Е.А. Белоусова

Представления и верования, связанные с рождением ребенка: современная городская культура

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата культурологии Москва 1999

Специальность 24.00.01. - Теория культуры

Работа выполнена в Институте высших гуманитарных исследований Российского государственного гуманитарного университета

Научный руководитель:

доктор филологических наук С.Ю. Неклюдов

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук М.П. Чередникова

кандидат культурологии О.Б. Христофорова

Ведущая организация:

Институт славяноведения РАН

Ситуация родов и рождения ребенка занимает особое положение в мировоззрении каждого человека и в культуре в целом. Во-первых, роды, как всякий переломный момент жизни, ведущий к перемене статуса человека в обществе (например, вступление в брак или смерть), неизбежно становятся предметом интенсивной рефлексии как отдельного человека, так и общества. Во-вторых, процесс беременности и родов связан с особым пограничным состоянием, представление о котором в мифологической картине мира всегда подразумевает усиление опасности для человека и особенной его уязвимости в это время. Соответственно, в топике, связанной с рождением ребенка, особенно явно эксплицированы мифологические представления, характерные для современной городской культуры, сведения о которых получить из другого источника зачастую невозможно. В третьих, являясь в своих истоках одним из важнейших переходных обрядов (отличительная его особенность состоит в том, что это "двойной" переходный обряд: новый статус приобретает как ребенок, так и его мать), процесс рождения ребенка связан с хорошо разработанным, сложным ритуалом, включающим в себя ряд обязательных или факультативных обрядовых действий, направленных на обеспечение благополучия ребенка и всей семьи. Эти действия, часто уже не воспринимающиеся как ритуальные, тем не менее, связаны с определёнными мифологическими представлениями и поэтому могут служить ценнейшим материалом для реконструкции картины мира современного городского жителя. Таким образом, условно выделенная нами сфера культурных представлений являет собой чрезвычайно удобный объект для реконструкции мифологических элементов, существующих в сознании современного горожанина, и ее изучение представляется весьма плодотворным.

Индивидуальное и коллективное мифологизирующее сознание, порождаемая ими картина мира, а также те или иные частные аспекты этой картины, являются приоритетной областью исследований Л. Леви-Брюля, К. Леви-Стросса, Р. Барта, М. Элиаде, в России - Т. В. Цивьян, Е. М. Мелетинского, В. Н. Топорова, Вяч. Вс. Иванова, Е. С. Новик. Особенно важны для нас те статьи и монографии, в которых говорится о переходных обрядах, прежде всего труды Д. Фрезера, А. Ван-Геннепа и В. Тэрнера, посвященные анализу этого ритуала в примитивных культурах, монографии А.К. Байбурина и В.И. Ереминой, в которых авторы анализируют обряды жизненного цикла в традиционной русской культуре, а также книга В.Я. Проппа "Исторические корни волшебной сказки" о связи сказки с обрядом инициации.

Современная медицина как особая культура пока не успела привлечь к себе внимание исследователей. Лишь в самое последнее время в отечественной науке стали появляться первые статьи, посвященные исследованию быта и фольклора отдельных "медицинских" субкультур. Современные роды в родильном доме не рассматриваются как специальный объект научного описания в этнографии и фольклористике (в работах Т. Б. Щепанской присутствует смежная проблематика - фольклор субкультуры беременных, но вне контекста родильного дома). Единственная работа, прямо посвященная культуре русского родильного дома, принадлежит Т. А. Кругляковой. В её статье "Быт и фольклор дородового отделения" описаны фольклорные жанры, имеющие хождение в родильном доме им. Снегирева в Петербурге (используются материалы включенного наблюдения автора в указанном роддоме в 1997 г.).

В противоположность этому, обращает на себя внимание американская академическая традиция, в которой медицинская антропология (изучающая медицину как культуру) и, в частности, антропология родов, канонизирована как специальная область научного знания. Социальному и культурному аспекту родов посвящено большое количество статей и монографических исследований. Примечательно, что американские авторы привлекают внимание читателя к современной русской (и, шире, восточно-европейской) культуре родов и родовспоможения как к теме, практически не исследованной и образующей информационную лакуну, которую необходимо заполнить. Мы знакомы с новым исследованием на эту тему американского антрополога Мишель Ривкин-Фиш, результаты которого пока не опубликованы.

