Общая характеристика работы
Традиционно распространенная не только на востоке Турции (в Анатолии), но
и на соседних территориях Азербайджана и Ирана, турецкая народная повесть (halk hikâyesi, далее хикяйе) представляет
собой прозаический текст новеллистического или фантастического содержания с
поэтическими фрагментами, некогда бытовавший исключительно в устной форме, а
впоследствии записанный. Подобные повествования в устном или письменном виде
являлись неотъемлемой частью турецкой городской культуры, потому хикяйе может
быть названа также турецкой городской повестью.
Именно одновременное существование в устном и письменном виде (на границе
между литературной традицией и фольклором) является характерной чертой турецкой
городской повести: зачастую тексты повестей представляют собой
фольклоризованные версии известных на Ближнем Востоке литературных сюжетов.
Документально подтвержденные свидетельства устного исполнения городской повести
относятся к периоду приблизительно с XVIII в. по середину XX в.,
хотя сами истоки турецкой городской повести как жанра турецкого фольклора
исследователи склонны возводить к более раннему времени.
Объектом исследования
являются тексты турецких городских повестей, изданные в разное время в Турции в
период приблизительно с первой половины XIX в.
(литографии) до второй половины XX в.
Данный
период истории сначала Османской империи, а затем Турции является
одним из самых интересных с историко-культурной точки зрения.
Актуальность и изученность темы
Тема диссертации предполагает не только решение вопросов, связанных с
историей литературы и фольклора Турции и смежных с ней культурных ареалов, но
также обсуждение более общих проблем взаимовлияния устных и книжных традиций,
относящихся к теоретической фольклористике.
Вопросы соотношения книжных и устных элементов в фольклорном произведении
исследованы довольно широко, причем на материале самых разных восточных литератур:
монгольских сказаний (С.Ю. Неклюдов), малайских хикайатов (Л.В. Горяева),
арабского народного романа (А.Б. Куделин), китайских повестей (Б.Л. Рифтин). В то же время по отношению
к тюркской словесности данная проблематика исследована мало. Если в самой Турции,
а также на Западе, ее еще можно выделить в качестве отдельного направления
фольклористических исследований (труды П.Н. Боратава, И. Башгёза, В. Эберхарда,
М. Ф. Кёпрюлю, О. Шписа, Ф. Тюркмена и др.), то в отечественной туркологии вопросы
соотношения устности и книжности (в народных повестях или книжном эпосе) в
какой-то мере освещаются лишь в некоторых работах А.Н. Самойловича, Х. Короглы,
В.С. Гарбузовой.
Однако, хотя в турецкой науке городская повесть изучена достаточно
подробно, обобщающих литературоведческих исследований данного материала не было
со времен выхода работ О. Шписа (1929) и П.Н. Боратава (1946). Исследования
турецкой народной повести как жанра единичны, характерной чертой турецких работ
является обсуждение почти исключительно частных ракурсов ее изучения: отдельные
сюжеты городских повестей рассматриваются подробно, но, с одной стороны, вне
общей оценки типологических особенностей жанра «народной книги» в мировой
литературе, а с другой, вне рассмотрения турецкой народной повести в системе
жанров турецкого (вообще тюркского) фольклора и тюркских литератур. Одна из причин
этого лежит в турецкой националистической идеологии, господствовавшей в
культурной политике Турции первой половины XX в.; она положила начало изучению турецкого фольклора, однако она
же обусловила и узкую направленность соответствующих исследований.
Одной из важных особенностей турецкой городской повести является
одновременное бытование одних и тех же сюжетов как в устном исполнении, так и в
виде рукописного (впоследствии и печатного) текста. Устная традиция исполнения турецкой
городской повести продолжала существовать в ряде местностей Турции вплоть до
недавнего времени (вторая половина XX в.). В современных зарубежных и отечественных исследованиях турецкого
фольклора и, в частности, турецкой городской повести, объектом является именно ее
текст в устном бытовании, процесс исполнения, запоминания, передачи различных сюжетных
вариантов; зачастую турецкая городская повесть рассматривается в единстве с
другим жанром
турецкого фольклора, бытовавшим в городской среде, — народным театром (см.,
например, исследования О. Нутку, У. Орала, И.В. Боролиной, Е.А. Огановой).
