Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика

Современную удмуртскую литературу можно рассматривать как систему этнического понимания перехода из прошлого в будущее посредством настоящего. Мифические образы, символы, сохранившиеся как реликты в удмуртском фольклоре, находят отражение в современной литературе. Особенную значимость проблема обращения к фольклору и мифу обрела в 1980-90 годы XX столетия, которые явились переломными.

Историками и этнографами, изучавшими удмуртский фольклор, отражен сложный процесс развития мифологических представлений удмуртов. Дохристианский языческий пантеон удмуртов составляли многочисленные божества. Божествами высшего ранга являлись Инмар, Кылдысин, Куазь. По этнографическим и фольклорным данным о божестве Кылдысин имеются противоречивые сведения, согласно которым оно являлось анторопоморфным персонифицированным божеством, по разным источникам - женского или мужского рода, являлся создателем вселенной, покровительствовал всем существам и растениям. Ученым-этнографом Первухиным Н.Г. в “Эскизах преданий и быта инородцев Глазовского уезда”, 1888 г. были четко определены различные варианты представлений божества Кылдысин и изучены его воплощения. В сути Кылдысина также разбирались другие ученые.

Место Кылдысина в удмуртской мифологии и обличья, которые он принимает, объясняются представлением удмуртов об устройстве мира: он состоит из небесной, земной и подземной сферы. Отсюда и составляющие священного воршудного короба, белка-птица-рыба представляют эти миры. В соответствии с представлениями о таком устройстве Вселенной, возникли образы Кылдысина: Инмар-Кылчин – ангел, небесный дух - на небе; Кылчин, Межа утись – на земле, Му-Кылдысин – под землей, которые заполняют и объединяют материальный мир.

Метаморфозы теонима “Кылдысин” произошли в связи с христианизацией и были обусловлены сменой разных исторических эпох, изменением религиозных верований. Кылдысин начинает принимать преимущественно только мужское обличье и выступает как ангел-хранитель или сливается с верховным божеством Инмаром.

Представление Кылдысина в мужском и женском роде выражено весьма отчетливо в нескольких источниках. Изначально Кылдысин был божеством женского рода, он выступал в роли самки-прародительницы, затем в мужском, сливаясь с Инмаром и мыслился как Ангел. В современной удмуртской литературе образ Кылдысина оказался востребованным в разных его проявлениях. Противопоставление мужского и женского начала, выраженное в фольклорной традиционной культуре, нашла свое отражение в современной удмуртской поэзии.

Мужчины- и женщины-поэты оперируют образом Кылдысина, привнося в него разное качество.

Наиболее яркое обращение удмуртской поэзии к образу Кылдысина мы наблюдаем с 1980-90-х годов. Сложно сказать: чем это вызвано, является ли это модой, проявлением веры в языческое божество, сохраняют ли авторы первоначальные фольклорные формулы, упоминая его?

Мифы народов мира хранят идею разделения мужского и женского. Мифы о женской силе и связанных с нею опасностях отражены в искусстве и религии большинства культур. Если образ мужчины в мифологии четко определен – он верховное божество, создатель окружающей действительности, он почти всегда носитель положительных качеств и действий, то образ женщины двойственен. Природа наградила женщину двумя ликами: она – хранительница очага, а также существо, полное мистических чувств, склонное к их изменению [Бовуар С. де. 1997:697]. Мы попытаемся рассмотреть творчество современных удмуртских поэтов в гендерном ракурсе.

Проанализировав стихи современных удмуртских поэтесс – Л. Кутяновой, Г. Романовой, Т. Черновой, А. Кузнецовой, мы можем говорить, что образ Кылчина, к которому обращается лирическая героиня, ассоциируется с возлюбленным :

Кин-о тон? Адями –а, пери-а, Кто ты? Человек или дьявол?

Утискод монэ шудтэм нуналъеслэсь, Оберегаешь меня от неудачных дней,

Ватиськод урод, кас синъеслэсь? Прячешь от злых, завистливых глаз?

Выйтиськод сьодмыт мур зарезе, Топишь в глубокое черное море,

Жутиськод вылэ. Чагыр инме? Поднимаешь высоко. В голубое небо?

Г. Романова, используя синтаксический параллелизм, сопоставляет два образа –“Кылчин”, выступающий в роли ангела и “Убир” - воплощение дьявола. Возлюбленный лирической героини выступает в роли ангела и дьявола одновременно, ее чувства противоречивы, она хочет понять где добро, а где зло. Любовь лирической героини трагична, так как она не может понять, куда ведет ее любовь, к добру или злу.