Независимо от этого, для нас представляют несомненный интерес те работы американских антропологов, в которых современные роды и родовспоможение описываются в терминах традиционной культуры. Особенно актуальными в контексте предлагаемой нами парадигмы описания родов оказываются исследования Робби Дэвис-Флойд, поскольку именно в этих работах "стандартные процедуры при нормальных родах" в родильном доме были рассмотрены как модифицированный обряд перехода, структурно соотносимый с существующими в традиционных обществах. Нам исключительно близок полемический пафос Дэвис-Флойд, опровергающей стереотипное представление о том, что перенос места родов из дома в больницу способствует деритуализации того процесса, который для традиционных культур прочно связан с суевериями и табу. В противоположность этому мнению, автор исследования предполагает, что перенос места родов в больницу вылился в усложнение обряда, увеличение числа ритуальных действий, окружающих это физиологическое явление, в более детальную, по сравнению с имеющейся в примитивном обществе, разработку ритуалов, призванных эффективно транслировать рожающей женщине важнейшие ценности американского общества. Если Робби Флойд преимущественно рассматривает символические значения рутинных процедур, связанных с родами и родовспоможением, то в нашем исследовании, наряду с анализом медицинских и предписываемых медициной телесных техник, подробно рассматривается вербальный ряд (т.е. вся совокупность высказываний роженицы, врачей и других участников ритуала), причём именно этот материал попадает в центр рассмотрения. Если исходить из предпосылки, что в контексте ритуала не существует спонтанной речи и каждое высказывание является формулой , то весь текст роженицы, врача и других участников процесса можно считать фольклорным и описывать с помощью соответствующего инструментария. В этом отношении чрезвычайно ценной представляется, например, новая монография Нэнси Рис "Russain Talk", посвящённая актуальным дискурсивным жанрам современной русской культуры. В книге разрабатывается принцип систематического описания разного рода нарративов и формул, их классификации по структурно-семантическим и прагматическим (функциональным) характеристикам. Актуальность этой монографии для нашего исследования преумножается тем, что в данном случае автор прямо обращается к русскому материалу.

Основная группа информантов - женщины, имеющие опыт родов. Анкета требует от информантов не столько четких и кратких ответов на вопросы, сколько служит планом для подробного рассказа о родах. Она помогает информантам в деталях восстановить события и переживания, связанные с рождением ребенка. Представляется, что при использовании предложенных методов опроса достигается полнота охвата различного рода представлений, связанных с рождением ребенка. Опрос проводился с 1994 по 1997 гг. в крупных городах России (прежде всего в Москве и Санкт-Петербурге), а также среди русскоязычного населения Эстонии в гг. Таллинне и Тарту. В то же время, если рассматривать не только место проведения опроса, но и место прохождения самих родов, то территориальный диапазон нашего исследования существенно расширится. Помимо упомянутых городов, роды проходили в гг. Ростов-на-Дону, Псков, Киев, Солнечногорск (Московская область), Кировск (Мурманская область), Баку, Аркалык (Тургайская обл). Всего в процессе опроса было собрано 69 интервью. Возрастные категории были представ-лены следующим образом: 20 - 29 лет - 25, 30 - 39 лет - 20, 40 - 49 лет - 8, 50 - 59 лет - 9, 60 - 69 лет - 3, 70 - 79 лет - 2, 80 - 89 лет - 2. Социальные категории были представлены следующим образом: 53 - с высшим образованием, 7 - с неоконченным высшим, 8 - со средним (из них 2 - со средним специальным - балерина и художник), 1 женщина закончила 7 классов школы. Таким образом, нами было опрошено 69 женщин. Общее число описанных родов (в том числе, неудачных) - 99. Хронологические рамки предоставленной нам информации (самые ранние из описанных родов произошли в 1937 г., самые поздние - в 1997 г.) определяются нашим пониманием современной культуры в широком смысле как культуры послевоенного времени. Имея в своем распоряжении и более ранние сведения, мы активно пользовались в основном сообщениями информантов не старше 60 и не моложе 20 лет, то есть представителей поколений, наиболее активно функционирующих в современной общественной жизни. Также можно видеть, что в нашем списке количественно преобладают информантки, наиболее близкие автору по ряду социальных и культурных характеристик (это женщины 25-35 лет с высшим образованием).

Подобный выбор объясняется не только сравнительно большей лёгкостью контакта с представителями данных групп при опросе, но и тем, что возможность отождествления с информантом способствовала необходимой, на наш взгляд, рефлексии исследователя по поводу собственной идентификации в социальном и культурном континууме. При этом для нас был важен пример американских коллег-антропологов, в некоторых случаях прямо или косвенно вводивших самих себя в контекст исследований. В соответствии с этим, мы включили и себя в число информантов. Обращаясь в равной степени к своим сверстницам и к поколению матерей, мы получаем удачную возможность проследить столь важный аспект ритуала, как передача традиции "по горизонтали" (обмен сведениями между людьми одного возраста) и "по вертикали" (от поколения к поколению, от старших к младшим).

В меньшей степени представлен материал о мужских, подростковых и детских представлениях, связанных с родами и рождением ребенка. Для работы с информантами-мужчинами анкеты не использовались. Материал собирался при помощи метода "включенного наблюдения" в Петербурге и Москве в 1994 - 1998 гг. для более обширного проекта, связанного с мифологическими представлениями жителей современного города. Представления о родах современных школьников были собраны при помощи письменного опроса учеников 11-го класса Петербургской Академической гимназии в 1997 г. Лишь один из вопросов предложенной анкеты непосредственно касался отношения к родам: остальные вопросы касались поэтапного узнавания детей о том, "откуда дети берутся" и связанных с этой темой детских фантазий.