Таким образом, назрела очевидная необходимость комплексного анализа
турецкой городской повести как особого пограничного жанра, находящегося между
фольклором и литературой и представленного в различных сюжетных разновидностях;
как специфического текста, выросшего из турецкой (шире — тюркской) фольклорной
традиции и подвергшегося влиянию зарождавшейся турецкой книжности. Необходимо
проследить взаимосвязи указанных традиций при развитии турецкой городской повести,
ввести ее в круг типологически общих явлений тюркской словесности, которая в
свою очередь представляет собой составную часть культурного и литературного наследия
Ближнего Востока.
Научная новизна работы состоит в том, что турецкая городская повесть рассматривается
как особый жанр турецкого фольклора, связанный и с народным театром, и со
сказкой, но существующий независимо от них. Мы изучаем хикяйе в обоих аспектах
ее бытования, устном и книжном, используя различные источники (записи,
полученные от сказителей в XX в.; популярные
издания прошлого века; литографии XIX в.) и
сравнительный материал (литература и фольклор других тюркских народов), который
позволяет вводить хикяйе в более широкий типологический контекст. Наряду
с литографиями мы включаем в круг источников популярные издания турецкой
городской повести, опубликованные массовыми тиражами в Турции и в Болгарии в
1940–1970-е годы, поскольку это позволяет проследить изменения, которые она
претерпевала на протяжении достаточно долгого времени, и определить ее наиболее
характерные черты.
Источники разделяются нами на три основные
группы:
― литографированные и осуществленные типографским способом издания
турецкой народной повести XIX в.;
― издания турецкой городской повести, выпущенные массовыми
тиражами в XX в., ориентированные на самый широкий
круг читателей (например, серия Halk Kitapları —
«Народные книги»);
― публикации текстов, записанных непосредственно от сказителей
(записи П.Н. Боратава и других фольклористов). Эта группа текстов отражает
устное бытование городской повести.
Помимо основных источников были также использованы тексты
пьес народного театра карагёз, опубликованные Х. Риттером и Дж. Кудретом;
тексты турецких сказок (в основном из собрания П.Н. Боратава), а также ряд других произведений тюркских литератур и
тюркского фольклора.
Цель исследования: определить место и роль городской
повести в системе жанров турецкого и ― шире ― тюркского фольклора и
тюркских литератур.
Соответственно, главной задачей исследования
является определение основных характеристик турецкой городской повести как фольклорного
жанра (стилистические особенности повествования прозаического текста и
поэтических фрагментов городской повести, специфика ее композиционного
построения и сюжетно-мотивной структуры), а также выявление закономерностей
взаимовлияния между турецкой городской повестью и турецкой литературой.
Методологическую основу работы составляет сравнительно-исторический
подход к исследуемому явлению: для решения поставленных задач сравнивались различные
варианты текстов турецкой городской повести, в разное время изданные или полученные
от сказителей. Для выделения жанровых особенностей хикяйе ряд текстов городской
повести был сопоставлен с текстами, содержащими аналогичные сюжеты, но
принадлежащими к другим жанрам турецкого фольклора (например, тексты театра карагёз).
В проведении типологических параллелей между турецкой
городской повестью и сходными явлениями в различных литературных традициях мы
основываемся на положении Е.М. Мелетинского о необходимости опыта сопоставления
пред- и околороманных полуфольклорных форм, каковыми и являются турецкие городские
повести, арабские героические жизнеописания (сират), малайские
приключенческие повести (хикайат), китайская повесть (пинхуа).
Положения, выносимые на защиту:
1.
Турецкая городская
повесть представляет собой крайне неоднородный в жанровом, стилистическом и
хронологическом отношении текст, на стилистику и сюжетную структуру которого оказали
влияние различные жанры тюркского фольклора и литератур Ближнего Востока.
2.
На бытование
турецкой городской повести оказывали существенное влияние исторические и
культурные процессы, происходившие в Османской империи (например, реформы эпохи
Танзимата), а затем и в Турецкой республике
3.
Стилистические
особенности прозаического текста турецкой городской повести, как правило,
связаны с литературной традицией.
4.
Поэтические
фрагменты текста турецкой городской повести тесно связаны с древнейшей тюркской
поэтической традицией.
Практическое значение работы: результаты исследования могут быть
использованы как для подготовки спецкурсов и семинаров в вузовском
образовательном процессе, так и при осуществлении дальнейших исследований в
данной области; в работах по истории турецкой литературы и литератур тюркских
народов.