С образом “Кылчина” сравнивается лирическая героиня, которая чиста, как цвет черемухи, мягкое дуновение ветра, касающееся листьев березы:

Акшанэз толэзь улляса уе, За сумерки гонится луна,

Няськыт тол веша кызьпулэсь куарзэ, Мягкий ветер ласкает листья березы,

Елейзэ кистэ тыр толэзь музэ, Полная луна елей на землю льет,

Тон ачиз Кылчин та гужем уе, Ты как Кылчин в этот летний вечер,

Тон тусъем туннэ сяськая льомпу, На тебя похожи сегодня цветы черемухи,

Арама кузя кышномурт поръя. Вдоль рощи женщина гуляет

Поэтессой здесь использован образ “Кылчина” в женском обличье. Гармония в природе создает гармонию в душе лирической героини. Она любима, об этом говорит сама природа.

Образ “Кылдысина” используется в значении “творец”, “создатель”. А. Кузнецова ставит параллель – поэт-творец и Кылдысин, Поэт, рождает стихи, нанизывая слова как бусинки:

Пукси сонет мон вордыны, Я взялась сотворить сонет,

Нош мар кылдоз, уг тодиськы ачим. А что получится сама не знаю.

Уг тоды на сое ачиз Кылчин. Об этом не знает даже сам Кылчин.

Озьы ке но, малэсь-о курданы? И если это так, чего бояться?

В созданной поэтом ситуации даже Кылдысин не знает, о чем будет писать поэт. Поэт здесь превосходит самого бога, не испытывает страха пред его могуществом. Все сотворенное поэтом подотчетно только ему самому, за сотворенное он несет ответственность.

В лирических героинях удмуртских поэтесс живет потребность взывать к языческим богам – Инмару, Кылдысину, Куазю с просьбой помочь приворожить любимого, так как счастье возможно лишь рядом с любимым человеком, а одиночество обрекает на несчастье. В стихотворении “Йырберыктон” А. Кузнецова обращается к Бадзым Инмару, Инмар-Кылдысину с просьбой приворожить любимого. Здесь образ “Инмар-Кылдысин” выступает как трансформация божества Кылдысин, его замена и слияние с богом Инмар:

Та сьолыкме эн басьты лыдэ. Не посчитай это за грех.

Кылэмдэ но эн кары кылэм. Услышанное не услышь.

Вала гинэ курадземме, Только пойми мои страдания,

Инмаре-Кылчинэ, тон азьын сьолыкай. Инмар-Кылчин, я согрешила перед

Стихотворение является заговором в литературной форме. Лирическая героиня обращается со своей просьбой не к стихиям природы, не к духам, а самому богу. Она понимает всю греховность своего желания. Лирическая героиня будет благодарна, даже если бог увидит, услышит ее, своим вниманием и жалостью поможет ей.

Таким образом, удмуртские поэтессы обращаются к фольклорному образу Кылдысина, который чаще всего выступает в мужском обличье, а не в женском, как это было изначально в верованиях удмуртов. Образ “Кылдысина” мы выделили в следующих смысловых ассоциациях:

В мужской удмуртской лирике образ Кылдысина мы встречаем в других смысловых вариантах. Доминирует представление Кылдысина в роли “отца”, “учителя”, “назидателя”:

Моля вылам тирзэ шере кулон, На моей груди точит смерть свой топор,

Нош сюлэмы жожтиськыны уг тоды. Но сердце мое не знает печали.

Кураськыны оз дышеты Кылчин, Побираться не научил Кылчин,

Пыдес вылэ но султыны юрзым ик. Да и на колени встать унизительно.

В стихотворении дана проекция характера лирического героя. Он апеллирует Кылдысину, но больше надеется на себя, он противится своей судьбе, року.

В стихотворении М. Федотова образ Кылдысина несет в себе, составляющей понятия о родном крае, народе:

Вордскем кылъесме урыти, Родные мне слова я вырвал,

Мытэм крезьгурме урети. Запетую песню прервал.

Сэдык нош поръяз но поръяз, А чибис кружил и кружил,

Инвис чилектиз, гудыръяз. На горизонте сверкала гроза.

