ОБЪЕДИНЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВОКАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ТАРТУСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook

ЗАКЛЮЧЕНИЕ(*)

История изучения поэтического наследия Тютчева в ХХ столетии в значительной степени отражает историю отечественного литературоведения в целом. В основе этого изучения лежат критические работы начала века, заложившие основы интерпретации тютчевской картины мира (А. Белый, Д. Мережковский, С. Франк), и работы 1920-х гг. (Л. В. Пумпянский, Ю. Н. Тынянов, Б. М. Эйхенбаум), указывающие на историко-литературный контекст лирики Тютчева. Затем следует знаменательный перерыв, когда работы о Тютчеве появляются нечасто и носят преимущественно био- и библиографический характер. При этом идеологические ограничения сказываются как на темах исследований, так и на их методике.

Новый всплеск научного интереса к лирике Тютчева приходится на конец 1960-х–1980-е годы, в это время появляются исключительно важные работы Б. Я. Бухштаба, Л. Я. Гинзбург, Ю. М. Лотмана, А. Л. Осповата и других исследователей; итогом интенсивного изучения разных аспектов творчества и биографии Тютчева в этот период становятся 97-й том «Литературного наследства» и таллиннский «Тютчевский сборник».

При этом исследования поэтики Тютчева и разыскания в области тютчевской биографии (в широком понимании этого термина, включающем не только скудно документированные события жизни Тютчева, но и интеллектуальную биографию — реконструкцию широкого круга культурных контекстов, в которые был погружен поэт) по-прежнему представляют собой две редко пересекающиеся линии. Исследования, трактующие проблемы поэтики, как правило, исходят из представления о замкнутости и самодостаточности тютчевского лирического мира. Работы, посвященные биографическому, идеологическому и историческому контекстам лирики Тютчева, в свою очередь, редко касаются проблем поэтики.

Наша работа представляет собой попытку соединения двух этих направлений исследования. Как мы попытались показать в первой части работы, такой подход диктуется, в первую очередь, спецификой самого материала. Жанр тютчевского «лирического фрагмента» предполагает совмещение двух противоположных тенденций — с одной стороны, исключительной «завершенности», структурности текста (в случае Тютчева это наглядно выражается в четких двухчастных композициях многих его стихотворений), с другой — открытости текста, встроенности его в контексты разного рода, в том числе — внелитературные. Способам взаимодействия этих двух тенденций — «центробежной» и «центростремительной» — и была посвящена наша работа.

При этом мы ставили перед собой несколько основных задач.

Для интерпретации любого текста (или группы текстов), несомненно, первична задача комментаторская. В нашей работе речь шла зачастую о текстах, не привлекавших ранее пристального внимания исследователей. По сути дела, поздняя лирика, традиционно относившаяся к разряду «политических стихотворений» или (в более мягкой формулировке) «стихотворений на случай», до сих пор не изучена с точки зрения ближайших контекстов.

Это положение странным образом противоречит утверждениям о единстве тютчевской лирики. Понятно, что именно «случайная» лирика 1850–1870-х годов является наиболее удобным материалом для описания общих механизмов взаимодействия текста и внелитературных контекстов у Тютчева. Мы попытались восполнить этот пробел в первом и заключительном параграфах второй главы нашей диссертации, обратившись к двум поздним стихотворениям Тютчева.

Наряду с другими контекстами лирики Тютчева, нас интересовал сугубо литературный контекст. Выявлению не отмеченных ранее интертекстуальных связей был посвящен третий параграф второй главы. Как мы попытались показать, тютчевские отсылки к чужим текстам чаще всего не имеют «чисто литературного» характера — речь идет о сложных косвенных аллюзиях, часто маскирующих реальные претексты за претекстами промежуточными и в конечном итоге уводящих за пределы имманентно-литературного ряда.