Апробация результатов исследования осуществлялась на различных научных конференциях
и симпозиумах, в том числе и международных, в Москве (например, 48th Permanent International Altaistic Conference, Moscow, 2005; Дни Египта в РГГУ, 2006), Санкт-Петербурге (Международная
научная конференция «Востоковедение и африканистика в университетах Москвы,
Санкт-Петербурга, России, Европы. Актуальные проблемы и перспективы». 4–6
апреля 2006), Майкопе (VI
Международная конференция «Исторические источники Евроазиатских и
Североафриканских цивилизаций», Республика Адыгея, Майкоп, 3–6 октября 2005) и
Стамбуле (Международный симпозиум Университета Мармара «Death in Turkic Cultures», 2004), а также на постоянном семинаре
Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ «Фольклор и постфольклор:
структура, типология, семиотика». По материалам диссертационного исследования
опубликован ряд работ.
Цели и задачи исследования определили структуру
работы, которая состоит из введения, трех частей, заключения и
библиографии.
Основное содержание диссертации
Во Введении дается обоснование актуальности темы, постановка
проблем, обзор литературы и источников.
Первая глава «Турецкая городская
повесть и литературная традиция» посвящена книжному бытованию турецкой городской повести. В
данной части работы речь идет о взаимосвязях литературной традиции и турецкой
городской повести, а также о влиянии хикяйе на собственно турецкую
литературную традицию; выделяются основные виды формульных словосочетаний.
§ 1. Сюжетно-тематические разновидности
турецкой городской повести. Героические
повести и повести романтического содержания
Существует два сюжетных типа турецкой городской повести, что соответствует
и различию в источниках ее текстов. Основу турецкой городской повести
героического типа, как правило, составляют устные эпические памятники
(например, широко распространенный среди огузских народов цикл сказаний о
Кёроглу), иногда — предания о
реальных исторических событиях. К так называемому романтическому типу (sevgi hikâyeleri, севги хикяйелери) относятся те повести, в основе
которых лежит повествование о трагической (в основном) любви, рассказ о жизни ашика
(влюбленного) и об обретении им поэтического дара. Романтический тип городских
повестей опирается не только на устный фольклор, но и, в основном, на книжные
источники, на литературную средневековую персидскую или арабскую традицию. В
качестве примера подобных повестей романтического содержания можно привести
бытовавшие в Турции городские повести «Лейла и Меджнун», «Фархад и Ширин»,
сюжеты которых пришли в турецкий фольклор из произведений Низами Гянджеви,
Амира Хосрова Дехлеви, Абдеррахмана Джами и других поэтов. К романтическим повестям
также относятся и такие городские повести как «Эмрах и Сельви» или «Тахир и
Зухра», которые отличаются ярким местным колоритом и не имеют первичного
источника в виде какого-либо литературного произведения.
Безусловно, четкую грань между героическим и романтическим типами
турецкой городской повести порой провести достаточно сложно. Однако существует
ряд закономерностей, прослеживающихся довольно четко; в особенности это
касается характера так называемых формульных словосочетаний и стилистических
клише, которые варьируются в зависимости от типа народной повести. Принято
считать, что эти формулы отсылают к устной традиции и играют роль, аналогичную
формулам в эпическом поэтическом тексте.
§ 2. Формула в прозаическом тексте хикяйе.
Формулы, имеющие книжное происхождение. Формулы, имеющие устное происхождение.
Влияние происхождения турецкой городской повести (из устного эпоса или из литературы)
на тип формул
О связи данного фольклорного жанра с литературной традицией Ближнего
Востока прежде всего свидетельствуют литературные источники турецкой городской повести,
обнаруживающиеся в заимствованиях как целых сюжетов, так и стилистических
клише. Необходимо отметить, что использование формульных словосочетаний в
фольклорном тексте (как правило, эпическом) — достаточно распространенное явление,
в том числе и в литературных традициях Ближнего и Среднего Востока. Однако
определение формулы применительно к турецкой городской повести (в основном прозаического текста)
остается проблемой.
