<< На главную страницу сайта

Осенняя школа по семиотике фольклора - 2004

Работы на конкурс

Кротова Наталья Сергеевна

Сказочный Кощей в поэме А.С. Пушкина «Руслан и Людмила»

И я там был, и мед я пил;

У моря видел дуб зеленый;

Под ним сидел, и кот ученый

Свои мне сказки говорил.

Одну я помню: сказку эту

Поведаю теперь я свету…

Содержание поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила» соответствует обещанному во вступлении. Многие исследователи в своих работах доказывали наличие у этого произведения фольклорной основы. Кто-то обращал внимание на «фольклорные мотивы-темы, составляющие сюжет»: мотив поиска исчезнувшей невесты, мотив мертвой и живой воды и тому подобное. Кто-то, в свою очередь, находил в поэме ряд собственно фольклорных приемов организации теста: единоначатие, зачины, утроения и другое. Кто-то утверждал, что «в первой своей поэме он (Пушкин – Н.К.) не пошел дальше использования сказочного материала в сентиментальном духе». Конечно же, существуют и другие версии источников произведения: в нем видят соответствия творениям Ариосто и Виланда, Вольтера и Лафонтена, Парни и Гамильтона, Хераскова и Богдановича, Чулкова и Левшина. В.А. Кошелев отметил, что эти предположения часто оказывались бессильны потому, что исходили из сюжетного, событийного ряда, который «вполне обыкновенен, предельно прост». Действительно: герой отбивает у злодея похищенную жену, но сам становится жертвой подлого соперника, обманом присвоившего его победу, восстановить справедливость помогает «вещий Финн»… Подобный сюжет можно встретить и в большинстве сказок.

Фольклоризм «Руслана и Людмилы» проявляется также на уровне персонажей: мы можем сопоставить образы пушкинского Черномора и сказочного Кощея.

Начнем с того, что Черномору подходит характеристика, обычно даваемая Кощею: «злой колдун, похищающий женщин – жен и невест сказочных героев». Причем появление обоих персонажей внезапно. Сравним: «…Вдруг/ Гром грянул, свет блеснул в тумане ,/ Лампада гаснет, дым бежит,/ Кругом все смерклось, все дрожит <…> И кто-то в дымной глубине/ Взвился чернее мглы туманной…» и: «Откуда ни взялся Кош Бессмертный – унес Василису Кирбитьевну».

Оба персонажа обладают способностью летать:

Волшебник силится, кряхтит

И вдруг с Русланом улетает…

Ретивый конь вослед глядит;

Уже колдун под облаками;

На бороде герой висит…

И: «В то время прилетел Кош Бессмертный» или: «Только что гости успели спрятаться, прилетает с охоты Кощей Бессмертный».

Общим является и образ вихря, которым оборачиваются чародеи (Черномор «взвился, как вихорь, к облакам/ Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный» и Кощей «страшным вихрем вылетел в окно»).

Обращаются похитители со своими пленницами более чем гуманно. Пушкин так рисует темницу Людмилы:

Завесы, пышная перина

В кистях, в узорах дорогих;

Повсюду ткани парчевые;

Играют яхонты, как жар;

Кругом курильницы златые

Подъемлют ароматный пар…

Да и голодом ее никто морить не собирался:

И вдруг над нею тень шатра,

Шумя, с прохладой развернулась;

Обед роскошный перед ней;

Прибор из яркого кристалла;

И в тишине из-за ветвей

Незрима арфа заиграла.

Людмила свободно гуляет по саду, что «прекраснее садов Армиды/ И тех, которыми владел/ Царь Соломон иль князь Тавриды».

Что касается Кощея, то Н.В. Новиков, проанализировав фольклорный материал, отметил, что «пленницы пользуются относительной свободой и, судя по всему, не испытывают ни в чем недостатка. Круг обязанностей их невелик и необременителен».

Портрет Черномора перекликается с народным описанием Кощея («сам с ноготь, борода с локоть, пуга (бич) в семь сажен»). У Пушкина мы читаем:

Арапов длинный ряд идет

Попарно, чинно, сколь возможно,

И на подушках осторожно

Седую бороду несет;

И входит с важностью за нею,

Подъяв величественно шею,

Горбатый карлик из дверей:

Его-то голове обритой,

Высоким колпаком покрытой,

Принадлежала борода.

Жизненная сила и Кощея, и Черномора хранится в особом месте. Пушкинский волшебник признается:

Сей благодатной бородой

Недаром Черномор украшен.

Доколь власов ее седых

Враждебный меч не перерубит,

Никто из витязей лихих,

Никто из смертных не погубит

Малейших замыслов моих…

В сказке: «Нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет».