Куазьлы но потиз ваземе, Я хотел обратиться к Куазю,

Нош зуркак луиз Кылдысин. Но вздрогнул Кылдысин.

- Монэ тон куке вузамед! -Ты когда-то продал меня!

Мын, утча азьло удмурт син. Сначала посмотри на мир как удмурт.

Лирический герой сначала обращается к Куазю, но на его воззвание отвечает Кылдысин. Куазь ассоциируется с природой, но Кылдысин – творец, в этом божестве заложено больше функций, важных для лирического героя. Человек, забывая свой родной язык, утратив связь с родным краем, нарушает целостность своего бытия в мире, связь с прошлым, с этничностью.

В поэзии С. Матвеева образ “Кылчина” ассоциируется с ангелом-хранителем, образы Кылчин-Демон, Кылчин-Мефистофель, Кылчин-Албасты образуют ассоциативный ряд, повторяются и перекликаются во многих стихотворениях. Ангел и дьявол в душе лирического героя не раделяются по двум полюсам, Зло и добро живут внутри человека, это бесконечная борьба земного и небесного:

Будэтэ на вылаз ик: “Эше, И в добавок сказал: “Друг,

Вордскыкуд капырти сюлэмдэ мон. При рождении я забрал твое сердце.

Но чылкыт мон, - выльысь эчеше, Но я чист, - снова твердит,

Албасты мон, Кылчин оло Демон! Я злой дух, Кылчин или Демон!

Лирический герой предстает в образе “Кылчина” и “Мефистофеля”, которые выражают противоречивость внутреннего мира лирического героя и постоянной борьбе, которая идет в его мыслях и душе:

Сорпалскем, тюам Кылчин-а Не покинутый, не поникший ли Кылчин

Югыра мыт синъесад? Мелькает в твоих мутных глазах?

Мефистофель со гылзиз-а Не Мефистофель ли проплыл,

Жутскыса ин оръесад? Поднимаясь в твои глаза - небесные

Часто в стихотворениях С. Матвеева давно устоявшиеся постулаты, вещи переворачиваются наизнанку:

Мон Ъ (чурыт пус). Чурыт но точка! Я твердый знак. И точка!

Кин ке мыным шуэ кадь, очкар! Как будто кто-то мне толкует

Малпа, лэся, мыным капчи. Побаловать еще чуток!

Поэт представлен образом “Кылдысина”, как и в удмуртской женской лирике, поэт – это творец, образ Кылдысина выражает творящее, созидающее начало:

Со тыныд гинэ! Уз тодэ, Это только для тебя! Никто не узнает,

Инбамын – сьод Мефистофель, В небе – он черный Мефистофель,

Мур гуын – со юг Кылчин! В темной яме – он светлый Кылчин!

Поэт проявляет определенную смелость в выражении чувств от 1-го лица. Сложно сказать, насколько правдиво изображено в стихотворениях лирическое Я автора, поскольку возникает ощущение, что автор «играет» словно «шут» или «юродивый» («шузи»), на самом деле он не знает, кем он был и кем будет, он хочет таким казаться или такой в действительности.

В стихах Кылчин выступает в роли ангела-хранителя, который, согласно христианской религии, послан на землю, чтобы оберегать каждого человека от беды и

пуштросэд небыт-тодь- содержание твое белое мягкое-

Таким образом, мы можем сделать вывод, что образ Кылдысина в умуртской женской и мужской поэзии различен. Идея противопоставления мужского и женского, которая заложена в мифах многих народов мира, находит свое выражение в современной удмуртской поэзии. Мужчины и женщины, по-разному воспринимая мир, привносят в него разное толкование. В силу отраженных в фольклоре и литературе гендерных стереотипов, когда мужчина выступает устроителем мира, женщина мыслится как мать, и одновременно как мистическое существо, образ “Кылдысина” тем же образом выделялось в различных смысловых ассоциациях.

Мы можем говорить, что теоним Кылдысин используется авторами во многих случаях сознательно и служит для выражения определенного психологического состояния лирического героя. При прочтении стихов возникает мысль, что сознательное употребление теонима – это способ быть оригинальным и в некоторой степени модным. Но необходимо отметить, что нами были рассмотрены стихотворения поэтесс 1980-х годов, их обращение к фольклору и мифологическим образам и персонажам обнаруживается не так отчетливо, как в удмуртской мужской поэзии 1990-х годов, где авторы обрисовывают реальную жизнь во взаимосвязи и переплетении с фольклором и мифом, порождая новые смыслы, но, однозначно, сохраняя в них потребность.