Помимо данных опросов и "включенного наблюдения", материалом для исследования служит современная научно-популярная литература, а также газетная и журнальная публицистика. Для исследования представлений, связанных с рождением ребенка, в традиционной культуре, используется научная литература по этнографии и истории, а также большой этнографический архивный материал, записанный в Каргопольской экспедиции РГГУ. В качестве практически ценных источников следует указать на целый ряд работ, посвященных родильным обрядам и представлениям, имеющимся в традиционной культуре (например, "Русская народно-бытовая медицина" Г.И. Попова, "Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия" М. Забылина, "Восточнославянская этнография" Д.К. Зеленина и др.).

Выбранные нами четыре группы тем образуют две дихотомии: они противопоставлены, во-первых, по категориальному признаку "общее / частное" и, во-вторых, по центральной фигуре ("мать / ребёнок"). К темам общего характера относится социализация матери и новорожденного (с этой точки зрения рассматриваются акциональный и вербальный ряды ритуала, совершающегося в родильном доме). К темам частного характера, которые были выбраны нами как наиболее репрезентативные и актуальные, относятся родовая боль (играющая важную роль в структуре ритуала для матери) и имянаречение (играющее столь же важную роль в структуре ритуала для новорожденного).

Во введении дано обоснование актуальности темы, сформулированы цели и задачи исследования, определена его научная значимость. Автором показана степень разработанности заявленной проблемы, намечены методологические основы исследования и рассмотрена его источниковая база, подробно описаны принципы работы с информантами.

В первой главе диссертации ("Современный родильный обряд") оспаривается распространенное мнение о постепенном отмирании родильного обряда. Подобные выводы обычно мотивируются тем, что наш современник, "человек культуры", стал носителем новых представлений о мире, качественно отличных от представлений "человека архетипического". С одной стороны, современный человек мыслит рационально, и мерилом истинности его представлений становится эксперимент. С другой стороны, появились специализированные семиотические системы описания мира, сменившие ритуал как основной способ культурной мнемотехники. Таким образом, мир перестал "заучиваться" имманентно, и ритуал утратил свои позиции. В противоположность этой точке зрения, мы считаем, что в оформлении и осмыслении современных родов в родильном доме можно достаточно явственно увидеть преемственность по отношению к родинам в традиционной культуре. Некоторые механизмы функционирования мифологического мышления, традиционно считающиеся его отличительными характеристиками, сохраняются неизменными, и глубинная, содержательная схема ритуала отличается устойчивостью и повторяемостью.

С точки зрения культурного релятивизма, современное научное знание ни в коей мере не является истиной в последней инстанции. Всем культурам присущи те или иные представления об устройстве мира. Опора на эксперимент, статистику и рационализм не является гарантией объективной истинности представлений и ценности ценностей. Это лишь свидетельство того, что в нашей культуре основным критерием, мерилом истины, является научный опыт. Таким образом, даже сугубо научное, теоретическое знание, эксплицированное в специальной литературе по акушерству, перинатологии и неонатологии, представляет собой лишь одну из возможных точек зрения. Данная точка зрения являет собой некую абстракцию, поскольку представления о беременности и родах реальных медиков существенно отличаются от этой абстракции.

Предметом рассмотрения в данной главе становится лишь один культурный срез - представления и действия медиков, не являющиеся необходимыми с точки зрения теоретической медицины. Идея медицинского контроля над беременностью и родами и помощи в них подразумевает выполнение акушером-гинекологом в женской консультации и позже в родильном доме ряда функций. Это экспликация некой совокупности представлений об устройстве человеческого организма, которая должна выражаться в установке диагноза, оценке состояния матери и плода, а также в даваемых советах и рекомендациях. Кроме того, это еще и экспликация ряда "техник тела". Здесь подразумевается с одной стороны, использование определенного вида медицинского вмешательства при наличии конкретной патологии (точнее - при наличии того явления, которое в нашей медицинской культуре воспринимается как патология) - это медицинские техники, а с другой стороны, ведение беременности и родов с учетом определенных требований к поведению беременной и роженицы - это предписываемые нашей культурой женские техники тела.

В рамках указанных функций медики часто обращаются к опыту народной медицины, что можно проследить на материале диагнозов, советов и предписаний, организации родов. Обращает на себя внимание и тот парадоксальный факт, что медики берут на себя ряд функций, не зафиксированных во врачебных инструкциях как необходимые и обязательные. Эти действия можно было бы охарактеризовать как совокупность педагогических или коммуникативных приемов. Таким образом, медицинская "педагогика" присутствует в рассматриваемых нами текстах эксплицитно ("советы") и имплицитно (способ обращения медика с роженицей). В центр нашего внимания попадает прежде всего вербальный ряд родильного обряда: рассматриваются тексты двух важнейших его участников - женщины (беременной, роженицы, матери) и помощника в родах, медика (врача, акушерки, "нянечки").