Формулы, заимствованные из книжных источников, являются показателем
близости турецкой городской повести к литературной традиции. Такие
стилистические клише сохраняются как в записях турецких городских повестей,
полученных от рассказчиков-меддахов, так и в литографированных и
типографских изданиях городских повестей XIX ― начала XX вв. В то же время в изданиях турецких городских
повестей, осуществленных после реформы орфографии и уже массовыми тиражами (см.,
например, издания серии «Halk Kitapları»
― «Народные книги», Анкара; болгарского издательства «Народна просвета»,
София) наблюдается четкая тенденция к упрощению языка повествования: так,
наряду с постепенным исчезновением лексических заимствований из арабского языка
(и в меньшей степени из персидского) можно наблюдать исчезновение и этих стилистических
клише, что в конечном счете означает разрыв с традиционными жанрами повествовательной
прозы, бытовавшими на Ближнем и Среднем Востоке. В то же самое время
(приблизительно в середине XX в.)
практически исчезают и сказители-меддахи, исполняющие народные повести
устно.
В
героическом типе турецкой городской повести наиболее устойчивы формулы, которые
указывают на устное бытование и происхождение хикяйе(возможно, более раннее ее происхождение —
по сравнению с повестями романтического типа); это формулы смены эпизодов,
обращения рассказчика к слушателям. В то же время в повестях романтического содержания
формула может быть заменена книжной цитатой (например, цитированием Корана) или
литературным клише.
Турецкую
городскую повесть романтического содержания отличает заметно большее, чем в
героической повести, количество клише, имеющих книжное происхождение. Эти клише
нельзя назвать формулами в строгом, «лордовском» смысле слова, поскольку они,
как правило, не имеют ритмической организации; будучи основанными на
лексических заимствованиях из арабского или персидского языков, они отсылают к
арабской и/или персидской литературной традиции. Зачастую само использование
большого количества лексических и грамматических заимствований из персидского
языка (в меньшей степени – из арабского) в разговорной, по сути, речи
сказителя, при исполнении хикяйе становится знаком, с помощью которого
он подчеркивает «литературность» рассказываемой истории.
Сохранение в тексте повести большого количества общих мест или клише,
имеющих явно книжное происхождение, опровергает предположение о ее
исключительно устном бытовании в прошлом и ее родстве с фольклорными жанрами
(как полагает Х. Короглы), но свидетельствует о значительном влиянии на
повести романтического содержания произведений письменной литературы (даже если
данные произведения не стали их непосредственным источником — как это было
в случае с народными повестями о Лейле и Меджнуне, Фархаде и Ширин или с повестью
о Сейфильмулюке). Практическое же отсутствие в прозаическом повествовании
формул, основой для которых являются лексические заимствования из персидского и
арабского языков, может свидетельствовать в пользу устной природы народной
повести героического типа.
Посредством формул и стилистических клише турецкая городская повесть
демонстрирует один из путей взаимоперехода книжной
традиции в устную традицию, и наоборот ― устной традиции в
книжную.
§ 3. Книжное бытование турецкой городской повести
Влияние литературной традиции на этот жанр турецкого фольклора стало
наиболее очевидным, когда турецкую городскую повесть стали не переписывать, а издавать
в виде литографий (первая половина XIX в.),
а затем и типографским способом. Изменения, происходившие в турецкой литературе
и фольклоре в указанный период, в особенности в некоторых формах городского
фольклора, невозможно рассматривать вне связи с комплексом конкретных
исторических обстоятельств и теми глубокими изменениями, которые произвели
реформы на жизнь общества Османской империи первой половины XIX в.
Рост тиражей печатных изданий, количества грамотного населения, развитие
книгоиздания ― все это в конечном счете не могло не привести к падению
интереса не только к рукописному искусству, но и к искусству сказителя. Можно
сказать, что одной из многих причин параллельного существования турецкой городской
повести одновременно в двух формах, то есть
существования ее как жанра, стало сложившееся соотношение грамотного и
неграмотного населения в Османской империи. Реформы эпохи Танзимата привели в
том числе и к формированию прослойки образованных людей, которые могли читать и
приобретать изданные тексты, но в то же время эти реформы не могли охватить все
население Турции ― большая часть населения городов оставалась неграмотной.
Из списков и каталогов изданий турецких типографий того периода видно,
что уже во второй половине XIX в.
среди печатных (изданных типографским способом и литографированных) народных
книг, пользовавшихся определенной популярностью среди горожан Османской
империи, в целом преобладают севги хикяйелери (sevgi hikâyeleri), т.е. городские повести романтического содержания,
связанные прежде всего с различными традиционными повествовательными жанрами
арабо-, персо- и тюрко-язычной литературы.