1) Северные удмурты говорят о хождении на смотрины новорожденного: “Кылдысин сюрес дуре ветлыны”-“Ходить к дороге Кылдысина”, о все время плачущем ребенке: “Кылдысинэз куатаське”-“Его Кылдысин капризничает [Первухин 1890:25]. Коми-пермяки называют родимое пятно “кылдас-пас”, где пас-“метка, знак” [Лыткин 1952:135].

Бог Кылдысин/Кылчин имел отношение к образу Великой Матери-прародительницы в женском обличье, к которой обращались женщины, прося покровительства в благополучных родах. Ученые В. И. Лыткин, Е.С. Гуляев, Т.Е. Уотила считали, что название божества Кылдысин имеет общепермское происхождение и образовано от слова кылдись(создающий, оплодотворяющий)+ инь (жена, женщина, свекровь, самка)[по: Владыкин 1981:148-150].

Аналогии божества плодородия и материнства являются богини обских угров Калтась-Эква/Анки-Пугос, которые покровительствуют родам, оберегают матерей и младенцев [Мартынова 1992:74; Головнев 1995: 528-539]

2) О божестве Кылчин-Мумы также имеются некоторые сведения. Исследователи, сомневаясь называют ее матерью Кылдысина: “Означало ли слово “Мумыэ” в этом случае обращение к Матери-Земле или матери Кылдысина, на которую указывает Потанин, сказать трудно. Вероятнее всего, Кылдысинэ-Мумые – значит Мать Кылдысина, смешав понятия о Матери- Земле – женском производящем начале, с древним представлением о Кылдысине в мужском роде как производитель, охранитель [Первухин 1888, III: 4].

Помимо Кылдысина – бога в женском обличье, упоминается в различных источниках Му-Кылдысин, который сохраняет женское огбличье, он обитает внутри земли, это аналогия с Музъем-Мумы. Му-Кылдысину обращались с просьбами о хорошем урожае [Блинов 1891: 84].

3) Среди глазовских удмуртов Н.Г. Первухин записал легенды о веке Кылдысина, о золотых колосках и воплощениях Кылдысина. Согласно легендам, время, когда Кылдысин жил на земле, назвали “золотым веком”. Кылдысин покровительствовал удмуртам, их охоте, земледелию. Кылдысин ходил по земле в белой одежде, он управлял жизнью Вселенной, являлся охранителем населения, земных растений, хлебов, трав. В этот период люди жили в достатке. [Первухин Н.Г. 1888, I:35].

По источникам конца 19 века Кылдысин также начинает выступать в мужском обличье. Имеются указания о земном и небесном Кылдысине и многие его другие воплощения: Ву-Кылчин- живущий в воде, Юрт-Кылчин- хранитель дома и хозяйства, Ю-Кылчин-хранитель зерна [Гаврилов 1891: 84].

Божество, ходившее по меже и поднимающее упавшие колоски Верещагин Г.Е. называет “Межа утись”, оно охраняло хлеба и межевые участки. В одном случае Межа утись является в образе строго старца в белом одеянии, в другом – женщиной с ребенком [Верещагин 1998, IV: 157].

Варианты воплощений Кылдысина – береза-белка-птица-рыба- входили в содержимое священного воршудного короба в великой куале [Первухин 1888, I: 35]. Кылдысин находится на одной параллели с семейно-родовым покровителем Воршудом.

3) Другое обличье, в котором выступает Кылдысин – это хранитель, ангел, образ, который пришел к удмуртам в связи с христианизацией. Здесь Кылдысин определяется как божество, дух небесной сферы, который упоминается в молитвах и заговорах: “Кылдысин или Кылдысинь, по сарапульскому говору “Кылчинь”, вотяки переводят его ангел, дух небесный” [Блинов 1898: 57].

Как считает В.Е. Владыкин, последней метаморфозой Кылдысина являлось его смешение, слияние с верховным божеством Инмаром или даже его замена [Владыкин 1994: 181].

* Здесь перевод автора

Материал размещен на сайте при поддержке гранта №1015-1063 Фонда Форда.

Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика

<< На главную страницу сайта

Весенняя школа - 2005

Мифология как система

Работы

О.А. Гаранькина

“Кылдысин” в удмуртском фольклоре и литературе