсниками техникума во время учебы.

(В классификации словоупотреблений их сумма больше, чем прямой их счет, потому что несколько раз одно и то же высказывание одновременно относилось к двум категориям.)

Таким образом, при первом прочтении текста мемуаров стало очевидно, что у его автора две вещи вызывают наибольшее внимание и эмоции: дети и образование (мы специально не упоминаем здесь раскулачивание, которому посвящена книга и которое поэтому естественно лидирует во внимании автора).

Однако само слово "образование" в лексиконе автора почти не присутствует (2 упоминания, одно -- в идиоматическом обороте, другое употреблено как синоним слова "учеба", как процесс приобретения знаний). Автор гораздо чаще обращается к другому слову -- "грамота" (10 упоминаний). Грамотность и образованность в тексте не просто неразрывно связаны друг с другом, это почти одно и то же. Автор перечисляет, чем он обязан своему учителю литературы: Я и сейчас с успехом владею тем, что дал мне этот учитель -- в какой-то степени грамотно писать и расставлять знаки препинания, любить русскую литературу -- грамотное письмо и любовь к русской литературе для него вещи совершенно однопорядковые (есть основания подозревать, что любовь свою к литературе автор несколько преувеличил в угоду стереотипу "культурного человека").

Говоря о несчастных кулацких женах и матерях, обреченных на тяготы ссыльной жизни в Сибири, автор не забывает упомянуть как об одном из главных отягчающих их жизнь обстоятельстве, об их неграмотности (6 упоминаний из 10).

В.М. Мальков любит свою мать, очевидно, более всех других родственников и более всех на свете; человек, которого трудно назвать любвеобильным или хотя бы чувствительным по отношению к другим людям, о матери пишет много и трогательно. Он подчеркивает ее неграмотность с умилением и громадным уважением к тому, что мать выстояла вопреки своей неграмотности.

Грамотность с точки зрения автора -- громадная ценность (ей не суждено было познать счастья быть грамотной). Хотелось бы сказать -- самоценность. Но это не так.

Контент-анализ показывает, что, подробно рассказывая о тяготах, которые необходимо было преодолеть для того, чтобы все-таки стать грамотным, подчеркивая упорство, которое потребовалось ему для того, чтобы справиться с ситуацией, автор практически ни разу не пишет о том, что сам процесс учебы или сам по себе его результат доставлял ему удовольствие, удовлетворение -- то есть и был самоценным. Более того, Мальков четко формулирует, к какой цели направлено было его упорство, почему его усилия были на последнем этапе "радостными": Поступив в техникум, я с большим желанием включился в учебу. Моей радости не было конца: ведь перед лицом многих студентов я перестал быть спецпереселенцем. И хотя едва ли когда-нибудь забудется это унизительное слово, я все-таки стал таким же, как они, с такими же правами. Почти в самом начале учебного года вступил в профсоюз, а потом -- в комсомол. Это было сделано с той целью, что и поступление в техникум -- еще дальше отойти от спецпереселенчества и укрепить равноправие со всеми.

Этой конечной цели не противоречила бы и радость от приобретения новых знаний, вхождения в новый мир в чистом виде -- однако следов таких чувств или воспоминаний о них в рукописи мы не находим. Конечно, текст этот -- не автобиография, а "воспоминания на тему", и тему достаточно далекую от литературы, например. Однако здесь нашлось место для рассказа о том, как ребенком автор поранил ногу, как пас лошадей, подробно описаны его отношения к лошади Ветке -- но нет никаких следов потрясения (или хотя бы впечатления) от первой встречи с той самой русской литературой, о любви к которой заявлено.

Совершенно очевидно, что отношение к образованию у В.М. Малькова весьма прагматичное. Образование (грамотность) -- прежде всего, почти обязательное условие выживания в современных условиях; именно поэтому неграмотным женщинам, по мнению Малькова, пришлось в ссылке особенно тяжело (хотя осталось непонятным, чем им, собственно, помогла бы грамотность). Это, далее, средство социального продвижения, повышения своего социального статуса: именно учеба в техникуме осознается автором как инструмент, позволяющий "отрезать" свое позорное в глазах общества прошлое, стать таким же, как все. Мальков, несомненно, не лишен честолюбия; он жалеет, что не пришлось получить высшее образование, которое не просто окончательно вырвало бы его из прошлого, но помогло бы ему занять достаточно высокое положение в обществе. Очевидно, своего рода компенсацией стало позднейшее увлечение автора краеведением -- занятием заведомо культурным и интеллектуальным.

* * *

"Советская власть". Единица анализа "Советская власть".

Единица счета - слова с корнем совет-.

13 употреблений слов с корнем совет-,

10 раз -- в идиоматическом обороте "советская власть".

Из них: 7 раз с большой буквы, 3 раза -- с маленькой.

1 раз - антисоветское.

1 раз -- советскими (и партийными) органами.

1 раз -- советская армия.