Турецкая городская повесть оказала влияние и на турецкую литературу, в
частности, на роман Таашшук-и Тал'ат ве Фитнат («Любовь Талата и
Фитнат», 1872) Шемседдина Сами, являющийся одним из первых образцов турецкого
романа. С хикяйе и некоторыми другими образцами городского турецкого
фольклора роман «Любовь Талата и Фитнат» сближается по своему сюжету и мотивам
(история любви вынужденно разлученных юноши и девушки, завершающаяся
трагической развязкой: смертью обоих), а также по языку повествования и
некоторым особенностям композиционного построения. Помимо общей сюжетной линии
(история Талата и Фитнат), роман содержит истории других героев, связанные с
общей сюжетной линией лишь формально и вводящиеся в текст романа как рассказ
того или иного персонажа, ― и это сюжетное построение сближает его не с
собственно традицией турецкой городской повести, а скорее с общей
повествовательной ближневосточной традицией городского фольклора, берущей
начало в сказках «Тысяча и одной ночи», «Калилы и Димны», «Панчатантры». Такой
принцип композиционного построения обуславливает и способ повествования: здесь
словно бы присутствует фигура рассказчика, который, как и в городской повести,
отмечает смену эпизодов.
Вторая глава «Устная традиция и
турецкая городская повесть»
посвящена связи хикяйе
и традиционных устных жанров турецкого фольклора: турецкой волшебной сказки,
народного театра карагёз, а также бытованию пословиц и поговорок в
тексте городской повести.
§ 1. Турецкая городская повесть и волшебная сказка
Вопрос о соотношении волшебной сказки и городской повести-хикяйе
является одним из важнейших в изучении турецкого фольклора и литературы: до сих
пор не вполне ясно, можно ли говорить об их родстве и о существовании преемственности
между этими фольклорными жанрами.
Некоторые хикяйе (они выделяются в особую категорию так называемых
«обрамленных» повестей) включают в себя эпизоды, обнаруживающие явное сюжетное
родство со сказкой. Например, известная турецкая повесть «Шахмеран» содержит повествование
о пещере пророка Сулеймана, рассказ о стране обезьян и стране муравьев; это
сказочные сюжеты, широко распространенные в фольклоре Ближнего Востока.
Вымышленные географические названия, присутствующие в тексте турецкой городской
повести, в большей степени могут свидетельствовать о ее родстве с волшебной
сказкой — в основном, это объекты традиционной сказочной ближневосточной
космологии (Хиндустан, гора Каф, сад Гюлистан и т.д.). Характерно, что в
отличие от самой сказки, подобные топонимы используются в тексте городской
повести наряду с реально существующими географическими названиями Центральной и
Восточной Анатолии и соседнего Ирана; все эти сказочные названия в турецкой городской
повести оказываются как бы вписанными в окружающий реальный мир.
В основном они выполняют функцию обозначения неких дальних стран, которые
противопоставлены близким городам, знакомым слушателю или читателю повести,
подчеркивая именно их «близость» и реальность. Закономерно предположить, что
местные реалии чаще распространены в известных городских повестях, чей сюжет
является турецким по происхождению (таких, как повести о Сюммани и Гюльпери, об
Ашике Гарибе, об Эмрахе и Сельви, об Асюмане и Зейджан). Однако их можно
встретить и в тех повестях, сюжеты которых заимствованы из персидской или
арабской литературы: например, в повести о Фархаде и Ширин в качестве одного из
мест действия выступает город Амасья и Эрзен (Эрзинджан; см. также в повести об
Асюмане и Зейджан), точно так же, как и в городских повестях, имеющих явное
родство со сказкой (таких, как, например, «Шахмеран»), вместе с Египтом, горой
Каф, Китаем упоминаются вполне реальные для слушателя или читателя Адана,
Бейрут и Дамаск.
В хикяйе
героического типа (к которым, как уже говорилось, относятся повести о Кёроглу,
«Ильбейлиоглу» и другие) сказочных названий значительно меньше.
Турецкая
городская повесть и волшебная сказка часто обладают общими мотивами, которые
даже позволяют исследователям причислить сюжеты некоторых повестей к сказочным (например,
сюда относится древнейший общетюркский мотив наречения именем). Однако,
некоторые из мотивов, общих для волшебной сказки и хикяйе, реализуются в
этих жанрах совершенно по-разному (как, скажем, распространенный в турецко-персидском
фольклоре мотив, согласно которому герои влюбляются друг в друга во сне).