Не отказываясь от распространенного в литературе о Тютчеве представления о единстве его поэтического мира (когда весь корпус текстов понимается как некий единый сверхтекст), мы сосредоточились на описании почти не реализованной у Тютчева, но подразумеваемой жанром фрагмента поэтики сверхтекстового единства. И здесь проявляются те же тенденции, о которых шла речь выше. Тютчев, демонстративно отказывающийся от причастности к литературе в целом, столь же демонстративно отказывается от приема циклизации. Однако история публикации подборки в пушкинском «Современнике» (и ее критического восприятия) демонстрирует органичность таких сверхтекстовых форм для жанра фрагмента. Рассмотренная же во втором параграфе второй главы история публикации цикла стихотворений, посвященных памяти Е. А. Денисьевой в «Русском вестнике», обнаруживает несомненное знакомство Тютчева с техникой циклизации.

Наконец, следует отметить методологическое и историко-литературное измерения, присутствовавшие в нашей работе. Рассуждения о диалектике «частного» и «всеобщего» в лирике давно стали общим местом для работ, посвященных лирическим жанрам. С нашей точки зрения, эти категории, слишком расплывчатые и уводящие исследование в заведомо неверифицируемую сферу психологии творчества, могут быть переформулированы: если под «общим» понимать языковые / родовые / жанровые / тематические / интертекстуальные пресуппозиции, гипотетически общие для читателя и автора, а под «частным» — совокупность конкретных контекстов разного рода (в том числе, впрочем, и включающих все вышеперечисленные ряды), окружающих лирический текст и заведомо недоступных читателям, не вооруженным профессиональными комментариями к тексту. Со времен формалистов, боровшихся против редукционистских концепций литературы, установилось представление об автономности «литературного ряда» (что в реальности означало спецификацию контекста). Вопрос, однако, может быть переформулирован следующим образом: какие из явлений второго рода (контекстуальное окружение) переходит в явления первого рода (т. е. становится необходимым для понимания)? В какие эпохи и как совершаются такие переходы?

Очевидно, разные периоды литературного развития будут характеризоваться разной степенью актуализации этих контекстов и разным удельным весом различных контекстуальных рядов.

Ода XVIII века, например, предполагала актуализацию внелитературных контекстов, связанных с государственной (в первую очередь — политической и придворной) жизнью. Эти тексты не знают собственно интертекстуального измерения, будучи частью искусства жанрового (в понимании Ю. М. Лотмана — риторического [Лотман, 1981]), они ориентированы на использование аллегорической топики, не прикрепленной к определенным поэтическим претекстам. Предполагается при этом, что читатель, на которого ориентируется ода, также владеет этой топикой, способен применить ее к актуальным контекстам и не нуждается в специальных комментариях (помимо тех, которые содержатся в заглавиях).

На этом фоне представляется знаменательным решение Державина, сопровождающего издание своих сочинений авторскими комментариями. Этот шаг сигнализирует о значительном расширении контекстуального ряда. Действительно, у Державина в официально-придворную топику вторгается частная жизнь коронованных особ (эта линия будет продолжена в «придворной» лирике Жуковского). Кроме того, в качестве контекста актуализируется частная биография автора. Державинские стихотворения, посвященные памяти первой супруги поэта, в этом смысле могут быть контрастно сопоставлены, например, с элегиями Сумарокова и его последователей, не предполагающими в принципе проекций на события жизни авторов. Вообще в додержавинской поэзии автобиографические претексты актуальны скорее для «низких» жанров, текстов, не подлежащих преданию печати.

Романтическая школа, провозгласившая тождество «жизни» и «поэзии», осуществила значительный сдвиг в иерархии внелитературных контекстов. Автор получает право на биографию (этот общий процесс характеризует не только лирические жанры — см. [Лотман, 1986]).

Применительно к лирике этот сдвиг проявляется в создании «автобиографических» образов, являющихся структурообразующими для корпусов текстов таких авторов, как Денис Давыдов или Языков, сходные явления мы наблюдаем у Жуковского и раннего Пушкина.

Максимального выражения эта тенденция достигает в лирике 1830–1840-х гг. (у Полежаева, Лермонтова и поэтов кружка Станкевича), когда инкорпорированный в текст образ автора уже не нуждается в специальном колорите («гусар» Давыдова или «русский студент в немецком университете» Языкова) — ср. «дневниковые» заглавия-датировки у Лермонтова, отсылающие к событиям личной жизни автора (напр. «11 июля») или к злободневно-историческому контексту (напр. «30 июля. — (Париж) 1830 года»).