Отдельная главка посвящена народным приметам, связанным с определением пола будущего ребенка (по форме и размеру живота беременной, по поведению младенца в утробе матери, по сердцебиению плода, по способу показа беременной рук, "по глазам" и др.), которые активно используются врачами и равноправно сосуществуют с научными методами, позволяющими определить пол (УЗИ). Содержание этих примет апеллирует к традиционному месту полов в парадигме бинарной классификации: мужское - большой, активный, сильный, громкий, правый, острый, верх; женское - маленький, пассивный, слабый, тихий, левый, тупой, низ. На наш взгляд, возможны следующие объяснения устойчивого функционирования и формульного характера подобных текстов: (1) в современной городской культуре медики играют важную роль в процессе половой идентификации новорожденного (именно идентификация - половая, "нормативная" и др. - является внутренней сутью родильного обряда "с точки зрения" новорожденного). Поэтому не столько "необходимо", сколько "нужно" и "принято" "проговаривать" пол ребенка, тем самым "достраивая" его на культурном уровне; (2) поскольку в нашей культуре "авторитетным знанием" является не только "ученая", но и "народная" традиция, использование народных примет выступает в качестве важной части "символического капитала". При этом медики пытаются установить корреляцию между двумя этими видами знания и таким образом проверить "истинность" примет, имея в виду возможность их дальнейшего использования в своем опыте.

Другая главка посвящена анализу жанра "советов", регламентирующих принятие пищи, секс, движение (определенные виды работы, прогулки), правила гигиены и др. и принимающих форму таких речевых жанров, как рекомендация, приказ, упрек, угроза и инвектива. В плане содержания часть советов и табу для беременных, распространяемых врачами, имеют очень древнее происхождение и связаны с магическими представлениями, однако в наши дни они ищут еще и нового, рационального объяснения (ср. старую и новую мотивировки запрета смотреть на страшные и предписания смотреть на красивые вещи во время беременности). Другая часть советов и табу основана уже на новых реалиях и апеллирует к научному знанию (ср. табу на обильное употребление беременной молочных продуктов, способное привести к "закостенению" ребенка в утробе от избытка кальция). Будучи используемым в составе поверий, внешне ассоциирующиеся с наукой понятия обнаруживают свою мифологическую сущность (химический элемент наделяется сверхъестественными свойствами), вписываются в мифологическую картину мира и начинают жить по ее законам.

Далее в главе описываются многочисленные вербальные и невербальные приемы, используемые медиками при принятии родов. Их анализ позволяет говорить о глубинном сущностном родстве между действом, разворачивающимся в современном родильном доме, и архаическим обрядом инициации, структура которого описана А. Ван-Геннепом и В. Тэрнером. Этот переходный обряд, связанный с повышением статуса, имеет трехчастную структуру: инициант символически "открепляется" от коллектива, теряя свой статус, попадает в лиминальное пространство ("пустыня бесстатусности") и, наконец, происходит реинтеграция иницианта в коллектив в новом, более высоком, статусе. Поскольку одной из важнейших функций инвективы и других речевых жанров, соотносимых с агрессией, является снижение социального статуса оппонента, можно предположить, что в контексте современного родильного дома инвектива решает ритуальные задачи.

Анализ ситуаций, в которых используются речевые жанры, соотносимые с агрессией, позволяет прояснить задачи медиков в процессе родовспоможения: (1) транслировать женщине определенные техники обращения со своим телом и соответствующие стереотипы поведения; (2) помочь ей заучить свое место и роль в ритуале, способы коммуникации с одной стороны, с "иным миром", с другой стороны - с социумом; (3) гарантировать свою монополию на "авторитетное знание" и тем самым обеспечить сохранность традиции.

Таким образом, предлагается считать, что в контексте современного родильного обряда посвятителями женщины в таинство материнства, единственными носителями "авторитетного знания" являются медики. И именно они конструируют картину происходящих событий и внушают ее как каждой отдельной пациентке, так и обществу в целом.

Основной вывод главы состоит в том, что для современной городской культуры родильный ритуал остается важнейшим механизмом коллективной памяти и средством поддержания социального порядка. Картина мира современного человека остается мифологической, и рациональные, "научные" представления лишь искусственно привязываются, вписываются в нее, заменяя старые, магические, либо же часто остаются "подвешенными", ни с чем не связанными, невостребованными. В пределах ритуала не существует спонтанной речи - всякое высказывание становится формулой, и, таким образом, все рассматриваемые нами речевые жанры (угроза, инвектива, "обман") в данном случае представляют собой фольклорные жанры, занимающие важное место в синтагматической структуре родильного обряда. Их задача - описать всамделишную реальность ритуала.