Разница между сказкой и городской повестью становится
еще более очевидной на примере мотивов, связанных с некоторыми общими для
волшебной сказки и хикяйе персонажами, такими, как Хызыр/Хызр, дэв/див,
старуха-колдунья, дракон, Арап/Араб («Арабский пехлеван», Арапозенги), Дервиш,
Кельоглан и др. Эти персонажи и связанные с ними мотивы появляются в повестях,
не имеющих литературного прототипа.
В числе мифологических образов, фигурирующих и в волшебной сказке, можно
назвать дэвов и пери; однако, в отличие от сказки, в хикяйе это, как
правило, второстепенные персонажи. Кроме того, они не являются специфически
сказочными, но принадлежат всему турецкому (и вообще тюркскому) фольклору, присутствуя
почти во всех его жанрах. Поэтому судить по ним о «сказочной» природе городской
повести и какой-либо степени ее родства с волшебной сказкой довольно сложно. Наконец,
присутствие некоторых персонажей в турецких городских повестях можно отнести к
влиянию ислама, а связанные с ними мотивы, сближают хикяйе не с
волшебной сказкой, а с другим жанром турецкого фольклора ― легендами о
мусульманских святых и шехидах (мучениках за веру). К таким персонажам
можно отнести так называемых «сорок святых» (тур. кырклар), трёх
дервишей, дающих выпить «вино любви»; некоторые мотивы, связанные с явлением
дервиш-бабы/ Дервиша/Хызыра в облике седобородого старца также могут быть
связаны с мусульманской суфийской традицией, а не с волшебной сказкой.
§ 2. Народный театр и городская повесть
Турецкий народный театр карагёз и городскую повесть роднит прежде
всего общность места бытования (городская среда), смешение стихотворного текста
и прозаического, а также — зачастую — и общий репертуар. Связь хикяйе с
народным театром во многом обусловлена и упоминавшимися особенностями бытования
городской повести: наряду с существованием ее в виде книги, тексты различных хикяйе
исполнялись рассказчиками, а искусство сказителя-меддаха с его особым
распорядком исполнения и вообще часто причисляют к жанру народного театра.
Трансформации сюжетов, общих для карагёза и хикяйе, рассмотрены
нами на примере городских повестей (таких, как «Тахир и Зухра», «Фархад и
Ширин», «Керем и Аслы»), ставших основой для театральных пьес фасль. В
пьесах сохраняются лишь самые основные герои и мотивы соответствующего сюжета
городской повести. В то же время сами сюжетные линии могут претерпевать значительные
изменения, главное из которых ― появление счастливого финала (воссоединение
влюбленных с помощью Карагёза и Хадживата), тогда как завершение соответствующего
сюжета городской повести всегда трагично. Кроме того, если в городской повести
«книжная» лексика маркирует прежде всего близость к литературной традиции (о
чем шла речь в первой части исследования), то в устах тех же героев карагёза
она выполняют противоположную функцию: нарочитая «литературность» речи
становится объектом насмешек Карагёза.
Турецкую
городскую повесть и народный театр роднит также неоднородность текста: как и в хикяйе,
в представлении карагёза присутствует большое количество поэтических
фрагментов — в прологе (мукаддиме) и в изложении сюжета (фасле).
В
драматическом изложении сюжета турецкой городской повести сохраняется сама
форма стихотворного диалога, и это можно увидеть на примере анонимных авторских
пьес, созданных в конце XIX – начале XX вв. по мотивам
фольклорных произведений (пьесы «Керем и Аслы», «Хусрев и Ширин»). Если связи городской
повести и народного театра (карагёз и орта оюну) прослеживаются
достаточно четко, но говорить о преемственности сложно (скорее они существуют
на едином пространстве, а карагёз может служить примером устного
бытования ряда сюжетов народной повести), то совсем иначе дело обстояло с турецкой
драматургией, которая начала стремительно развиваться с началом эпохи
Танзимата. Многие драматурги того периода прямо обращались к турецкому фольклору
и ранее существовавшим памятникам литературы, таким, как поэмы Низами и пр.
Наиболее устойчивым элементом текста городской повести при трансформации
ее в драматургический фольклорный или уже литературный жанр оказывается его
поэтическая часть ― она практически не подвергается никаким изменениям
(за исключением смены метра).
