Интервью Ивана Ахметьева в "Независимой газете"
Иван Ахметьев родился в 1950 г. Автор книги "Стихи и только стихи",
в которую вошли избранные стихотворения 1968 - 1993 гг.,
а также сборника "Миниатюры" (Мюнхен, 1990).
– Иван, в аннотации к твоей мюнхенской книжке ты представлен как поэт андерграунда. Поясни пожалуйста, что это по-твоему такое – андерграунд?
– Ну, в советское время, грубо говоря, это было очень простое понятие. К андерграунду относились профессиональные авторы, не графоманы, которые по тем или иным причинам не печатались. Сейчас ситуация сложнее. Все перемешалось, часть бывшей подпольной литературы плавно перетекает в официальную.
А инерция прежних советских редакторов по-прежнему существует. Ведь они все так же сидят в постсоветских редакциях, и поэтому многие интересные авторы остаются неопубликованными.
– Кажется, ты из тех поэтов, которые в свое время пострадали от литературной цензуры. Скажи, что-нибудь изменилось в этом отношении по сравнению с прошедшими временами легче стало?
– Редакторский отбор может и сейчас очень сильно исказить текст. Но некоторые авторы сами начинают себя кастрировать. Есть такая кессонная болезнь, когда человек поднимается из глубины, и ему становится плохо, голова, например, кружиться начинает. Я знаю людей, которые писали очень хорошо, находясь в андеграунде. Теперь же они свои стихи начинают переписывать на гораздо более гладкий манер и издают с сильными искажениями. Вот например трагический случай в этом отношении – Иван Овчинников.
– А в каких отношениях сегодня состоят авторы бывшей "подпольной" литературы с "толстыми" журналами и "большой" литературой?
– Понятие современной русской литературы вообще еще не установилось. И что такое "большая литература" не совсем понятно – то ли то, что печатают "толстые" журналы, то ли то, что выходит микроскопическими тиражами за счет автора или его друзей? Хотя "большая" литература, в кавычках, существует... И делает вид, что она-то и есть "настоящая". Вот Рассадин написал статью "Тень, знай свое место" – это прямо объявление военных действий. Он откровенно хотел осадить, чтобы не лезли на страницы и не мешались.
Многие авторы просто не верят, что сейчас можно что-то сделать, напечататься... Таким людям надо помогать, убеждать их, что ситуация изменилась.
– Что – военные действия все же перемежаются краткими перемириями?
– На самом деле все не так уж страшно. Происходит не только противостояние, но и перетекание, литературная ситуация меняется. Вот мне вчера рассказали интересный случай про Чухонцева. Он был членом жюри Пушкинской премии. И они дали ее Кибирову и Пригову – авторам, конечно весьма интересным. Но через некоторое время Чухонцев "въехал" в Рубинштейна, который ему раньше как-то не показался, и сказал: "А давать-то надо было Леве Рубинштейну"... Некоторые читать-то умеют... Иногда.
– Сейчас в Москве в геометрической прогрессии множатся литературные салоны, разнообразные, как бы раньше сказали, "тусовки" – как по-твоему, на благо ли это?
– Пребывание в определенной литературной среде, общение большинству авторов идет на пользу. Никто же из нас на самом деле в одиночку не пишет. Получается так, что явочным порядком создается новая литературная инфраструктура. И эта инфраструктура хрупкая, как все живые вещи. Но она есть. Как тот же салон Руслана Элинина. Или газета "Гумфонд", к сожалению, уже не выходящая, или издательская деятельность таких энтузиастов, как Андрей Белашкин...
– Ты хочешь сказать, что какие-то новые издания выполняют теперь функции былого Самиздата?
– Ну, если считать Самиздатом неформальный обмен текстами в какой-то определенной среде, то безусловно. Хотя надо понять, что в сущности ситуация другая. Все, кто хочет сейчас напечататься, имеют такую возможность. Может, не так, как бы им хотелось, но могут.
– Кстати, расскажи о твоей публикаторской деятельности. Ты ведь участвуешь в издании авторов, которые до сих пор не были опубикованы в России и не известны широкому читателю?
– Я много занимался Яном Сатуновским. Это замечательный поэт лианозовской школы. Мы с его братом П.А.Сатуновским составили книжку его избранных стихотворений, она вышла в 1992 г. Потом было еще несколько публикаций в журналах. А в этом году вышла книжка Михаила Соковнина, избранные стихи и проза. Этого писателя я очень люблю. Он из тех гениев, что прожили 37 лет. Он умер 20 лет назад и почти не печатался на родине. Были публикации в Париже, в журнале "Ковчег". А книга вышла впервые в России. Как и книга Сатуновского.