Вторая глава диссертации ("Социализация новорожденного в перспективе "авторитетного знания") посвящена сравнительному анализу "авторитетного знания" о деторождении в традиционной русской и современной городской культурах. Проводятся параллели между функциями повивальных бабок в русской деревне и акушеров-гинекологов в современных городских родильных домах. Поскольку роды представляют собой явление не только биологическое, но и социокультурное, современные медики, наследники повивальных бабок, принимают на себя функции регуляции отношений между матерью и ребенком, с одной стороны, и социумом и космосом - с другой. Подобно повивальным бабкам, акушеры участвуют в конструировании половой и "нормативной" идентификации новорожденного, выполняют в родильном ритуале роль посвятителя, медиатора между миром природы и культуры: их задача - "доделать" новорожденного, превратить его в полноправного члена социума.

Подобно повитухам в традиционной культуре, современные медики пытаются воздействовать на пол будущего ребенка, привлекая для этой цели данные теоретической науки (сексологии, эмбриологии, демографии и др.); пытаются определить пол будущего ребенка, используя не только научные методы (УЗИ), но и народные приметы; после рождения ребенка "закрепляют" за ним его пол, "запуская программу" стереотипов мужского или женского поведения при помощи "проговаривания" пола. Биологическая половая принадлежность ребенка на уровне культурном "достраивается" вербальными средствами. "Обретая" пол, ребенок вписывается в социальную структуру, и далее от него ожидается соответствие физиологическим и психологическим проявлениям, которые наша культура приписывает детям того или иного пола (девочки выживают лучше, чем мальчики; дети разного пола в большей или меньшей степени подвержены определенным заболеваниям; мальчики рождаются крупнее, но затем хуже прибавляют в весе и др.)

Аналогичным образом строится "нормативная" идентификация: степень соответствия ребенка физиологическим и поведенческим нормам нашей культуры оценивается медиками. В традиционной культуре повитуха при помощи магических средств пыталась воздействовать на облик ребенка до его рождения, в ходе беременности и после родов. В современной городской культуре существуют свои представления о внешности, здоровье, умственном и физическом развитии, соответствующие разным возрастам человека. Контроль над этим соответствием осуществляет медицина: она конструирует некую "норму", описывает ее, распространяет знание о ней, оценивает степень соответствия ей и выявляет девиации. До зачатия и в период беременности врачи пытаются запрограммировать "нормальное" физическое, психическое и умственное развитие будущего ребенка. Они дают будущей матери советы, регламентирующие ее отношения с космосом и социумом - питанием, движением, работой, общением, половой жизнью, определяют желательность контактов с воздухом, водой и солнцем и т. п. Часть этих советов апеллирует к народному опыту, часть - к научным данным, нередко вписанным в псевдонаучные контексты. При несоответствии состояния матери и плода "норме" врачи пытаются добиться желаемого соответствия, прибегая к медицинскому вмешательству. Оценка степени соответствия ребенка "норме" с одной стороны, официально фиксируется в медицинской карте, с другой стороны эксплицируется в устных комментариях врачей. Во время беременности комментируются размеры плода, его активность, его положение в матке. При ультразвуковом исследовании выявляются конкретные патологии и особенности ребенка. При родах и позже в родильном доме комментируются и соотносятся с "нормой" отличительные телесные качества ребенка, его поведение, а также физическое и психическое состояние. На основе этих замечаний начинает конструироваться судьба ребенка, его характер: при помощи вербального описания, через обретение "легенды" он "вводится" в социум, в чем-то соответствуя его ожиданиям, но и обладая некими личностными особенностями. К этому "началу пути" часто в дальнейшем обращаются за объяснением различного рода девиаций в организме и поведении человека.

Подобно повивальным бабкам, ответственным за символическое отделение ребенка от матери и введение его в социум как самостоятельного, отдельного человека (обрезание пуповины, отлучение от груди, "развязывание" шагов и речи, первая стрижка), современные медики выполняют те же отделительные функции, конструируя представления о том, до какого возраста следует кормить ребенка грудью, когда начинать докармливать его "взрослой" пищей, в каком возрасте он должен начать ходить, говорить, пользоваться горшком и т. п.

Сохранившийся в наши дни обычай "выкупать" ребенка из роддома рассматривается с точки зрения его функций в процессе социализации ребенка. Родители ребенка благодарят медиков за помощь в родах, но под помощью здесь следует понимать не столько использование собственно медицинских техник при родовспоможении, сколько социально и культурно значимые действия, направленные на введение в социум двух новых членов - ребенка и женщины в новом для нее статусе матери.