§ 3. Пословицы и поговорки в тексте хикяйе
В различных изданиях турецкой городской повести неоднократно встречаются
различные пословицы и поговорки. Использование этих
паремий в хикяйе бывают двух видов: пословицы и поговорки в основном
тексте повести (где их употребление имеет ситуационную привязку) и пословицы и
поговорки в ее начале и в концовке (что обусловлено композиционно).
Как правило, пословицы и поговорки, приводимые в основном тексте хикяйе,
обязательно маркируются особыми вводными словами, которые как бы демонстрируют их
«инородность» по отношению к тексту: «известно, что…», «как говорится…».
Подобное оформление отдельных фрагментов текста можно также наблюдать в
стихотворных бейтах, произносимых героями: они предваряются словами Aldı [Tahir], Aldı Garip… (‘Сказал [Ашик] Гариб..’), şu beyti söyledi (‘и он произнес такой бейт’).
Источником пословиц и поговорок в народной повести, как правило, является не
фольклор, а литературная традиция: отмеченные в текстах пословицы присутствуют
в «Собрании османских пословиц» (Дуруб-и Эмсаль-и
Османие), составленном Ибрагимом Шинаси (1827–1871) и изданном в 1280 г.х. (1863). Практически для каждой пословицы Шинаси дает примеры
ее употребления ― как правило, это примеры поэтические, из творчества
различных османских поэтов прошлого или же его современников, т.е. в основном
его источники являются литературными, а не отражают существовавшую на тот
момент фольклорную реальность.
Таким образом, пословицы в турецкой городской повести, как и различные стилистические
клише и формульные словосочетания, о которых речь шла в первой части
исследования, прежде всего оказываются элементами литературного стиля.
Третья глава «Поэтическая
составляющая текста турецкой
городской повести»
Как неоднократно нами подчеркивалась, одна из особенностей
хикяйе — сочетание прозаической и поэтической форм. Поэтические вставки сохраняются
во всех изданиях текстов турецкой городской повести вне зависимости от времени ее
публикации.
Если прозаический текст заключает в себе собственно повествование (имеющее
свои стилистические особенности, о которых шла речь в предыдущих частях
исследования), то поэтические фрагменты текста хикяйе обычно представляют
собой речи героев, обращенные друг к другу.
Поэтические фрагменты городской повести в большинстве случаев именуются бейт,
реже ― тюркю. Чаще всего стихотворные диалоги героев
(а также просто речь героя в поэтической форме) выделяются не только особыми вводными
словами, но и на странице оформляются особым образом, если текст городской повести
издан в виде литографии.
Ритмическая организация поэтических фрагментов хикяйе, как
правило, основана на традиционной для тюркской народной поэзии силлабической
системе стихосложения, обусловленной спецификой строя тюркских языков (как правило,
7-ми, 8-ми или 11-сложники). Хотя с X в.
многие тюркские литературы находились под сильным влиянием квантитативной
системы стихосложения (аруз), заимствованной у арабов и мало приспособленной
к строю тюркских языков, в тюркской и, в частности,
турецкой народной поэзии сохраняется силлабический размер, бывший
в повсеместном использовании в доисламское время.
Турецкая городская повесть сохраняет в этих поэтических отрывках не
только определенное родство с мани ― турецкими народными
четверостишиями, ставшими источником для развития турецких поэтических форм; данные
стихотворные фрагменты турецкой городской повести могут быть сопоставлены как с
образцами турецкой народной поэзии (стихи Караджаоглана, ашика Сюммани),
так и памятниками древнейшей тюркской литературы («Словарь тюркских наречий» Махмуда
Кашгарского).
Стихотворные фрагменты являются наиболее устойчивым (и в то же время
пластичным, подверженным некоторым вариациям) элементом текста городской повести.
При сопоставлении текстов городских повестей, посвященных одному сюжету
(например, «Керем и Аслы» или «Фархад и Ширин»), но различного времени издания
(от кон. XIX в. до сер. XX в.), а также текстов соответствующих драматических
произведений, можно обнаружить постепенное исчезновение формульных словосочетаний,
тогда как наличие стихотворных фрагментов остается неизменным. Таким образом,
основным элементом, указывающим на устную традицию в турецкой городской повести,
являются именно эти метризованные отрывки, которые предположительно восходят к
общетюркской устной фольклорной традиции.
В заключении
подводятся основные итоги исследования.
Турецкая городская повесть ― явление сложное и неоднородное как в
жанровом, так и в историческом отношении.
