<< На главную страницу

А.В. Юдин (Одесса)

Семиотичность и ритуализованность поведения военнослужащих срочной службы Советской Армии
(первая половина 80-х годов)

Материалом для анализа автору послужили его личные наблюдения, сде-ланные во время срочной службы в сухопутных общевойсковых частях Советской армии в 1983-1985 гг. Обычная войсковая часть того времени (не показательная и не учебная) пред-ставляла собой своеобразную социальную группу с двойной параллельной иерархической структурой. Первой - и с официальной точки зрения единственной - была иерархия во-инских званий и должностей, основанная на строгом единоначалии и зафиксированная в уставах. Она более или менее последовательно ¹ реализовывалась в среде кадровых военнослужащих, живших дома с семьями и получавших неплохую по тем временам зара-ботную плату, а также в их отношениях с военнослужащими срочной службы ². Но в среде самих "срочников" отношение к уставным требованиям было более, чем скептиче-ское. Как гласила солдатская пословица, "если по уставу жить, зае...ся, брат, служить!" В идеале гарантами соблюдения уставных норм в солдатской среде должны были быть младшие командиры - сержанты. Но в реальности они были такими же военнослужащими срочной службы и практически не отличались от своих подчиненных по возрасту и жиз-ненному опыту. Потому авторитет их - если таковой вообще имел место - основывался не на лычках на погонах, и даже не на большем армейском опыте и знаниях, а на превос-ходстве в сроке службы. Этот срок был почти единственным (если в данной части не игра-ли существенной роли национальные группировки и землячества) основанием для второй - зачастую куда более реальной, чем первая - иерархии, именовавшейся "дедовщиной". Ее существование часто не признавалось официально, а с получавшими все же огласку слу-чаями т. н. неуставных отношений офицеры, особенно политработники, достаточно сурово боролись. Но в сущности во многих частях именно она позволяла поддерживать внутрен-ний порядок и видимость благополучия. Нередко лишь установив особые отношения, дого-ворившись со "стариками", молодой офицер оказывался способен держать в подчинении неуправляемую солдатскую массу. По сути, "дедовщина" устраивала всех, кроме солдат-первогодков (которые, впрочем, быстро становились второгодками) и в этом, вероятно, секрет ее неистребимой живучести и массового распространения.

По своей основной функции "дедовщина" являлась вполне традицион-ным средством самоорганизации системы замкнутых социальных микрогрупп юношей из крестьянской и рабочей среды (дети интеллигенции обычно отправлялись в вузы, а службу проходили либо в старшем возрасте, что выделяло их из общей массы, либо в качестве офицеров-"двухгодичников"). Средства, используемые ею, были в принципе аналогичны используемым в других сходных самоорганизующихся социальных системах (заметим, что параллелью должны служить, видимо, не часто сравниваемые с "дедовщиной" тюремно-лагерные обычаи ³, а скорее порядки в общежитиях "мужских" учебных заведений от бурс до ПТУ, восходящие, видимо, к организации свойственных традиционным общест-вам т. н. молодежных союзов - ср. "парубочi громади" на Украине и т. п.). Базировалась она на своего рода неписаном "обычном праве" (вопреки распространенным представлени-ям, далеко не всегда на праве сильного), основанном на превосходстве военнослужащих больших сроков службы над меньшими. Сущностью "дедовщинного" устройства было четкое деление солдат каждого подразделения (и в принципе - всей массы "срочников" большинства войсковых частей) на пять категорий согласно сроку службы, в принципе аналогичных возрастным группам традиционного общества. Солдаты, отслужившие до полугода, назывались "духи" ⁴ (по объяснениям самих военнослужащих - от ха-рактерного запаха нового обмундирования, сопутствовавшего им первое время службы) или "зеленка" (от цвета того же обмундирования и в связи с "возрастными" коннотациями понятия "зеленый"); прослужившие от полугода до года - "молодые"; от года до полутора - "черпаки"; от полутора до двух - "деды" или "старики", а после выхода приказа Ми-нистра обороны об увольнении в запас и до самого увольнения (от месяца для образцовых или приближенных к офицерам солдат и до трех месяцев для "залетных", т. е. регулярно уличаемых в нарушениях воинской дисциплины) - "дембеля" (от слова "демобилизация", в армейском жаргоне - "дембель"). Каждой из этих категорий соответствовали свои стро-го определенные внешние атрибуты и формы поведения, высоко семиотичного и нередко ритуализированного. Это соответствие обозначалось чрезвычайно емким словом "положе-но". Перевод из одной категории в другую осуществлялся при помощи своего рода rites de passage. Эти атрибуты и формы поведения и будут нами рассмотрены далее.