В третьей главе ("Родовая боль как феномен культуры") родовая боль рассматривается с точки зрения культурного релятивизма. Исследуется процесс конструирования культурных представлений о родовой боли в современной городской культуре (как и кем мифологизируется боль; по каким законам строится дискурс, описание родовой боли; как и кем распространяется информация). Также описываются и анализируются современные народные приемы борьбы с болью и ее адаптации - телесные и психологические. Определяется роль мифологизированных представлений о родовой боли в структуре современного родильного обряда.

Очевидно, что любая деформация тела может восприниматься как болезненная или безболезненная при условии наличия в данной культуре соответствующей валентности - представления о присущей этой деформации болезненности. Маркированным членом оппозиции всегда будет боль: если в культуре нет представления о болезненности деформации, вопрос о боли может возникать лишь при сопоставлении с опытом других культур. При наличии в культуре представления о болезненности конкретного процесса, представление о его безболезненности всегда будет факультативным, оппозиционным, реакцией, ответом, будет представлять собой некий способ медиации этой боли, борьбы с ней, и будет связан с одной или несколькими телесными или медитативными, психологическими техниками.

Наш материал показывает, что в современном российском городе сосуществуют обе возможности. "Нормальным" является представление о болезненности родов. Анализ нарративов свидетельствует о наличии в современной городской культуре двух глобальных (бессознательных) средств адаптации родовой боли: с одной стороны, ее гиперболизация и обобщение, с другой, напротив, - "заземление" и разложение на простые составляющие. Анализ метафор и сравнений, используемых для описания родовой боли, показывает, что она фигурирует в народном сознании как квинтэссенция, эталон боли: в процессе мифологизации конструируется самое сильное из возможных болевых ощущений, мерило всех других болевых эффектов. В описаниях родовой боли никогда не конкретизируется ее характер или источник: не говорится, что именно болит, в какой момент, по какой причине и как именно. Употребляются лишь самые общие слова: "нестерпимая боль", "сильные схватки" и т. п. В главе предлагается несколько объяснений опускания деталей в материнском дискурсе. (1) Женщины не могут привести в соответствие познания, почерпнутые из специальной и популярной литературы, и свой собственный опыт. В книгах отражено сухое, отчужденное знание, которое не воспроизводится в чистом виде даже медиками и неизбежно подвергается трансформациям, деформациям и произвольным интерпретациям. Почувствовать происходящее на интуитивном уровне оказывается столь же трудно, поскольку в нашей культуре сам процесс родов является отчужденным: контроль над ситуацией полностью принадлежит медикам, которые, руководствуясь своими представлениями, решают, когда и что происходит с женским организмом и какие дальнейшие техники следует использовать. (2) Называние частей тела и органов, связанных с женскими репродуктивными функциями, табуируется в большинстве речевых ситуаций. Тем более, употребление такого рода слов в рассказе о родах - "высоком" фольклорном жанре, описывающем героические и сакрализованные события неуместно. (3) Умолчание о физиологических подробностях боли служит средством сохранить целостность мифологического представления о боли как о трансцендентной силе, которая несет человеку сообщение от высших, внеположенных человеку инстанций (природы и социума) и позволяет ему ощутить свою принадлежность к ним. В соответствии с этим, боль представляется чем-то безличным и предельно обобщенным.

Другое глобальное средство адаптации боли в современной городской культуре - "заземление" образа боли, разложение его на понятные, низменные, простые, доступные составляющие, описание "нечеловеческой боли" "человеческими словами" (описание родовой боли через сравнение с менструальной; перенесение акцента с "естественной" боли, вызванной родами, на "искусственную", вызванную медицинским вмешательством в процесс родов; персонификация боли; формульные сентенции о том, как эта боль быстро забывается и др.)

Далее в главе анализируются сознательные техники борьбы со страхом родовой боли. Сначала разбираются различные народные методы психопрофилактики (позитивная настройка на роды; игнорирование чужих рассказов о родах; апелляция к "естественности", "нормальности" родов; идентификация с героическим образом матери). Далее обсуждаются телесные техники, используемые для борьбы с болью. Часть подобных техник признана официальной медициной (дыхательные техники; самомассаж и др.), другая часть противоречит официально предписываемым (во время схваток - ходьба и приседание в противовес предписываемому лежачему положению; во время потуг - принятие поз, отличных от единственно возможного положения на кресле; крик и др.).

Специальное внимание уделяется восприятию крика и его культурным коннотациям. Анализ нашего материала показывает, что крики рожениц являются формульными и представляют собой самостоятельный речевой жанр, занимающий важное место в вербальном коде родильного обряда. Эти формулы, будучи хрестоматийными, отражены в сценах родов в литературе и искусстве. Последние становятся вторичным источником, поставляющим эти тексты в распоряжение рожениц (для следования стереотипам поведения в процессе родов) и матерей (для конструирования идентификации в рассказах о родах).