Стилистические особенности прозаической части повествования тесно связаны
с сюжетным типом турецкой городской повести. В так называемом героическом типе хикяйе
(например, цикл повестей о Кёроглу) чаще всего используются формулы смены
эпизодов, обращения рассказчика к слушателям; подобные формульные словосочетания,
указывающие на ее устное бытование и происхождение, свойственны эпическим
фольклорным жанрам. В городских повестях романтического типа нередки стилистические
клише, заимствованные из разного рода литературных источников. Данный тип
повестей, как показывают различные источники, пользовался большой популярностью
среди горожан Османской империи второй половины XIX в. и в некоторой степени оказал влияние на турецкую литературную
традицию.
Формульные словосочетания и стилистические клише в прозаической части повествования,
однако, не являются самыми устойчивыми элементами повести: в изданиях турецких
городских повестей XX в. они имеют тенденцию к исчезновению.
Турецкая городская повесть как жанр, существующий также и в устной форме,
может быть сопоставлена с другими жанрами турецкого фольклора, имеющими
исключительно устное бытование: сказкой, народным театром. В то же время хикяйе
не может быть полностью отождествлена с волшебной сказкой только на основании
сходной сюжетно-мотивной структуры, что позволяет исследователям причислить
некоторые сюжеты народных повестей к сказочным. Большинство общих мотивов в
этих жанрах реализуются совершенно по-разному.
При сопоставлении общих сюжетов городской повести и народного театра карагёз
(«Тахир и Зухра», «Фархад и Ширин», «Керем и Аслы»), выявляются определенные
трансформации сюжета (например, исчезновение трагической концовки в
представлении театра карагёз или в авторской пьесе о любви Керема и
Аслы) и языка (если в городской повести «книжная» лексика маркирует прежде
всего близость к «высокой», литературной традиции, то в устах тех же персонажей
в фасле театра карагёз она становится предметом шуток), тогда как
практически неизменной сохраняется сама форма стихотворного диалога между
героями.
Именно поэтический элемент в неоднородном тексте турецкой городской
повести является наиболее устойчивым на всем протяжении ее существования. Если прозаический
текст обращается к литературной традиции Ближнего Востока, то поэтический тесно
связан с общетюркской фольклорной, еще доисламской, традицией. Поэтические
фрагменты
являются и наиболее древними в хронологическом отношении частями текста городской
повести.
Основные положения работы отражены в публикациях:
1. Домусульманские
и исламские элементы в картине мира тюрков-огузов (на основе огузского
героического эпоса «Книга моего деда Коркута») // Altaica
VII. М.: ИВ РАН, 2002. С. 7–29.
2. Книжные
и устные формулы в огузском героическом эпосе «Книга моего деда Коркута»
// Традиционная культура. Научный
альманах. № 2. М., 2003. С. 49–57.
3. Устные
элементы в турецкой народной повести (к вопросу об устной и книжной традиции) //
Altaica IX. М.: ИВ РАН, 2004. С. 15–26.
4. Устные
и книжные элементы в турецкой народной повести // Тезисы VI
Международной конференции «Исторические источники Евроазиатских и
Североафриканских цивилизаций» (Республика Адыгея, Майкоп, 3–6 октября
2005 г.).
М.: ИВ РАН, 2005. С. 28–29.
5. Элементы
древнетюркской картины мира (на примере огузского героического эпоса «Китаб-и
дедем Коркут») // Тюркологический сборник 2003-2004. Тюркские народы в
древности и средневековье / Ин-т востоковедения. Санкт-Петербургский филиал. М.:
Вост. лит. РАН, 2005. С. 6–29.
6. Kinship
in the Epic Genres of the Turkish Folklore // Kinship in the Altaic World. Proceedings
of the 48th Permanent International Altaistic Conference. Wiesbaden: Otto Harrassovitz Verlag, 2006. S. 19–24.
7. К
истории книгопечатания в Египте: Булакская типография // Египет, Ближний Восток
и глобальный мир. Сб. научных статей. М., 2006. С. 116–119.
8. Устная
и книжная традиции в турецком фольклоре (на материале турецкой народной
повести) // Международная научная конференция «Востоковедение и
африканистика в университетах Москвы, Санкт-Петербурга, России, Европы. Актуальные
проблемы и перспективы».
4–6 апреля 2006 г. СПб., 2006. С. 291–292.
