<< На главную страницу

Г.А. Левинтон

Фольклоризм и "мифологизм" в литературе

1.  Распространенный предрассудок (хотя и не всеобщий, но несомненно, определивший подход - или отсутствие такового к целому ряду текстов) отрицает возможность "мифологичности", т.е. архетипического слоя в текстах "и без того" фольклори зирующих, т.е. откровенных стилизациях, обработках конкрет ного фольклорного текста и т. п. Эта точка зрения, кажется, эксплицитно никем не формулировалась (кроме, к сожалению, ав тора настоящей работы), но практический выбор объектов для такого анализа показывает, насколько влиятельна она имплицит но. За вычетом текстов, прямо ориентированных на мифы (синх ронно актуальные для текста - от "Царя Эдипа" до "Мессиады" и "Потерянного рая" и даже романов Тутуолы - или осознавае мые как таковые по статусу и авторитету - Т.Манн, М.Булга ков, Т.С.Элиот и пр.), "мифологи" решительно предпочитают от ыскивать архетипические схемы в реалистическом романе, инди видуальных мифах и "фантастике", не опирающейся на традици онный запас мотивов, нежели в литературной сказке, искусствен ном эпосе и прочей фольклоризирующей литературе.

2.  Вопрос о том, насколько мифологический и ритуальный смысл, присущий фольклорному прототипу, сохраняет свою акту альность для использующего его литературного текста, например, сказок Пушкина, затруднителен из-за отсутствия критерия: чем можно доказать или опровергнуть наличие такого смыслового слоя - бесспорного для фольклора - в произведении литерату ры. Имеются, однако, случаи, когда "мифологизм" с несомнен ностью доказуем, а именно, когда литературный текст поддает ся именно такой мифологической интерпретации, которая непри ложима к его фольклорным источникам. Это бывает (по нашему опыту, может быть, это окажется теоретически необязательным) при "полигенетичности" фольклоризирующего текста: соединение гетерогенных сюжетов, мотивов, тропов и прочих элементов, почерпнутых из разных фольклорных источников, обнаруживает новый смысл, которого нет (или по крайней мере - которого мы не видели, ср. отчасти соображения Д.Н.Медриша в материалах предыдущей конференции - с.60-61) в этих источниках. В ка честве предварительного названия для этого явления можно предложить термин "гипермифологизм". Этот новый смысл иногда можно "опрокинуть" на фольклорные источники, т.е. показать, что он присутствует уже в них, но столь фрагментарно, что без собирания в фокусе литературной обработки соответствующая интерпретация вряд ли была бы возможна. Иногда, напротив, приходится считать этот новый смысл принадлежностью исключи тельно литературного текста (речь идет при этом о смысле, по характеру своему "мифологическом"). Приведем примеры обо их случаев.

3. Так как выявление подобных текстов требует чрезвы чайно обстоятельного и кропотливого анализа, кажется допус тимым ограничиться двумя известными <нам> примерами. Они оба раз бираются в работах еще незавершенных (по указанной причине), одна работа пишется в соавторстве с Н.Г.Охотиным, другая с А.А.Долининым (благодарю обоих соавторов за разрешение воспользоваться материалами и результатами работ).

4.Для пушкинской "Сказки о царе Никите..." прямого сюжет ного источника в фольклоре установить не удалось, но ряд сказок юго-востока Европы (напомним, что сказка написана в Кишиневе) обнаруживает порознь сюжет недостачи (отдаленные параллели - в мифах многих традиций) и поисков (успешных) того, чего недоставало царевнам (украинская сказка, в которой фигурирует и число 40), и, с другой стороны, сюжет потери и поимки (неудачной) не самих "вещиц", а выдаваемых за них птицы или зверька (сказки южных славян и  трансильванских цыган). Таким образом, метафоре в стихах Пушкина соответ ствует сюжетный ход в сказках - очень частое соотношение между сказкой и песней: характерно, что потеря подлинного предмета и успешная его поимка отражена русскими песнями (Подмосковье, распавшийся вариант - у Кирши Данилова). В текстах, содержащих второй сюжетный ход, есть мотив подмани вания крошками, хлебом и даже - выпекание органа, чтобы под манить сбежавшее существо(в сюжете совершенно алогичное). Обычному анализу источников в этой ситуации пришлось пред почесть особый способ описания текста, как если бы он был Фольклорным, с тем, чтобы найти его место в признаковом про странстве "микрополя", образуемого подлинными фольклорными текстами и мотивами. Только поставив пушкинский текст в центр этой системы, мы видим, как четко проецируется она на обряд "40 (!) мучеников" (9 марта) с его выпеканием птиц и фаллических фигурок ("младенцев"), эротической символикой отмыкания земли и т.п. Это сопоставление приложимо только ко всему кругу текстов, которые трудно было бы объединить без пушкинской сказки. Возможно, конечно, что мы просто реконструировали через Пушкина реальный фольклорный текст, взятый им в готовом виде, но до обнаружения такого текста остается считать, что текст "мифологичнее"(или эксплицитнее, или "полнее") своих фольклорных источников или аналогов. Интересно, что обряд, приуроченный к началу марта (хотя и не к первому дню), отражен в сказке, в которой существенную смыслообразующую роль играет 4-ст. хорей, а в традиции этого размера имеется особый цикл "новогодних" стихотворений.

5. Второй пример - "Песнь о Гайавате", где сюжет настоль ко сложнее, стройнее и больше легших в его основу алгонкин ских мифов, что подобная обратная проекция на эти мифы в целом невозможна (хотя отдельные связи - в поэме выступаю щие на правах внутритекстовых повторов и поэтому более яв ные, существовали уже и между мифами в их естественном бы товании - как переклички в рамках цикла, парадигматические связи элементов мифологии). Соположение подлинных, хотя и разнородных мифов (также пересказанных 4-ст. хореем с

фольклорной коннотацией - здесь отсылающей к "Калевале") вызывает их активное взаимодействие в рамках нового текста и порождение нового смысла, вполне мифологического по ха рактеру. Вопреки многолетнему скепсису фольклористов-амери канистов, поэма Лонгфелло имеет стройный ритуальный сюжет, перебирающий сначала типы, а затем степени инициации (воз растная и воинская, шаманская, превращение в пророка), воз никающий из соположения мифов ряда племен (с значительной добавкой европейского материала), и это лишь один из при меров "приращения" смысла, которое претерпевают мифы в этой "гипермифологической поэме".

Примечания

1 См.: Труды по знаковым системам, вып.7,Тарту, 1975, с.81-84. Мы утверждали, что мифологические и т.п. семантические пласты фольклорного источника "обрубаются" при заимствовании,вер нее, при цитировании его литературный текстом. Ряд сообра жений и частностей, приведенных в этой работе,видимо, сох раняет силу, но в целом рассуждение страдает недооценкой архетипичности новой литературы, способности мифологическо го "содержания" воплощаться не только в "устных","коллектив ных", но и в индивидуальных текстах.