По Дж. Фрэзеру, скандинавский рассказ о великане, в груди у которого не было сердца дает ключ к предполагаемому отношению между человеком и его тотемом. Приводится также ряд сказок разных народов, отражающих представление о пребывающей вне тела душе; среди них восточнославянская о Кощее Бессмертном, бенгальская о великанах, жизни которых заключены в одном лимоне, немецкая о великане по прозвищу Бездушный, держащем свою душу в ларце, стоящем на скале, что посреди Красного моря. Фрэзер утверждал, что тотем является не более как вместилищем, в котором человек хранит свою жизнь. Однако В.Я. Пропп отмечал, что сказка как таковая Фрэзера не интересовала. Он ссылался на сказочного Кощея, так как этнографические материалы не подтверждали его теорию, по которой во время посвящения из посвящаемого вынималась душа и передавалась тотемному животному. Хотя смерть Кощея хранится вне его, связь с обрядами посвящения Фрэзером не доказана.

В схватке с героями оба чародея, осознав скорую победу соперника, идут на хитрость. Так, у Пушкина:

…На воздухе слабея

И силе русской изумясь,

Волшебник гордому Руслану

Коварно молвит: «Слушай, князь!

Тебе вредить я перестану;

Младое мужество любя,

Забуду все, прощу тебя,

Спущусь, но только с уговором…»

В народной сказке: «Иван-царевич вышел, кажет яйцо и говорит: “Вот, Кош Бессмертный, твоя смерть!” Тот на коленки против него и говорит: “Не бей меня, Иван-царевич, станем жить дружно; нам весь мир будет покорен”».

Итак, можно выделить определенные черты сходства между Черномором и Кощеем. Насколько это вероятно? Знакомство Пушкина с фольклором в целом общеизвестно. А как обстоит дело с конкретными сказками, в которых встречается Кощей? В этой связи интересен тот факт, что первую краткую запись такой сказки из уст народного исполнителя произвел именно Пушкин в конце 1824 г. в Михайловском (поэма написана в 1817 - 1820 гг., но логично предположить, что сказка была ему знакома и раньше). Кроме того, народная сказка о Кощее Бессмертном в литературной обработке проникла в печать в XVIII в. через сборник «Дедушкины прогулки», переиздававшийся в 1791, 1805, 1815 и 1819 гг. (издание 1791 г. было в личной библиотеке Пушкина). Всё это даёт возможность предположить, что образ Черномора создавался под некоторым влиянием образа фольклорного Кощея.

В тексте «Руслана и Людмилы» есть и непосредственное упоминание о Кощее: «Там царь Кащей над златом чахнет». Высказывания о скупости Кощея встречаются довольно часто. Например, по В.И. Далю, Кащей «означает изможденного непомерною худобой человека, особенно старика, скрягу, скупца, корпящего над своею казной», а «кащеить» или «кащейничать» значит «скряжничать». А.Н. Афанасьев заявлял, что Кощей «играет роль скупого хранителя сокровищ».

Между тем, некоторые варианты сказок хотя и говорят о богатстве, но вовсе не описывают, как «царь Кащей над златом чахнет». Так: убив Кощея, «Иван-царевич запряг лошадей в золотую карету, забрал целые мешки золота и серебра и поехал с своею невестою к родному батюшке» или «вошел он в дом – добре разукрашен хорош дом у Кощея-бессмертного». Все это не дает оснований для того, чтобы считать Кощея скупым.

Кстати, В.А. Кошелев так прокомментировал интересующую нас пушкинскую строку: «Облик Кащея переосмыслен. В славянской демонологии это злой чародей, образ смерти, которая спрятана в нескольких вложенных друг в друга волшебных предметах или животных. У Пушкина он превратился если не в “скупого рыцаря”, то… в скупца – функция, которой в народных сказках Кащей не играет». Никакими доказательствами это утверждение не подкреплено, и не даны ссылки на работы, где эти доказательства можно найти.

Н.В. Новиков отмечал также отсутствие у Кощея других отрицательных социальных качеств. Например, проанализировав фольклорный материал, он отмечал, что «в подавляющем большинстве вариантов сказки не говорится ни о богатстве, ни об эксплуататорской деятельности Кащея» . При этом, как ни странно, конечный вывод исследователя противоречит всему ходу его рассуждений: он заявил, что образ Кощея – это «олицетворение не только стихийных сил природы, но и в какой-то мере социальных сил общества, враждебных трудовому человеку».

Интересно, чем вызвано такое враждебное отношение к сказочному Кощею? Можно вспомнить, что богач часто выступает как отрицательный персонаж сказок (например: «Горе» - Аф. № 303; «Две доли» - Аф. № 304; «Марко Богатый и Василий Бессчастный» - Аф. № 305, 306; «Дорогая кожа» - Аф. № 447; «Скряга» - Аф. № 452). Означает ли это, что Кощей стал «жертвой» отрицательного восприятия богачей вообще? Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к работам, рассматривавшим роль денег в фольклоре.

В заключение можно сказать, что одной из фольклорных черт  поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила» является присутствие в ней сказочного Кощея (прямое – упоминание во вступлении – и косвенное – черты сходства с образом Черномора).