Опытному человеку в описываемое время достаточно было беглого взгляда на солдата (сержанта), чтобы определить, сколько он прослужил. Ошибиться мож-но было только в сторону большего срока, поскольку в некоторых частях со слабой "де-довщиной" и вообще дисциплиной, а также в "маргинальных" армейских локусах типа учебных центров на полигонах, клубов, столовых, медпунктов и т. п. недолго прослужив-шие нередко смелели (это выражалось терминами "буреть", "забуреть", "припухнуть") и приобретали внешний вид, свойственный старшим призывам. Но при этом они тоже точно знали, что делали, просто незаконно присваивая себе атрибуты, им еще не положенные. Система этих атрибутов была четко выверенной, причем даже самые на первый взгляд не-значительные признаки могли семиотизироваться и говорить понимающему человеку о многом. Сама описываемая система в целом и каждый ее элемент находилась в оппозици-онных отношениях к уставным и традиционно армейским требованиям к внешнему виду и поведению военнослужащего-срочника. В общем можно сказать, что смыслом изменений, сигнализирующих об определенном сроке службы солдата, было накопление и подчерки-вание отклонений от уставных норм, сигнализирующее, что человек постепенно выходит из под контроля армейской системы, приближаясь вновь к вожделенной свободной "граж-данке". Таким образом, ритуальный смысл "неуставной" атрибутики в самом общем виде сводился (кроме установления внутренней иерархии среди военнослужащих) к постепен-ному возвращению еще недавно обритому наголо, обезличенному, нередко избитому и нравственно растоптанному призывнику облика "свободного человека" ⁵.

Опишем хотя бы в общих чертах чрезвычайно изобретательную систему нарушений формы одежды в соответствии со сроком службы солдата. Основными семио-тическими маркерами этого срока были состояние воротника "хабэ" (солдатский хлопча-тобумажный китель) и поясного ремня. В первые полгода службы воротник солдата дол-жен быть глухо застегнут на пуговицу и крючок (кроме времени зарядки), а белая подшив-ка должна быть пришита так, чтобы ворот был максимально отложным. Ремень из кожза-менителя (именовавшийся "деревянным") должен быть до предела затянут на талии (в слу-чаях особо сильной "дедовщины" или ритуальных издевательств длина ремня могла уста-навливаться по голове его хозяина, измеренной этим ремнем по окружности от темени до подбородка). В остальном облик "духа" тоже должен был соответствовать уставным требо-ваниям: головной убор на два пальца от бровей, кокарда (звездочка), значки и пряжка в своем исходном состоянии, голенища сапог гладкие и не подвернуты, ранты подошв и каб-луки не обрезаны.

Первые послабления появлялись после прошествия шести месяцев служ-бы. Впрочем, во многих местах они допускались не автоматически, а после особого ритуала "перевода" в "молодые", неизменной основой которого при значительных вариациях в разных частях и регионах были шесть ударов пряжкой ремня по голому заду (и зачастую - первая совместная пьянка). После "перевода" солдат получал право расстегивать вне строя крючок ворота и немного ослабить ремень. В остальном же до прибытия молодого попол-нения его положение не особенно менялось. В частях со слабой "дедовщиной" предприни-мались первые попытки слегка подогнуть кокарду на шапке или пряжку ремня, хотя в принципе какой-нибудь ревнитель строгостей из числа старослужащих мог ненароком вы-прямить такую кокарду ударом кулака в лоб, мотивируя это тем, что "до года не положе-но".