Далее в главе говорится о медицинских техниках ослабления боли - об анестезии и отношении к ней. Отрицательное отношение к анестезии отчасти связано с распространенным представлением о пагубном влиянии любых медикаментов на здоровье ребенка (в народном сознании этот вред приобретает мифологические черты, гипертрофированные размеры). Таким образом, в России анестезия в родах оказалась непопулярной не только благодаря концепции российской официальной медицины, но и благодаря народным, в том числе, апеллирующим к науке, представлениям.

В заключение делаются следующие выводы. Боль в родах является важной составляющей родильного ритуала, женской инициации. Предполагается, что роды должны быть болезненными, и каждая женщина должна через это пройти, достойно справиться с задачей и выполнить предписываемую ей культурой роль - "состояться как женщина".

Попадая в поле рефлексии современной русской городской культуры, физиологическое явление "родовая боль" становится мифологемой, обрастая множеством культурно обусловленных деталей. Затем сложившееся понятие подвергается вторичной материализации: родовая боль в своей мифологизированной ипостаси начинает восприниматься как нечто объективно существующее именно в этом утвержденном культурой виде. Параллельно с процессом гиперболизации боли идет процесс, направленный на медиацию страха родовой боли. Для этой цели выработаны бессознательные защитные механизмы и сознательные психологические и телесные техники. С одной стороны мы находим экспликацию способов борьбы со страхом боли в женском родильном дискурсе. С другой стороны, само воспроизведение в этом дискурсе определенных топосов, иногда принимающих характер формул, служит как раз для медиации страха боли. В составе родильного дискурса эту задачу решают разнообразные фольклорные жанры - от малых (пословицы, поговорки) до таких крупных, как рассказ о родах.

Некоторые из сознательных техник борьбы с болью являются старыми, традиционными. В ходе использования часть из них встречается с попыткой рационализации, переосмысления - с одной стороны, в соответствии с требованиями "здравого смысла", как его принято понимать в нашей культуре, с другой - с официальным научным знанием, которое при осмыслении неизбежно подвергается мифологизации.

В четвёртой главе ("Социокультурные функции имянаречения") рассматривается вопрос о роли и месте имени новорожденного в современной городской культуре. Называние ребенка рассматривается как важное символическим действие, средство самоидентификации семьи, помогающее ей вписать себя в желаемый культурный контекст. Анализируются современные представления об образе имени, магических свойствах имени, о связи между человеком и именем. В этой главе сведен обширный этнографический материал; подробно разбирается современный ритуал имянаречения - его значение, его соотношение с родильным обрядом, его ролевая структура.

Глава начинается с экскурса в историю актуального для русской антропонимики вопроса о социокультурных аспектах личного имени и имянаречения. Мы обращаем внимание на то, что культурные коннотации личных имен, как правило, реконструировались исходя из статистических выкладок и по отдельным высказываниям носителей культуры, запечатленным в художественной, мемуарной и эпистолярной литературе, но не с помощью специального опроса населения. Заполняя эту информационную лакуну, мы приводим данные такого опроса, в котором внимание было сконцентрировано на следующих моментах: отношение носителей традиции к имени вообще и к отдельным именам; степень актуальности для них ритуальных и мифологических аспектов имянаречения; представления о роли человека, дающего имя новорожденному; мотивации выбора имени, в том числе актуальность "старых" обычаев, их современные версии или принципиально новые явления; степень актуальности представлений о магических свойствах имени и попытки их "научного" объяснения. Сообщая принципы анкетирования, мы отмечаем, что ответ на вопрос об имени всегда является развёрнутым нарративом и представляет собой важный сюжет в семейной мифологии, являющейся частью общей картины мира. В качестве важных функций такого развёрнутого рассказа можно отметить передачу традиции внутри семьи и идентификацию семьи в социуме. При анализе материала мы обращаем особое внимание на имплицитно содержащуюся в ответах информацию, в том числе обнаруживаемую при анализе образного языка часто используемых метафор и сравнений, а также "проговорок". При этом мы подробно останавливаемся на следующих темах, регулярно возникающих в рассказах информантов: "дающий имя", "называние в честь кого-либо", "представления о связи между человеком и именем", "критерии выбора имени", "хронологические рамки имянаречения".

При рассмотрении "дающего имя" говорится о том, кто обычно дает имя младенцу и каковы мотивации выбора именно этого человека для этой роли. Здесь мы приходим к следующим наблюдениям. Имя в руках родителей оказывается мощным инструментом, при умелом обращении с которым становится возможным управление социальной и культурной идентификацией, как собственной, так и будущей идентификацией ребенка.. Если в обыденной жизни символическое значение и связь имен в пределах семьи и рода не так маркированы, не "включены", то в лиминальной стадии, в ситуации перехода, вся идентификационная система семьи актуализируется. Не только ребенок обретает идентификацию, но и все члены семьи меняют свою. Таким образом, ребенок оказывается неким центром, относительно которого определяется роль всех родственников. Семья создала нового человека, и она должна "доделать" его окончательно, довершить свою работу. Называние ребенка как бы продолжает роды и является важной частью родильного обряда. Давая ребенку имя, семья вписывает не только его, но и всю себя в культурный контекст, ищет в нем желаемое место. По тому, какое имя получит ребенок и какова будет мотивировка этого выбора, будут судить о семье на самых разных уровнях - о национальной, социальной и культурной самоидентификации. А самоидентификация во многом определяет идентификацию, определяемую социумом. Из рассказов следует, что при всей важности фигуры дающего имя всегда сохраняется мифологическое представление о некоей первичности имени по отношении к человеку.