Одновременно актуализировались межтекстовые связи (напомним, что именно 1830–40-е гг. — время наиболее интенсивных поисков в области новых принципов композиции поэтического сборника); а также связи интертекстуальные — уже традиция литературных посланий начала XIX века была симптомом повышения их удельного веса; в более поздней лирике появляется возможность совмещения автобиографических и литературных контекстов (в «байронизме» Лермонтова или в «шекспировских» циклах Красова и Фета).

Такая картина, несомненно, слишком суммарна, чтобы описать все разнообразие контекстуальных связей лирики в тот или иной период. Однако, как нам представляется, общая тенденция к расширению контекстов, актуальных для понимания лирического текста и к совмещению их достаточно очевидна.

Это замечание требует возвращения к практике контекстуального анализа, не сводящего текст к внелитературным рядам (как это зачастую происходит в комментариях к лирике XIX века, опирающихся на традиции культурно-исторической школы и ее позднейших вульгаризаторов), но рассматривающего максимально возможное количество таких рядов (наряду с интертекстуальностью в традиционном понимании) как интегральную часть внетекстового поля, существенного для понимания текста.

Фрагментарность лирики Тютчева, актуализированной в литературной ситуации 1850–1860-х гг. публикацией Некрасова, вполне соответствовала периферийному положению лирических жанров на фоне складывающейся традиции монументальной прозы. (Ср. минимализацию прозы в эпохи преобладания поэтических жанров; уже отказ Чехова от больших жанров параллелен выходу поэзии на первый план, а розановские фрагменты — едва ли не самое яркое прозаическое явление эпохи доминирования поэзии.)

Положение Тютчева в истории русской поэзии промежуточно: он начинает писать во время расцвета русского романтизма (отталкиваясь от более архаической школы Мерзлякова), актуализируется его лирика в предреформенную эпоху, однако в качестве поэта «первого ряда» Тютчев выдвигается уже посмертно, в эпоху модернизма.

Интерес русского модернизма к тютчевскому наследию, как нам представляется, в значительной степени определялся уникальным способом антииерархического совмещения в лирике Тютчева разных контекстуальных рядов. Если символисты воспринимают Тютчева, в первую очередь, сквозь призму интерпретации Вл. Соловьева, как «поэта-философа» (при этом Блок в беседе с Чуковским пренебрежительно отзывается о фрагментарности Тютчева), то актуальность тютчевского наследия для акмеистов состоит в значительной степени именно в этой фрагментарности, сочетающей исключительную конкретность и лирическую всеобщность.

Читатель заметит, что в описаниях пересечений контекстуальных рядов Тютчева и его аллюзионной техники мы в значительной степени отталкивались от методологических приемов исследователей, описывавших поэтику акмеистов (К. Ф. Тарановский, О. Ронен, Г. А. Левинтон, Р. Д. Тименчик). Нам хочется надеяться, что это является не результатом хронологической экспансии методов исследования поэзии ХХ века, а следствием внутреннего подобия объектов, возможно, генетически оправданного. Об актуальности для Мандельштама мотивов тютчевской лирики написано немало (см. лучшую до сих пор работу Е. А. Тоддеса [Тоддес]). Однако нам представляется, что речь может идти не только о тематике, но и о своеобразной рецепции принципов поэтики поликонтекстуальных отсылок, характерной, как мы попытались показать, для тютчевского «фрагмента».

Ю. М. Лотман, памяти которого посвящена эта книга, любил повторять, что черновики, наброски, эскизы часто предсказывают пути развития искусства. Сознательно вынесенное самим поэтом за рамки текущего литературного процесса, творчество Тютчева представляется нам таким гениальным «черновиком», предсказавшим тенденции развития русской лирики на полвека вперед.


(*) Роман Лейбов. «Лирический фрагмент» Тютчева: жанр и контекст. Тарту, 2000. С. 117–121. Назад


© Роман Лейбов, 2000.


Дата публикации на Ruthenia 3.08.2004

personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц

© 1999 - 2013 RUTHENIA

- Designed by -
Web-Мастерская – студия веб-дизайна