По прошествии года службы следовал новый ритуал "перевода", цен-тральным моментом которого были двенадцать ударов по тому же месту кухонным черпа-ком (удары наносились с такой силой, что, по рассказам, нередко он ломался). После этого внешний облик солдата, несмотря на постоянную борьбу офицеров с "нарушениями формы одежды", изменялся радикальным образом. Значительно подгибалась кокарда или звездоч-ка. Иногда с них соскребали красную эмаль. Шапка либо пилотка оказывалась сбитой на затылок или надвинутой на глаза. Самим шапкам при помощи долгих отпариваний утюгом придавали изысканную угловатую форму. Случалось даже, что половина казармы появля-лась утром на построении в шапках неуставного темно-синего цвета (их долго красили при помощи сапожных щеток и крема). Отмыть такую шапку было уже невозможно, а посколь-ку полагалась она только одна в год - офицерам приходилось мириться с нарушением. Шинель, особо часто - "дембельскую", если увольнение предстояло осенью, начесывали металлической щеткой до состояния неестественной пушистости. У прослуживших год расстегнут был нередко не только крючок, но и пуговица (хотя в принципе расстегнутая пуговица - привилегия только "дедов"). Воротничок заглаживался таким способом, чтобы он стал почти стоячим, а сама подшивка пришивалась не белыми, а черными или другими цветными нитками, причем впереди вышивался демонстративный зигзаг (иногда вышивали и более сложные узоры, а также - в случае "дедов" - количество дней, оставшихся до приказа на увольнение в запас). Под подшивку (иногда снаружи) помещали толстую прово-локу в белой виниловой оболочке для придания воротнику формы. После года начинали делать и пластиковые вставки в погоны, от которых они действительно выглядели куда красивее. Эти вставки особенно часто уничтожали офицеры. Впрочем, при этом они и сами нередко их носили. Сержанты заменяли простые желтые лычки на погонах на металлизи-рованный блестящий галун, свободно продававшийся в военторгах, но официально предна-значенный для каких-то других целей (кажется, для нашивок на кителя моряков).

Одним из главных признаков второго года службы во многих частях счи-тался кожаный ремень. Бывший обычным элементом формы одежды в Советской Армии в 50-60 годы, он был позднее заменен "деревянным", и сохранился лишь в группах войск, стоявших за рубежом, например, в Германии (где, кстати, "срочники" носили зимой не хлопчатобумажную, а полушерстяную форму). Но солдаты умудрились каким-то способом сохранить достаточно большой запас этих ремней, откуда-то пополнявшийся. Их передава-ли по наследству, вручая после обряда "перевода" в "черпаки", а также выменивали, поку-пали, доставали всеми возможными способами. Офицеры охотились за этими ремнями и беспощадно их резали, потому уже в годы службы автора такой ремень мог достать себе не каждый старослужащий, это стало элементом шика. Носили его не на талии, а где-то на животе. Сам автор, например, носил ремень, принадлежавший некогда еще его отцу и со-хранившийся дома. Но в любом случае надевание кожаного ремня до года службы было совершенно исключено - самое меньшее, его бы просто отобрали.

Еще одной привилегией "черпаков" было ушивание формы - галифе, кителей и "парадок", впрочем, пока умеренное. Делалось это ручным способом, особым шиком считалось "хабэ", ушитое на швейной машине ⁶. Были и другие способы придания форме неуставного вида. В частности, летние "хабэ" вываривали в хлорке, освет-ляя почти до белизны. Вместо пуговиц со звездами пришивали железнодорожные. Нако-нец, самым безобидным знаком отслуженного года была стрелка, заглаженная утюгом по-перек спины (точно такую же автору доводилось видеть изредка на офицерских полевых кителях "пэша" и даже рубашках милиционеров). Особый вид придавался и сапогам. В зависимости от вкусов хозяина их голенища либо подворачивались внутрь, либо заглажи-вались утюгом в жесточайшую "гармошку". Станком с единственно для этого и пригодным техническим лезвием "Нева" обрезались ранты сапог, иногда - каблуки. Высокие набитые каблуки обычно были привилегией последних шести месяцев службы, а чаще делались на "дембельских" сапогах или ботинках.