– Если не ошибаюсь, ты как поэт очень близок лианозовской школе. Расскажи, кого ты считаешь своими учителями, предшественниками?
– С удовольствием отвечу на этот вопрос. Сначала я узнал стихи Всеволода Некрасова, в 1972 г. Для меня это было откровением. Это было то, что нужно. Я понял, что современная русская поэзия существует. Я и сейчас думаю, что Некрасов – поэт номер один. Постепенно я узнавал и других лианозовцев и очень полюбил и Сатуновского, и Холина, и Сапгира. Все это великие поэты. Конечно, они на меня повлияли... Хотя есть и другие замечательные авторы – покойный Харитонов, например, или новосибирцы – Денисенко, Овчинников, Маковский.
– Иван, а ты всегда писал так как сейчас – в основном короткие стихи, или когда-то было по-другому?
– Ну, в школьные годы я, конечно, начинал писать как все. Потом обнаружил, что мне это как-то трудно, скучно, и я пошел по линии наименьшего сопротивления, наибольшего удовольствия... Получился некий минимализм, в основном. Верлибр? Холин с Сапгиром не говорят "верлибр", они говорят "русский свободный стих".
– Ты пишешь – "кусочек жизни, кусочек речи". Ты сознательно вводишь в стихотворную ткань разговорную речь?
– Вообще-то это, конечно, внутренняя речь. Или внешняя, но имеющаа качество внутренней. Меня всегда интересовало, где проходит граница: стихи – не стихи. И, может быть, эту границу несколько подвинуть... Но при этом все-таки писать стихи.
– В стихах, где слов не так уж много, особое значение приобретают расположение, пробелы, паузы и вообще графика. Это тоже связано с тем, что твои стихи как бы "кусочки жизни"?
– Пауза, конечно, да. Зона молчания, невысказанного. На нее, в сущности, стихотворение опирается. Когда-то я придумал термин "бесконтекстная поэзия". То есть такая, где читатель контекст придумывает сам, может даже придумать совершенно иной. А графические методы – рамочки и прочее – нужны для того, чтобы подчеркнуть ритм. Кстати, все эти вещи я впервые увидел у того же Вс.Нкрасова. У Сапгира есть такие минималистские "Лю-стихи", что, как заметил М.П.Нилин, означает "наслаждения". Там тоже паузы и пробелы играют большую роль. И Холин тоже разрабатывал довольно интересные формы стиха. Но Некрасов создал свою систему... М.Айзенберг писал, что Некрасов произвел в русском стихе тихую революцию.
– А видишь ли ты каких-то продолжателей этой традиции среди молодого поколения? Кто из новых авторов тебе близок?
– Вообще довольно многие естественным образом приходят к малым формам. Тут, конечно, и не без японцев, в смысле их влияния. Но явно почти не знают русских достижений в этой области. До сих пор нет хороших антологий, многое не издано. Те же "Лю-стихи" Сапгира, многие тексты Холина и Некрасова. А вообще я люблю и традиционные стихи, если у кого получается. Николай Звягинцев, Света Литвак...
– Но все-таки, как по-твоему, легче сейчас стало жить на Руси поэтам или тяжелее? Вот Борис Колымагин писал, что поэт Иван Ахметьев жил в такие страшные годы, в период безвременья...
– Сейчас, конечно, лучше, что можно что-то сделать, напечатать. Но стихи не кормят. И так и должно быть. Об этом писал еще Аполлон Майков.
– Есть мнение, что сейчас творческому человеку гораздо хуже – раньше хоть можно было за какое-то антагонистическое состояние уцепиться, а теперь что?
– Да, я понимаю... Тогда ситуация, действительно, была как бы проще.
Можно было строить модели действительности, и они работали. А сейчас
все стало очень динамично изменяться, стало сложнее и в бытовом плане,
и в литературном... И никто не знает, к чему все это приведет. А наша
опора, как всегда, русская литература. И, конечно, "Ein grosser Burg
ist unser Gott". А от противостояния личности и социума в его окостеневших
проявлениях все равно никуда не денешься. Бродский когда-то написал
про "опыт борьбы с удушьем". По-моему, мы накопили такой большой опыт
в этом деле, что хватит на много поколений вперед. И этот уникальный
опыт пригодится не только в удушливых обстоятельствах. Хотя, конечно,
и сейчас дышать не очень-то легко.
"Независимая газета"
28 дек 1995, №150 (1077), с.7.
c изменениями