Далее в главе рассматривается широко известная традиция называть ребенка в честь кого-либо. Обнаруживаются следующие важные моменты: наблюдается сохранение некоторых старых традиций, прежде всего называние детей "семейными именами"; наряду с этим, ребенка часто называют именем какого-либо человека, значимого для семьи, но не являющегося её членом; традиция называть детей по святцам в целом сохраняется, но часто предстает в своём "профанном" варианте, когда святцы используются просто как список имён, наряду с ономастическими справочниками.

Отдельно рассматривается мифологическое отождествление имени и человека (восприятие имени как носителя информации о характере и судьбе новорожденного, представление о мистической связи тёзок, о соответствиях между именем и внешностью человека, о "внешнем облике" самого имени и т.п.). Выясняется, что имя воспринимается как неотъемлемая часть человека, а сам человек - как репрезентатор имени.

В качестве критериев выбора имени выделяется фонетическое и просодическое благозвучие, положительные культурные коннотации, фонетическая и семантическая "гармония" имени с отчеством и фамилией, различные фольклорные, социальные и этнокультурные коннотации имени, различные коммуникативные ситуации, воображаемые родителями при выборе имени ребенка. Образ имени предстает в народном сознании как амбивалентный: имя должно быть одновременно индивидуальным и в то же время входить в систему принятых в данной культуре имен. Существенно, что для носителей традиции от-антропонимическое значение имени важнее до-антропонимического (этимологического), поскольку, в отличие от этимологии, оно известно всем и учитывается всеми.

Анализируя хронологические рамки имянаречения (придумывание имени до наступления беременности; во время беременности; сразу после родов или спустя некоторое время и т.д.), мы убеждаемся, что к моменту рождения человек уже как бы является обладателем имени, а первое называние ребенка по имени, является важной частью родильного обряда. Различные традиции именования узнаются носителями культуры еще в детстве, когда они знакомятся с магическими свойствами имени и основными приемами операций с именем. По сей день сохраняются рудименты представлений о том, что имя является неотъемлемой частью человека, и о том, что человек без имени не является полноценным человеком и подверга опасности.

В заключении сделан вывод о том, что современные роды можно охарактеризовать как модифицированный переходный обряд, являющийся важнейшим механизмом коллективной памяти и средством поддержания социального порядка. Ритуал укладывается в традиционную трехчастную схему инициации: открепление иницианта от его статуса и места в социуме, лиминальный период и реинкорпорация иницианта в социум в новом статусе. Поведение медика и роженицы в роддоме подчинено их роли в ритуале и во многом диктуется принятыми в данной ситуации стереотипами поведения. Многие действия и представления врачей далеко выходят за рамки концепции официальной медицины и черпаются из народной традиции. На примере родов видно, что картина мира современного горожанина остается в целом мифологической, и рациональные, "научные" представления искусственно вписываются в нее, иногда вытесняя старые, магические, а иногда просто остаются невостребованными.

Действия и высказывания медиков, независимо от того, репрезентируют они "ученую" или "народную" культуру, играют одинаково важную роль для функционирования социума как организма, поскольку они в равной степени призваны обеспечивать систематическую смену и воспроизводство социальных статусов. Типологическое сопоставление комплекса действий и высказываний врачей, направленных на мать и на новорожденного, с традиционными формами авторитетного знания о деторождении (присущими, например, субкультуре повивальных бабок) позволило нам сделать вывод о том, что социокультурный аспект этих действий и высказываний является едва ли не более актуальным для роженицы и новорожденного, чем собственно медицинский.

Работа заканчивается перечислением перспектив дальнейших исследований (изучение фольклора разнообразных "больничных" субкультур, рассмотрение целостной системы представлений о боли, подробное описание субкультуры "духовных акушеров", изучение "моды на имена" и др.), требующих взаимодействия антропологии и фольклористики с рядом областей гуманитарного знания (социология и статистика, психология, лингвистика).

Публикации по теме диссертации

1. Белоусова Е. А. Наши современницы о родовспоможении в России // Корни травы: сборник статей молодых историков. М., 1996. С. 216-228 (1 п. л.).

2. Белоусова Е. А. "Наш малыш": социализация новорожденного в современной городской культуре // Живая старина. 1998. N 2. С. 24-25 (0,5 п. л.).