Шекспир — и тот не вычерпал
                           сонета!
И ковш у родника оставил где-то...

Но пользоваться предпочитает собственным “ковшом”. Для нее сонет — аргумент в споре. Поэтому в преддверии создания “Шекспириады” и “Сонетов к Дашковой” Новелла Матвеева как бы теоретически предвосхищает свой вклад в эту форму:

Сонет есть реплика. 
Один бросок угля. 
В жар прений. 
              Быстрое высказыванье в споре...

А в предисловии “От автора” она уточняет: “...почти в каждом сонете обоих циклов, посвященных великому поэту, заключается та или иная (спорная или удачливая, но опять же собственная моя) догадка о нем”. Таким образом, ее сонет обнаруживает свою вдвойне творческую природу. Так, например, к сонету “Роль тени и тень роли” Новелла Матвеева избирает эпиграфом нечто из услышанного в интеллектуальной толпе: “...ну и выступил он в роли Тени убитого короля, потому что очень уж плохой актеришка был...” Категорически отвергая эту не новую “версию”, она пишет сонет “И уж так ли мала эта роль?”

“Так доложило мне Чутье — моя разведка”, — сказано у нее по другому поводу. (И если брать самые последние постановки “Гамлета”, то “разведка доложила точно”: годы спустя после первых публикаций “Шекспириады” Матвеевой и у П. Штайна, и у Р. Стуруа роль Тени отца Гамлета была сочтена важнейшей, а успех в ней М. Козакова и А. Филиппенко всей прессой отмечен как принципиальный.)

В ответ на замечание о том, что в “Шескпириаде” многовато повторов, Н. Матвеева написала: “...Повторы (а вернее — варианты и вариации) тут необходимы, учитывая уже целые столетия недоразумений с Шекспиром. То есть — надо здесь, по-моему, не только повторять, но и долбить что-то! Всесторонне рассматривать даже то, что кажется пустяком, — чтобы опять софисты не увернулись, не сделали вид, что не поняли. Я стремилась не оставлять им лазеек. Другое дело, что все это (или часть) можно было выполнить изящнее, тогда как я сочиняла “Шекспириаду” как будто в горячке! Потому-то и намереваюсь вернуться к ней для дообтесывания углов у некоторых сонетов... насчет концовок... сонет не только должен, но даже обязан быть афористичным, а в концовке — особенно!..”

Хлебнув нужды и унижений сама, Новелла Матвеева уже в девятнадцать лет пишет стихотворение “Рембрандт” (см. “Пастушеский дневник”). В нем есть такие строки:

А к стихотворению “Франсуа Вийон” Матвеева возвращается спустя двадцать лет. Особой болью проникнуты у нее строки:

И все-таки, преклоняясь перед творцами мировой культуры и сострадая тем из них, кому при жизни не везло, Новелла Матвеева главное свое пристрастие определяет так: “Мой нынешний энтузиазм... — прикованность к сюжетам отечественной истории”. Героями ее стихов в разное время становились Фонвизин, Радищев, Жуковский, Пушкин. Но особенно дорог ей XVIII век, а в нем — многими забытая, оклеветанная в справочниках и словарях Е. Р. Дашкова. В своем вступлении к сонетам Н. Матвеева пишет: “Входя в историю Екатерины Дашковой, я столкнулась со столь чудовищными, по моему убеждению, и так далеко зашедшими уже кривотолками о ней, что при всей слабости моих сил и несовершенстве средств я не могла не вмешаться...”

И здесь “догадка” и “чутье” повели автора иным путем, чем в “Шекспириаде”. Она обнаруживает в “княгине книг” столько родственного (“искры озорства”, “смешинки смеха”, “нестандартное лукавство”, “детскую браваду”), что видит в ней отнюдь не интриганку и участницу переворота (о чем до сих пор талдычат все словари), но прежде всего “придумщицу мелодий и виршей звонких”, “тонувшую в партитурах”, которые затем “пропали без вести... при всем народе”, и так обращается к “двух Академий русской матери” через столетия:

... Под многими созданиями Новеллы Матвеевой — двойная датировка. Это значит, что она возвращается к ним вновь и вновь, “шлифуя” и “дообтесывая” их и пятнадцать, и двадцать, и чуть не сорок лет спустя. Эти “возвращения” — настоятельная необходимость для требовательного к себе художника.

“А сколько работы еще впереди!” (как сказано в одной из лучших ее песен — “Поэты”). “Мне еще многое нужно сделать, — говорит Новелла Матвеева. — Подготовить к изданию книгу Ивана Семеновича (Киуру. — Ф. Н.) — его прозу, стихи. Пишу воспоминания о нем. В этом нахожу силы, в этом вижу свой долг перед его памятью...”

А — перед памятью отца, матери, сестры? Наверное, продолжение мемуаров “Мяч, оставшийся в небе”, опубликованных в “Знамени” в 1996—1997 годах? А — выход за привычные рамки, расширение творческого диапазона (ведь только два фильма обогащены ее песнями: “Какой большой ветер!” и “Девочка и пластилин”; пьес было две, а спектакль — только один, хотя и имевший успех, но снятый со сцены; от него остались тридцать три авторские песни, частично опубликованные в “Мелодии для гитары”)? А так пока и не завершенный роман “Союз Действительных”? А переводы, один из которых приводит в своей статье “Судьба и песня” Иван Киуру?..

Работы как минимум еще не на одно десятилетие...

"Знамя" № 4, 1999г.