Настоящий разгул нарушений формы одежды начинался в последние полгода. Кокарды, эмблемы на петлицах, пряжки ремней сгибались едва не пополам. Ино-гда путем длительной обработки напильником и полировки пастой ГОИ звезды на пряжках сводили до трудноразличимого рельефа. Ремень опускался на бедра. Доставались и при наличии связей среди офицеров записывались в военный билет всевозможные значки (хотя в некоторых частях ношение их считалось дурным тоном, и надевали их только на "дем-бель"). Практически все, кто решил ехать домой в форме, покупали ее новые комплекты и отделывали их всеми мыслимыми способами. В результате едущие домой солдаты в рас-шитых кителях, увешанных аксельбантами, с золотыми парадными прапорщицкими пого-нами, в ботинках или сапогах на ковбойских каблуках напоминали каких-то латиноамери-канских генералов. Старательно готовились дембельские альбомы, ставшие в последнее время предметом заинтересованности фольклористов ⁷. Но эти явления по сути на-ходятся уже за пределами собственно армейской системы.

Чрезвычайно емким словом "положено" определялся не только внешний вид военнослужащего, но и поведение, а также круг работ, которые он исполнял. Скажем, уборка помещений была "привилегией" исключительно первого года службы. "Черпак", а тем более - "дед" взялся бы за нее только в случае, если в пределах досягаемости нет ни одного солдата младшего призыва. Обычно же мобилизовывали (пользуясь армейским термином - "припахивали") "молодых", нередко поднимая ночью с постели. Им предла-галось либо сделать все самим, либо - при молчаливом сочувствии старослужащих - за-ставить "духов" (при наличии последних). Традиционным, в какой-то степени ритуальным (подчеркивающим место в иерархии) действием было отправить ночью "молодого" за во-дой в умывальник, а то и на улицу, в столовую. Это было принято практически повсемест-но. В частях с относительно сильной "дедовщиной" "молодые" чистили старослужащим сапоги, подшивали подворотнички, стирали форму, заправляли их койки. Это явление, впрочем, не было регулярным и в более "либеральных" частях могло зависеть от того, как кто себя поставил с самого начала. Как заметил Тимур Кибиров в поэме "Сортиры" (1991):

72

...Надобно сказать,

что, кроме иерархии, с которой

четвертый год сражается печать,

но победит, я думаю, не скоро,

средь каждого призыва угадать

не трудно и вассалов, и сеньоров,

и смердов, т. е. есть среди салаг

совсем уж бедолаги, и черпак

73

не равен черпаку, и даже деду

хвост поджимать приходится, когда

в неуставных китайских полукедах

и трениках является беда

к нам в строй, как беззаконная комета,

из самоволки, то есть вся среда

казарменная сплошь иерархична.

Что, в сущности, удобно и привычно

74

для нас, питомцев ленинской мечты.

Существовали и еще более изысканные и редкие обычаи. Например, кое-где "духов" заставляли чесать на ночь пятки или рассказывать сказки. Были и настоящие ритуалы, причем их значение и удельный вес в повседневном поведении резко возрастали к последнему полугоду службы. Большая часть их была связана с подсчетом количества дней, оставшихся до приказа на увольнение, и ритуальным маркированием некоторых "ключевых" временных точек. Скажем, когда до приказа оставалось ровно сто дней, "де-ды" традиционно брили головы: увольнение в запас происходило обычно через четыре с половиной-пять месяцев после этого, и как раз успевала отрасти "гражданская" стрижка. Кстати, "дед" всегда мог обратиться к любому "духу" или "молодому" с вопросом, сколько дней осталось до его "дембельского" приказа, и горе тому, кто не знал этого точно. Ежеве-черне после отбоя на все расположение (т. е. казарму) мог раздаваться зычный голос одно-го из старослужащих: "Деды, день прошел!", на что дружный мужской хор отвечал: "Х... с ним!".