Советская власть выступает в тексте:

как сила властно-юридическая: наделяла землей (3 раза), наделяла широкими правами, узаконила наемный труд -- всего 5 упоминаний;

как сила стихийная, используемая в своих интересах корыстными людьми: организация суда над дядей Тимой, нажим при голосовании о раскулачивании, неумелое использование предоставленной властью землей;

как "высшее" существо, наделенное не только разумом, но и эмоциями, пристрастиями, склонностью к справедливости или, наоборот, несправедливости: терпела; поощряла; своими руками выращивала, чтобы потом ликвидировать; способна сотворить подлость и сотворила ее; решила смести с лица земли (стереть с лица земли) неугодных (3 раза по сути одними словами).

Итак, автор не рассматривает советскую власть ни с политической, ни с юридической точки зрения, не пытается понять (анализировать) механизм ее действия, цели, ею преследуемые, политические и социальные силы, которые ее реализуют в собственных интересах.

Советская власть -- не люди; проводники ее указаний сами ей подвластны, боятся эти указания нарушить и время от времени склонны ее немножко обманывать в собственных интересах.

Советская власть -- некая высшая сила, действующая независимо и поверх людских намерений и интересов. Эта сила способна творить как благо (наделила землей), так и зло (раскулачивание). Раскулачивание -- абсолютное зло, наделение землей -- абсолютное благо, хотя некоторые люди (ленивые, лодыри) не смогли -- не захотели, не сумели -- им воспользоваться.

Такое представление о природе власти порождает соответствующее отношение к ней. Ее действия не оцениваются ни с точки зрения политической или социальной целесообразности, ни с точки зрения юридического права. Претензии к ней исключительно морального свойства. Людей, повинных только в том, что они трудились больше других и достигли некоторого успеха на земле, представленной им той же властью, сгоняют с земли, выгоняют из их домов, лишают заработанного тяжким трудом имущества, засовывают в вагоны для скота и увозят в тайгу, где предлагают на пустом месте начать все заново практически голыми руками.

Но главная претензия автора к советской власти -- судьба детей, разделивших судьбу своих родителей и остававшихся изгоями, спецпереселенцами даже после их смерти. Кстати, тут речь, как правило, идет не о родителях, а именно и только об отцах -- матери рассматриваются как такие же вовсе уж невинные жертвы репрессий, как и дети, только им (да еще неграмотным) пришлось поднимать на ноги детей, заменяя умерших мужчин (крестьянский взгляд на семью?).

Вместе с тем в отношении автора к советской власти есть и некоторая готовность вывести ее из понятия подсудности как силу стихийную, действующую по своим собственным а не человеческим, законам и недоступную человеческому пониманию.

Этим, очевидно, объясняется тот факт, что претензии к власти высказываются автором хотя и очень эмоционально, но клишированным языком газет, с цитированием и повторением одних и тех же оборотов, как правило, заимствованных из перестроечной публицистики. Возможно, обсуждение власти в таком аспекте вообще непривычно и даже кажется опасным, потому естественно как бы спрятаться за чужой язык, за прямое и скрытое цитирование. Во всяком случае, вина соседей, тех самых бедняков-лодырей, которые не сумели воспользоваться предоставленным им властью возможностью встать на ноги и теперь голосовали за раскулачивание, обсуждается автором иначе: язык становится менее штампованным, менее газетным, возмущение -- более неподдельным, возникают столь характерные для Малькова детали, "картинки". Столь же живо и непосредственно обсуждается и поведение приехавшего в деревню проводить собрание чиновника. Мотивы последнего (выполнить спущенную властью разнарядку), как и мотивы поведения соседей (страх перед чиновником, зависть, надежда поживиться за счет раскулаченных), понимаются, прямо указываются, вина их усугубляется готовностью идти на прямой подлог, превышая полномочия, выданные властью.

Вся книга пропитана жаждой автора предъявить счет за поломанную жизнь семьи и свою собственную как советской власти, так и соседям, осудившим семью на ссылку. Но это счета разные. Если претензии соседям предъявляются обыкновенные, человеческие: в обмане, зависти, корысти, лености, то претензии к советской власти носят оттенок богоборческий и одновременно -- оттенок борьбы со слепой стихией, которую можно одолеть, только если проявить огромное упорство, изворотливость и массу усилий.

Чувство собственного достоинства, характерное для В.М. Малькова, как мы полагаем, прежде всего питается тем обстоятельством, что он не только вступил в единоборство со слепой и злой судьбой, но и вышел в этой борьбе победителем, сохранив себя как цельную, интересную личность.

Примечания

1 Мальков В.М. Раскулачивание: как это было. Опыт прожитого и пережитого с 1920 года по 1939 год. Екатеринбург, 1996.

2 Чеснокова В.Ф. Об одном подходе к извлечению из текстов фрагментов систем ценностей автора // Методологические и методические проблемы контент-анализа: Сб. ст. М.-Л., 1973. С. 98.