Особо ритуализировалось поведение солдат после приказа, когда они счи-тали себя уже по сути гражданскими людьми. "Дембеля" традиционно отдавали "духам" или "молодым" утренний кусок масла (хотя кое-где это не мешало им тут же забирать себе лучшие куски мяса - в те годы порции не выдавались каждому отдельно, а накрывались дежурным по роте на столы, рассчитанные на десять человек). Кстати, "деды" и "дембеля" обычно при наличии "молодых" садились за столы с краю, как сержанты в учебных частях, и первыми получали мясо, рыбу, хлеб, компот. Если случайно старослужащему попадалась зеленая кружка, она могла полететь в голову раздатчику: зеленый цвет считался табуиро-ванным, пользуясь тюремно-армейским выражением, был "западло", потому, вероятно, что соотносился со вторым название для "духов" - "зеленка". На вечерней поверке, если на ней не присутствовали старшие офицеры, "дембеля", услышав свою фамилию, не отве-чали "я!", а говорили: "на чемоданах!" или "поезда ждет!". Если же приходилось все-таки отвечать как положено, то делалось это предельно тихо. Вообще громкость ответа на ве-черней поверке обратно пропорциональна сроку службы: "духов", особенно в учебных час-тях, заставляли кричать во весь голос, иногда повторяя по два-три раза, затем громкость ответа постепенно уменьшалась, пока он не становился чуть слышным.

Наконец, своего рода универсальным ритуализированным действием, исполнявшимся солдатами всех сроков службы, было писaние на всевозможных предметах от столов в Ленинской комнате до стен и деревьев, особенно - за пределами части, трех магических букв ДМБ (т. е. "дембель"), после которых следовал год будущего увольнения. Скажем, автор этих строк писал: ДМБ-85. Написание этого сочетания наполняло солдат-скую душу "неизъяснимым наслажденьем", как бы приближая желанное событие.

Наконец, логичным будет вопрос, что из описанного исполнял сам автор, а что нет? Дело в том, что находясь внутри отлаженной системы, даже рефлексируя ее уст-ройство, так сказать, глядя извне, избегнуть ее законов было почти невозможно (для этого следовало быть минимум кандидатом в мастера спорта по борьбе или боксу, чтобы суметь справиться с несколькими противниками одновременно, либо находиться на армейском "маргинесе" - быть работником клуба, медпункта, учебного центра на полигоне и т. п.). Автор достаточно старательно соблюдал основные, так сказать, "смысло-раз-личительные" нарушения формы одежды (крючок, ремень, кокарда и т. п.). Не делая этого, на втором го-ду службы ты мог не знающими тебя легко быть принят за "молодого" со всеми вытекаю-щими последствиями. Что касается собственных отношений с "молодыми", позиция его была двойственной: на втором году службы ничего "не положенного" он старался не де-лать (этого могли просто не понять, либо личный авторитет был бы безнадежно подорван), но для себя это аргументировал тем, что был сержантом, а значит, поступал по уставу ⁸. С другой стороны, автор никогда никого не заставлял делать что-либо вместо себя (только то, что действительно следовало сделать заставляемому). В принципе такое пове-дение находили странным, но допустимым. Это считалось личным делом каждого, но в связи с отказом от принуждения не раз возникали сложные ситуации. Ведь господствую-щий принцип армейской жизни: "не можешь заставить другого - делай сам". А в армии хотя и уважают честных работяг, никто не стал бы относиться с уважением к человеку, ра-ботающему за других (если это ему не "положено").

Вопрос о причинах регулярного воспроизведения ритуализации поведе-ния в мужских молодежных коллективах (наиболее "прототипическим", но далеко не единственным примером которых и являются армейские) в нашем обществе едва ли может быть решен здесь и вообще далек от решения. Пока среди факторов этого воспроизведения назовем хотя бы следующие:

а) существенную ритуализированность поведения детей, в том числе и городских, которыми еще совсем недавно были солдаты срочной службы (или члены дру-гих молодежных коллективов и группировок);

б) сохранение в крестьянской среде некоторых реликтов традиционных молодежных союзов, принципы устройства которых оказались перенесены в солдатскую среду;

в) высокую ритуализированность всех сфер жизни советского общества недавнего прошлого, от массовых календарных шествий до своего рода rites de passage в виде ритуалов приема в октябрята, пионеры, комсомол ⁹;

г) аналогичность внутреннего устройства коллективов общежитий муж-ских ПТУ и т. п. заведений, через которые прошли многие призывники;

д) значительную роль ритуалов в уставной армейской жизни - от прися-ги до строевых смотров и каждодневных построений, проходов с песней, отдания чести и т. п.;

е) и только в саму последнюю очередь влияние уголовной среды, на ко-торое некогда политработники пытались списать расцвет "дедовщины".

В общем же приходится признать, что механизмы, обеспечивающие функционирование бесписьменного общества, живы и сегодня, пусть оттесненные на соци-альный маргинес, но готовые в любой момент выйти из "подполья", когда та или иная со-циальная группа или коллектив встанет перед необходимостью неформальной самооргани-зации, регламентируемой неписаным законом. А для нашего общества еще долго, очевид-но, во многих весьма существенных сферах его жизни закон писан не будет.

Опубликовано в: Живая старина. - 1998. - № 2. - С. 29-32.

Примечания

1. Вопрос о реальном иерархическом статусе офицеров из особых отделов и некоторых других категорий кадровых военнослужащих выходит за рамки данной работы.
2. Хотя и здесь возможны были весьма существенные отступления от уставной нормы: от случаев почти приятельских отношений между молодыми офицерами (особенно "двухгодичниками", призванными после окончания вузов на срочную службу) и отдельными солдатами-срочниками - и до совместного ухода пьяных солдат и офицера из караула на пляж (последнее произошло в дивизии, где служил автор).
3. В неформальной обстановке офицеры, особенно - политработники нередко объясняли появление "дедовщины" началом в 50-е годы призыва на службу людей, отбывших срок заключения: они-то, дескать, и принесли в армию несвойственные ей доселе порядки (заметим в скобках, что, по свидетельству служивших в конце 40-х - начале 50-х гг., "дедовщины" тогда действительно еще не было, хотя достаточно долго сохранялось жесткое противопоставление воевавших и не воевавших).
4. Мы пользуемся здесь, номенклатурой принятой в тех частях, где довелось служить автору. В других частях страны и других родах войск (например, на флоте) она могла немного или существенно отличаться, но основы деления, судя по всему, оставались незыблемыми.
5. В этом смысле симптоматичен один из признаков второго года службы: у буквы А из аббревиатуры СА (Советская Армия) на погонах вырезали "перемычку", получая таким образом аббревиатуру СЛ (Свободные Люди).
6. Кстати, другим "любимым" занятием офицеров было распарывание ушитых брюк и кителей. Потому, чтобы сделать ушивание необратимым, лишнюю ткань внутри обрезали. При этом, конечно, солдат рисковал остаться вообще без формы, но ее ворованный комплект легко можно было купить за пять рублей у любого складского прапорщика.
7. См., напр.: Райкова И.Н. Фольклор современных солдат: идейно-художественное своеобразие и отношение к детскому фольклору // Мир детства и традиционная культура: Сб. научных трудов и материалов / Сост. С.Г.Айвазян. - М.: Гос. респ. центр русского фольклора, 1994. - С.73 - 101.
8. Впрочем, в кадрированной, то есть предельно сокращенной по числу личного состава, части, где служил после "учебки" автор, отличия между сержантами и рядовыми практически не ощущались, если не считать того, что в наряд по роте сержант шел дежурным, а не дневальным.
9. Ср. вообще глубокую ритуализованность и мифологизированность официального поведения пионера (сборы, построения, салюты, речовки, марши с песнями, горном и барабаном, культ пионеров-героев, Ленинский зачет и т.п.), как, впрочем, и воссозданные или созданные заново сегодня казачьи и проч. псевдотрадиционные ритуалы.